Ольга Леонардовна Денисова "Берендей"

– И куда ты едешь?

– Не знаю еще. К вам в кабак сейчас заеду, а там посмотрю. Надо же мне нормально поесть, а в приличное место уже не попасть, все забито под завязку.

– Ну давай, ждем тебя. Сколько тебе добираться?

– Час… Может, полтора. Снег идет и дорога скользкая.

Но прошел час, потом два, а Иван так и не приехал. Скоробогатов позвонил ему, но трубку никто не снял. Не появился он и утром, и снова не отвечал на звонки. Конечно, мальчик запросто мог найти себе хорошую компанию. Мог не слышать мобильного или потерять его. Мог выпить лишнего, наконец, – и забыть о родителях. Но Ирэна не спала до утра, и Скоробогатов не находил себе места.

К семи часам вечера он вызвал Семена, начальника своей охраны, и поставил перед ним задачу найти мальчишку немедленно. Не трогать, не мешать ему, а лишь выяснить: где он и что с ним. И велел при этом докладывать о результатах каждый час. Не потому что не доверял Семену или считал его глупей себя. Нет, он просто не мог успокоиться, а это заполнило бы тянувшееся бесконечно время. Лучше обсуждать с Семеном его поиски, чем ходить из угла в угол, как лев по клетке.

Семена Скоробогатов ценил и даже по-своему любил, Семен был предан ему как пес. Бывший опер, которого Скоробогатов вытащил из грязи, поклонялся ему, как идолу. И Скоробогатову это льстило. Но кроме преданности, у него было немало других достоинств: Семен жил одиноко, отлично знал свое дело, на него можно было положиться в самых щекотливых вопросах. У него нашелся только один пунктик, на который Скоробогатов смотрел сквозь пальцы: Семен обожал собак. Говорили, что и жена от него ушла из-за собак. Он держал их штук шесть или восемь. И ни одной породистой. Он подбирал их на улице – тех, которых особенно жалел. Кормил, чесал, лечил, выгуливал. Они поглощали все его свободное время. При этом с пафосом пояснял, что все его собаки – отличные ищейки. Некоторые ходят по следу, а некоторые выучены на поиск наркотиков. Но все понимали, что это ерунда.

Через час Семен знал фамилии и телефоны всех, кто уехал на дачу вместе с Ваней. Их было девять человек. У шестерых мобильники находились вне зоны доступа, а троих удалось отловить – к девяти вчера Семен доставил их домой к Скоробогатову. Никто из них до этого Ивана не знал, познакомились они на даче. Из всей компании хорошо знали друг друга только шестеро студентов биофака, остальные были их гостями – в том числе Иван.

Имя Людмилы показалось Скоробогатову знакомым, и он позвал Ирэну.

– Да, Людочка была у нас, – подтвердила та. – Она учится в университете. По-моему, что-то связанное с зоологией. Хорошая девочка, из хорошей семьи, я была рада, что Ваня привел ее к нам домой.

У Скоробогатова скоро заболела голова от повторения имен и бесконечного круга вопросов, которыми Семен мучил подростков. Но ничего нового выяснить не удалось: почему уехал Иван, никто не знал и не помнил. Он ни с кем не прощался, сел в машину и уехал. Они смотрели салют, пили шампанское, и никому до Ивана не было дела. Только одна мысль почему-то очень тревожила Скоробогатова: почему и как на месте Ивана оказался Егор? И Ивана после этого больше не видели. Зато все видели Егора, и никто не знал, кто он такой и откуда взялся.

Ребят отпустили, а Скоробогатов велел Семену выяснить, кто такой этот Егор и почему он не попал в его список. На всякий случай он даже позвонил хозяйке дачи и нашел, что это вполне приличная женщина. Но она ничего не знала ни про Ивана, ни про Егора.

Ночь прошла в безуспешных поисках: никакого Егора найти не удалось, все остальные версии о местонахождении Ивана тоже не подтвердились. Семен методично обзвонил всех его друзей и знакомых, каких смог достать, проехал по клубам и ресторанам, в которых Иван мог побывать. Его нигде не видели. Не видели даже похожего на него. Его мобильник приятным женским голосом сообщал о том, что телефон выключен или находится вне зоны действия сети.

Часов в десять утра позвонила хозяйка дачи и сообщила, что Иван действительно уехал в половине первого ночи и не возвращался обратно.

Скоробогатов, не спавший две ночи, пришел в отчаянье. На этой даче его сына видели последний раз, значит, оттуда и надо начинать поиски. Семен с ним согласился и в поездку взял двух своих «ищеек» и одного «быка». «Быка» звали Вовой, и он напомнил Скоробогатову девяностые годы: бритые затылки, кожаные куртки, лопающиеся на крутых плечах, короткие толстые шеи. Этот «бык» казался пародией на «братков» начала его карьеры. Впрочем, сам Скоробогатов ничем от них тогда не отличался.

По пути на дачу – а Семен успел выяснить, как туда добираться, – им дважды пришлось останавливаться. В первый раз Скоробогатову показалось, что он видел Ванечку в толпе у магазина, а второй раз – на заправке стоял его «мерседес». Семен напомнил, что Иван уехал на «семерке», поскольку «мерседес» в ремонте.

До дачи оставалось не более полукилометра, когда машину остановил сам Семен.

– Сиди здесь, Николаич, – велел он, вышел из джипа и вернулся на несколько шагов назад.

Скоробогатов вдруг испугался. Он испугался так сильно, что перестал дышать и зажмурился. Место, где Семен остановился, было пустынным. С обеих сторон дороги стоял лес. Перед ними по свежему снегу проехала лишь одна машина. Наверное, это и была хозяйка дачи. Никого. Ни домов, ни пионерских лагерей, только лес и заснеженная дорога.

Семен открыл заднюю дверь и вывел на снег своих ищеек. Скоробогатов побоялся его спросить, что он там нашел, а Семен, мрачнее тучи, ничего ему не сказал.

Он вернулся минут через пять, которые показались Скоробогатову пятью часами.

– Слышь, Николаич… – начал Семен робко и вкрадчиво, – ты тока не бери в голову. Я машину его нашел…

– Что?

– Семерка его в кювете лежит, на бок перевернута. Пустая она.

– Это не его, – сразу решил Скоробогатов.

– Смотри сам.

– Да я даже смотреть не хочу. Я говорю, это не его машина.

– Николаич, возьми себя в руки. Это его машина. Я точно знаю. Я думал собачек по следу пустить, да снегом все завалило, не чуют они ничего.

В отличие от Семена, Скоробогатов уже понял, что Ивана нет в живых. Теперь он знал это так же точно, как и то, что дальнейшие поиски бесполезны. Наверное, он понимал это с самого начала, с того момента, как Ирэна сказала ему о том, что с Ванечкой сейчас что-то случится. Но глупая, нелепая надежда на то, что он ошибся, все еще согревала ему сердце. Семен не смог бы этого понять, для него нет тела – нет дела. А Скоробогатов знал, давно знал, что Ванечка покинул их навсегда. Но все равно верил в чудо. И хотел продолжать верить в чудо, и продолжал бы, наверное, если бы не пустая машина, лежащая в кювете…

Собачки почему-то жались к ногам Семена и тихо поскуливали. Скоробогатов подумал, что они ничего не учуют, даже если сапоги крепко смазать одеколоном и пустить их по следу через пять минут. Эта мысль до того его рассмешила, что он захихикал. Он хихикал долго, а потом разрыдался. Ему пришло в голову, что если бы собаки Семена умели брать след, то уже нашли бы Ванечку.

Убитая надежда медленно вытекала из глаз, оставляя вместо себя желание отомстить всему миру за смерть сына. Всем! Хозяйке дачи, у которой дом оказался недостаточно хорош. Людмиле, которая не смогла найти лучшего места для встречи Нового года и не удержала мальчика около себя. Егору, который почему-то немедленно занял его место. Отомстить за то, что все они живы, а его ребенок – уже нет.

– Поехали, Семен, – мрачно выжал из себя Скоробогатов.

– Слышь, Николаич, может, он попутку поймал? – Семен попробовал вернуть нелепую надежду.

– Не поймал, – скривил губы Скоробогатов. – Не поймал! Это они, они все виноваты, все! Все!

– Николаич, ты это… погоди. Не горячись. Еще ж ничего не ясно. Я сам с детишками поговорю.

– Не смей соваться не в свое дело! – взорвался Скоробогатов. Обычно он не кричал на Семена.

Семен опустил голову. Не обиделся, нет. Впрочем, Скоробогатову было все равно. Ему надо было вылить свою боль, пока она не схватила за горло, пока не задушила его совсем. Все что угодно, только не думать о том, чего нельзя вернуть!

Колючий взгляд прищуренных глаз Семена на минуту стал ласковым.

8

– Надо бы котел протопить, – вздохнула Юлькина мама.

Ребята расслабились и перестали замечать ее присутствие. За столом шел оживленный разговор о «Мастере и Маргарите», который показали перед самым Новым годом. Берендей помалкивал. Он вообще не любил говорить, когда его не спрашивали напрямую.

Юлькина мама поднялась и собралась одеваться.

– Антонина Алексеевна, – тихо окликнул ее Берендей.

– Что?

– Сидите, я сам.

Юлька почти ничего не сказала за все затянувшееся чаепитие. Берендей физически ощущал напряжение, которое от нее исходит, и больше не мог его выносить. Ему требовалось что-нибудь сделать. Он пробовал обратиться к ней, но каждый раз натыкался на ее равнодушное и несчастное лицо. Ему все время хотелось спросить, чем он ее обидел, но он так и не решился.

Юлькина мама благодарно ему улыбнулась, и Берендей вылез из своего угла, боясь дотронуться до Юльки, но она так старательно отстранялась, что ему это удалось без труда.

– Ты знаешь, где дрова? – спросила Антонина Алексеевна, когда Берендей подошел к двери.

Он кивнул и вышел на заднее крыльцо.

За забором, над белым полем, поднимался лес. Его лес. Он был черен и страшен, как будто излучал ненависть. Никогда еще лес не казался Берендею страшным.

Отец всегда называл медведя его настоящим именем. Он говорил, что берендей не может бояться бера. А медведь – это не имя, это тот, кто ведает медом, из страха перед бером придуманное название.

– Никогда не оборачивайся зимой, – говаривал отец. Он часто начинал свои мысли со слова «никогда». И каждый раз оказывалось, что из этого «никогда» есть исключения.

– Совсем никогда? – неизменно спрашивал Берендей.

– Только в крайности, – отвечал отец, – только спасая свою жизнь. Или когда собираешься умирать. Или когда ждешь потомства и охраняешь берлогу медведицы.

– А почему нельзя оборачиваться зимой? – спрашивал Берендей.

Вот на этот вопрос по мере взросления сына отец каждый раз отвечал по-разному.

В раннем детстве он говорил, что зимой тебя покидают боги-покровители и ты остаешься без их защиты. Потом он говорил, что голод сведет тебя с ума и ты потеряешь человеческую сущность. А года через два добавил, что берендей, обернувшийся зимой, в большинстве случаев становится людоедом и плохо кончает.

Берендей никогда не оборачивался зимой. Во всяком случае, этот запрет настолько слился с его сущностью, что он даже в мыслях не мог себе представить, как он это сделает.

– Уважай себя, уважай других, и тогда они тоже будут тебя уважать, – говорил отец.

И Берендей до вчерашнего дня уважал и себя, и других. А теперь все сломалось. Он смотрел на заснеженный лес и тосковал об отце. Отец всегда знал, что делать. Берендей ни разу не видел, чтобы тот растерялся. Удивился – да, отец до конца своей длинной жизни не переставал удивляться. Но он ничего не боялся и быстро принимал решения.

– Берендей должен в совершенстве владеть своим телом, – говорил отец, – как беровым, так и человечьим. Бер не жилец, если он не владеет своим телом. Он слишком грузен, особенно осенью, и поэтому уязвим.

И Берендей учился в совершенстве владеть своим телом. В школе он никогда не дрался со своими сверстниками, но почему-то все знали, что он их сильней. И в армии, которая для большинства становится адом, у него не было проблем. Его уважали. Он никого никогда не боялся. Во всяком случае, никто никогда не видел его страха. Отец учил его скрывать свои чувства.

– Никто не должен видеть, что ты боишься. Никто не должен видеть, что ты устал. Никто не должен видеть, что тебе больно.

И Берендей никогда не видел, что отцу страшно, или больно, или тяжело. И сам научился владеть лицом в трудную минуту. Конечно, не так, как отец.

Когда Берендею было лет пять, он с забора прыгнул на гвоздь и насквозь проткнул ногу. Он уже знал, что мужчины не плачут. Но ему было так страшно и больно, что слезы сами полились из глаз. Отец подбежал к нему и хотел обнять, но отдернул руки, как будто опомнился. И сказал:

– Зубы стисни, кулаки сожми и вдохни поглубже. Ну?

Берендей так любил отца, что не смел его ослушаться: для него это было чем-то вроде святотатства. И слезы высохли сами собой. Тогда он в первый раз понял, как приятно преодолеть себя. И когда отец выдергивал гвоздь из его ступни, он даже не вскрикнул. Потому что ему очень хотелось и дальше быть сильным и уважать себя. Отец обнял его и прижал к себе только после того, как наложил повязку.

– Эх, сына, как же я испугался… – шепнул он ему на ухо. – Когда прыгаешь, посматривай вниз, хорошо?

А сейчас все изменилось: он не мог противиться страху. Зверь в нем бил тревогу – стоило взглянуть на черный лес за белым полем.

Берендей еще раз взглянул на лес, ставший его врагом. И страхом. И позором. А потом набрал из поленницы дров и вернулся в дом.

И услышал вполне бодрый Юлькин голос:

– Может, кот и ненастоящий, но это же не Спилберг с его юрским периодом. Это как в театре!

Ага, ее-таки втянули в спор о «Мастере и Маргарите». И почему это случилось тогда, когда Берендей вышел за дверь?

Он положил дрова на пол, присел на корточки и начал неспешно заполнять поленьями топку.

Дрова вспыхнули бездымно, с одной спички, и через пять минут пылали ярким пламенем. Берендей не стал закрывать дверцу – он любил смотреть на огонь. Слушал Юлькин голос и жалел о том, что не сидит сейчас рядом с ней.

Но их спор постепенно увлек его. Он любил «Мастера и Маргариту» с детства. Он сам решал, что ему читать, и отец не вмешивался, когда Берендей тащил домой книги из школьной библиотеки. Но библиотека, собранная отцом и его предками, была намного богаче, и вот из нее отец сам доставал книги и давал Берендею, в той последовательности и в том возрасте, который считал подходящим. «Мастера» он подсунул ему лет в тринадцать.

– Бать, скажи, а ты когда-нибудь любил женщину? – робко спросил Берендей, прочитав «Мастера» в четвертый раз. Это случилось примерно через три года.

– А почему нет? – хитро прищурился отец, но развивать тему не стал.

Студенты спорили горячо и умными словами. Вежливый Виталик даже попытался втянуть в разговор Берендея, но стоило Берендею открыть рот, как к нему тут же сунулся Андрей.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что читал «Мастера»?

Берендей растерянно глянул на Юльку. Он бы ни за что не обратил внимания на слова глупого мальчишки, если бы ее не было рядом.

– Мне не нравится твой вопрос, – он сузил глаза и посмотрел на Андрея так, как бер смотрит на соперника.

– Да? И что же я такого сказал? Я только спросил, читал ли ты книгу, – усмехнулся Андрей.

– Нет, ты сказал совсем не это. Тебе объяснить, что ты сказал? – Берендей приподнялся, ему было неудобно говорить, сидя на полу. – Или ты и сам догадаешься?

– Андрюха, ты неправ! – констатировала Людмила. Она откровенно скучала до тех пор, пока речь шла о Булгакове, но едва начал прорисовываться конфликт, сразу навострила уши. Да и Наташа напряглась. А Юлькина мама старалась не мешать, только качала головой.

– Я сказал то, что сказал, – гордо ответил Андрей, – и не понимаю, почему не могу говорить того, что думаю.

– Лучше бы ты думал, что говоришь, – рыкнул Берендей.

Ну почему Юлька так старательно прячет глаза? Неужели ей безразлично? Неужели он совсем ее не интересует? Когда ему показалось, что между ними протянулась ниточка, он испугался. Но стоило этой ниточке разорваться, и он пришел в отчаянье. За столом сидят ее старые друзья, и Андрей – тоже ее старый друг. Почему она должна вставать на сторону случайного знакомого? Он всего лишь случайный знакомый. Не более.

– Ты просто ничего не можешь противопоставить моим словам, поэтому тебя это злит, – Андрей поднял голову.

– Повтори, пожалуйста, слова, которым я должен что-то противопоставить. А то я не разобрался, – Берендей хмыкнул. – Умею ли я читать? Да, умею. Что-нибудь еще?

– Уметь читать – это очень мало, – Андрей сделал умное лицо.

– Мне этого достаточно, – Берендей кивнул, отвернулся и сел обратно на пол, давая понять, что вопрос исчерпан.

– Каждому свое, – усмехнулся Андрей многозначительно. – Кто-то умеет читать, кто-то писать. А кто-то и то и другое вместе.

Ему явно хотелось продолжения. Берендей решил проигнорировать. И тут в разговор вступила Юлька:

– Что ты лезешь к нему? Ты что, не понимаешь, что обижаешь человека? Держи при себе свой идиотский снобизм!

В ее голосе было столько отчаянья, что Берендей на секунду поверил в то, что не является для нее случайным знакомым. Но все равно было противно, что ей приходится его защищать. И если Андрей сейчас что-нибудь Юльке ответит, Берендей точно выйдет из себя.

– А тебе-то что? – мирно пожал плечами Андрей. – Мы просто разговариваем.

Юлька покраснела и отвернулась к стене.