На самом деле Светлана Ильинская была бывшей – первой и единственной – женой моего нижегородского приятеля Игоря Скромного, пару лет назад без вести пропавшего во время своей журналистской командировки в Лашман. Эту историю долго здесь рассказывать, да и, наверное, незачем: её подробно описал с моих слов в книге «Фарфоровый чайник в небе» кинорежиссёр Георгий Молоканов. Правда, под псевдонимом и, как это часто бывает у режиссёров, многое там переврал и напутал. Хотя суть изложил верно: косвенно я был причастен к гибели журналиста Игоря Скромного в лашманских болотах.
По вине Гоши я влип тогда в жуткую передрягу, из-за чего меня могли обвинить в несовершённых мною преступлениях и посадить. Именно поэтому мне и пришлось срочно уносить ноги из России. Но и за границей из-за того же Скромного я оказался в заложниках у азиатской мафии и уж только потом, когда после долгих мытарств и приключений еле вырвался из её лап, наконец-то сумел осесть под чужим именем здесь, на Кипре. В общем, кому интересно – читайте «Чайник в небе».
Светлана Ильинская разошлась с Игорем Скромным после того, как однажды на московских гастролях познакомилась с новомодным режиссёром Грыжевым из тусовки Серебренникова и Богомолова. При первой же встрече она сразу дала ему, а он из постели взял её потом и в свой театр. Переводом, получается.
Ильинская, как и все лицедейки и лицедеи, была не очень разборчива в половых связях ради славы и денег. И при встрече со мной про своего бывшего она вспомнила только потому, что после исчезновения Игоря никак не могла продать их общую квартиру в Нижнем Новгороде. Гоша тогда как в воду канул и до сих пор числился пропавшим без вести: тело-то его так и не нашли.
Пресса писала, что Скромный бесследно исчез во время своей командировки в Лашман. В той поездке рядом с ним фигурировала и моя русская фамилия, но и я тогда вслед за Игорем тоже как в воду канул. Поскольку Скромный с тех пор так и не объявился, а я вот теперь попался ей на глаза, то его жёнушка и вцепилась в меня клещом:
– Куда делся мой бывший муженёк? Где прячется? Я уж грешным делом думала, что его, может, убили! Но ты же был тогда в Лашмане вместе с ним, и смотрю – живой и невредимый, да ещё на Кипре и под чужой фамилией. Лукас Макрис какой-то – что это за хрень? Говори – где он? Что за аферу вы провернули? Я этого так не оставлю – выведу вас на чистую воду! Квартиру, видите ли, он решил у меня отжать. А я вот теперь даже в права наследства без него вступить не могу!
Я попросил её не шуметь на экскурсии, пообещав, что всё объясню по возвращении на берег – когда мы встретимся с ней без лишних глаз в Пафосе.
Афродита, Дездемона и маньяк
В номере Мавританского стоял такой затхлый и смрадный запах, что я сразу же инстинктивно прошёл к балкону и распахнул дверь. И на мгновенье замер: вид отсюда был просто шикарный! За небольшим приотельным садом глазу открывалась величественная панорама знаменитого археологического парка Пафоса с маяком на горизонте.
– Историческое место, – кивнул я хозяину на вид с его балкона.
– Да уж, влипли мы в историю, – продолжая думать о своём, отозвался человек с рыбьими глазами.
Совершенно не стесняясь меня, он стянул с себя заляпанные красным вином штаны, бросил их прямо на пол и, покопавшись в шкафу, натянул на свои жирные ляжки тёмно-бордовые шорты в белый горошек. Только теперь, в тени комнаты, я обратил внимание на то, что и лицо его за дни пребывания на Кипре заметно побагровело от южного загара.
Пока он пошёл умываться в ванную, я окинул взглядом интерьер его номера. Стены здесь были расписаны всё теми же красочными изображениями дельфинов, осьминогов, античных воинов и древнегреческих триер, что и в холлах и коридорах гостиницы. Сама же обстановка была довольно скромной: широкая двуспальная кровать, кресло, гардеробный шкаф, тумбочка с телефоном, холодильник с баром, панель телевизора на стене да расписанный теми же античными героями журнальный столик с деревянным стулом. Ещё один небольшой пластиковый стол с двумя такими же стульями виднелись за стеклом на балконе.
Осмотревшись, я не спеша снял с себя пиджак и повесил его на спинку кресла. Потом, вспомнив, достал из него и бросил на кровать Мавританского купленную накануне местную газету «Cyprus Mail», уже немного помятую, и свой шёлковый платок, которым часто повязывал шею в ветреную погоду, а в жару убирал в карман. Нет-нет, не такой, как у шекспировского Отелло с земляничным узором, а обычный синий – цвета моря с традиционной в этих местах лефкарской вышивкой.
Когда Мавританский появился из ванной, вытирая полотенцем обгоревшее лицо, я, прикрыв свой платок газетой, спросил его, почему он со своими артистами поселился именно в этом отеле, а не где-нибудь на первой береговой линии у моря.
– Всё из-за денег! – развёл он руками. – На лучшие варианты бабок не хватило. На время фестиваля цены на проживание в Пафосе взлетели до небес, так что все крутые отели загодя выкупили иностранцы да наши москвичи. А нам – на что хватило, то и досталось. Но и здесь, в принципе неплохо: до променада десять-пятнадцать минут ходьбы, зато прямо за углом через дорогу – крупный молл. Мы туда закупаться ходим: там и шмоток дешёвых, и бухла завались.
– Так что же тут у вас произошло? Что в полиции говорят? – спросил я Геннадия Романовича, усаживаясь без приглашения в кресле.
Он присел на кровать, снова закрыл лицо махровым полотенцем и тяжело вздохнул:
– Что же тут произошло? – эхом донеслось из-под мокрой тряпки. – Если бы мне самому кто-нибудь это объяснил.
– Номер-то ваш, смотрю, не опечатали… Что же всё-таки сказали в полиции?
– Что сказали… – снова эхом ответил он, но уже без полотенца. – Допросили меня, Грубанько и Бескрылова – всех наших, кто жил в этом корпусе отеля. Мы ведь вечером после ужина, перед тем, как убили Руслану, посидели вчетвером у меня в номере, выпили немного, а потом они все разошлись. Поэтому, когда я нашёл труп за дверью, полицейские сразу осмотрели мой номер, но здесь не было никаких следов борьбы, всё культурно-чинно-благородно, сняли отпечатки с посуды да ушли. А ведь Руська в тот вечер обещала прийти ко мне на ночь, а вон оно как всё вышло…
Тут функционер снова взялся за полотенце, чтобы утереть слёзы, но скоро продолжил:
– Я ведь почему хотел с вами встретиться, Лукас. Помните, тогда на яхте вы с Русланой вспоминали Светлану Ильинскую? Так вот: в полиции сказали, что в тот же день, когда убили Русю, здесь неподалёку, в другом археологическом парке – «Гробницы царей», в склепе нашли и труп Светланы. Её еле опознали. У неё всё лицо было разбито камнем. А так как Руслана должна была изображать здесь в моей мистерии Афродиту, а Ильинская в спектакле у Юлиана Грыжева сыграла на фестивале Дездемону, то в полиции пытаются связать эти два убийства между собой. Думают, что какой-то маньяк убивает русских актрис, играющих на фестивале главные роли богинь и героинь. Это по их версии.
– Так здесь в отеле, наверняка, камеры же везде понатыканы. Неужели по ним нельзя было определить, кто убил Руслану?
– Да в том-то и дело, что это вспомогательный корпус отеля. Здесь даже ресторана своего нет – он у них в главном здании, мы туда ходим завтракать и ужинать. Там вот, действительно – кругом камеры! А в нашем корпусе, оказывается, они только на ресепшн, по периметру здания, в саду да на крыше, где бассейн. А в коридорах их нет! Поэтому и не понятно, кто, куда и в какой номер той ночью шастал. Посторонние в гостиницу не заходили – значит, получается, Руслану убил кто-то или из обслуги, или из постояльцев. А раз тело её нашли у моего номера, то и подозрение первым делом пало на меня. Но это же полный абсурд! – возмущённо взмахнул он руками: – Я ведь любил её!
В этот момент взгляд мой упал на его всё ещё продолжавшие валяться на полу обляпанные коммандарией штаны. Так же, как и недавно в кафе на набережной, я снова вспомнил Уайльда, но на этот раз не удержался его процитировать:
– Любимых убивают все,
Но не кричат о том.
Издёвкой, лестью, злом, добром,
Бесстыдством и стыдом,
Трус – поцелуем похитрей,
Смельчак – простым ножом.
Любимых убивают все,
Казнят и стар, и млад,
Отравой медленной поят
И Роскошь, и Разврат,
А Жалость – в ход пускает нож,
Стремительный, как взгляд.
Любимых убивают все –
За радость и позор,
За слишком сильную любовь,
За равнодушный взор,
Все убивают – но не всем
Выносят приговор.
– Что, опять стихи? – выслушав меня, спросил Мавританский. – Может, хватит уже. Мы ведь здесь не на экскурсии!
– Стихи эти я вспомнил к тому, что один только факт любви в данном случае не может служить ни вашим оправданием, ни уж тем более алиби, – парировал я.
– Опять Сеферис в переводе Ильинской из Янины? – прищурив свои рыбьи глазки, спросил меня функционер от российской культуры.
– Нет. На этот раз – Уайльд в переводе Топорова из Питера.
– А ну вас! – раздражённо махнул он рукой в мою сторону.
– Ну, хорошо, давайте без поэзии и без эмоций, – согласился я. – Откуда вообще взялась эта бредовая версия про маньяка? Недели две назад здесь, на Кипре, произошли ещё два преступления с русским следом. Их что – тоже валить в одну кучу?
– Что за преступления? – заинтересовался Мавританский.
– Это случилось ещё накануне фестиваля. Об этом писала местная пресса, я даже захватил с собой одну такую газетку, – сказав это, я взял с кровати и протянул собеседнику номер «Cyprus Mail» недельной давности – тот самый, что захватил с собой.
– Но тут же по-английски, – возмутился, раскрыв газету, Мавританский.
– А вы как хотели? – удивился я. – Лучше, что ли, на греческом было принести? «Cyprus Mail» – единственная англоязычная местная газета. Русскоязычных у меня для вас нет.
– Тогда переведите, – вернул он мне листок.
Я быстро отыскал в нём нужную заметку и прочитал ему её вслух, начиная с заголовка:
– «НА КИПРЕ НАШЛИ МЁРТВЫМИ ДВУХ ПРОПАВШИХ РОССИЯНОК.
Их тела были закопаны на участке строящегося дома.
По данным нашей газеты, сорокатрёхлетняя Алраизи Хаят и тридцатитрёхлетняя Мария Газибагандова прилетели на остров в качестве туристок: одна в начале лета, другая – около полутора месяцев назад. Женщины арендовали квартиру в Ларнаке, откуда пропали…»
– Ничего себе россиянки: Газибагандова и Хаят, – перебил меня хозяин номера.
– Да погодите вы, не мешайте! – сказал я ему. – Не всем же быть Мавританскими! – И продолжил переводить статью:
– «Почти через две недели после их исчезновения в одном из домов в деревне Като Амиандос были обнаружены следы крови на ведущей в подвал лестнице. Местные криминалисты также нашли кровь на мини-экскаваторе, который участвовал в строительных работах на территории участка. По подозрению в убийстве россиянок был задержан тридцатитрёхлетний сириец, работавший на участке строителем. Сириец познакомился с ними в доме отдыха, где делал ремонт. По неизвестным причинам он убил женщин из огнестрельного оружия и закопал их трупы во дворе. При этом у него нашли паспорт, карту и мобильный телефон одной из женщин. С момента исчезновения российских туристок банковской картой трижды воспользовались – на заправке и в магазине. Позже подозреваемый признался, что убил женщин и закопал их тела. Он был арестован. Кроме того, по делу был объявлен в розыск ещё один двадцатитрёхлетний сириец, ранее уже попадавший в поле зрения полиции из-за наркотиков и кражи со взломом».
– Ну и что? – развёл руками Мавританский. – Какая тут связь с убийствами наших актрис? Не вижу никакой связи, кроме той, что Руслана Лемурова и Светлана Ильинская – тоже россиянки.
– Сирийцы, – ответил я. – На Кипр понаехало много иммигрантов с Ближнего Востока. И не этот ли самый сбежавший второй сириец убивает русских актрис, о котором говорится в статье? Вы не замечали в обслуживающем персонале вашей гостиницы мужчин с их внешностью?
Функционер на секунду задумался:
– Да они все для меня на одно лицо: что сирийцы, что турки, что арабы.
– А вы не торопитесь с выводами. Лучше вспомните-ка хорошенько, – настаивал я.
Покачав головой, Мавританский неуверенно продолжил:
– Да вроде не видел таких. На ресепшн у нас сменялись местные девчонки-киприотки да какой-то парень-славянин: то ли русский, то ли хохол – я толком так и не разобрал. Но точно – педик. В номерах тоже в основном местные убирались. Вот разве что садовник? Он и вправду похож то ли на сирийца, то ли на араба. Или даже, может, афганец какой?
– Так вот он и мог запросто позариться на красивую белую женщину, – протянул я чиновнику газету.
Рыбоглазый тупо уставился в непонятный для него текст, но тут в дверь постучали.
– Войдите, – откликнулся хозяин номера, и она отворилась.
Явление Грубанько
В двери появился ещё один из участников всей этой истории – привезённый Мавританским на фестиваль из России актёр Альберт Грубанько. Худощавый жилистый мужчина лет сорока с уже пробивающейся сединой на коротко стриженых висках, одетый в голубые джинсы и синюю майку с белой надписью «??????» на груди, он с порога едва не ослепил нас своими ярко-розовыми, с рассыпанными по ним сверкающими блёстками кроссовками.
Ещё в кафе на набережной Геннадий Романович под коммандарию поведал мне о том, каким образом в его немногочисленной «труппе» оказались дельфины Бескрылов и Грубанько.
Если своё собственное право на самостоятельный выбор актрисы на роль Афродиты опытный интриган Мавританский хитроумными подковёрными аппаратными играми всё же сумел отстоять перед вышестоящим начальством, то вот на второстепенные роли ему по указке «сверху» навязали общественников-активистов из актёров провинциальных театров.
Для поездки на заграничный фестиваль их отбирали по разнарядке среди артистов, состоявших в провластных партиях, либо проявивших себя в разного рода общественных палатах и народных фронтах, или активно участвовавших в предвыборных кампаниях угодных высокому начальству кандидатов.
И если брутальный Бескрылов ярко засветился в съёмках многочисленных агитационных роликов, в которых он с восторженным блеском глаз вдохновенно призывал избирателей отдать свои голоса за тех кандидатов, чьи имена ему продиктовали в парткоме, то склизкий Грубанько пролез в труппу участников кипрского фестиваля по квоте для представителей региональных отделений Союза театральных деятелей, где он как член правящей партии всего за пару лет совершил головокружительный карьерный скачок из рядовых членов в руководители целого отделения.
– Альбертушка! Наконец-то! – приветствовал театрального деятеля, не вставая с кровати, расчувствовавшийся Геннадий Романович. – А я уж потерял тебя! Вот ведь какое несчастье всех нас постигло!
– Да уж, вляпались по самые помидоры, – поздоровался в ответ Грубанько. – Теперь до конца жизни не отмоешься!
– Тебя тоже под подписку отпустили? – спросил Мавританский.
– А меня-то за что задерживать? – возмутился скользкий дельфин. – Не я же эту твою чёртову этуаль привёз сюда на фестиваль, – чуть ли не стихами отвечал он. – И не у моей двери её нашли убитой. Вам ещё, Геннадий Романович, аукнется эта ваша кадровая политика – помяните моё слово! И где вы только откопали её такую? Допрыгалась, прошмандовина вертожопая!
– Не смей так о ней говорить! – вскричал хозяин номера. – Ты и мизинца ноги её не стоишь!
– Да уж, нехорошо так о покойнице, – едва ли не в унисон с ним отозвался и я.
– Ладно-ладно, вы правы! Признаюсь, что перегнул палку, – подняв руки, сбавил обороты вошедший. – Ну а мне-то вот зачем все эти приключения на свою задницу? Поездку на Кипр мне давали как поощрение. И не затем я сюда ехал, чтобы меня здесь по полициям таскали! Вот, скажите: на кой хрен оно мне всё это не сдалось?
– Да успокойтесь вы! – попытался я его урезонить. – Тут человека убили, а вы всё о себе да о себе.
– Какое тут успокойтесь! – ещё больше распалялся он. – Теперь поднимут хайп на всю планету – только держись! Прощай, карьера!
– Руслана-то к тебе по-доброму относилась, а ты вон её как теперь костеришь! – бросил актёру Мавританский. – Ни стыда ни совести…
– Ну вы тоже даёте, Геннадий Романович, – не удержался и я в свою очередь. – Нашли у кого совести со стыдом искать! У лицедеев? Да их там отродясь не бывало!
Неожиданно, но наши слова смутили Грубанько: он пододвинул к себе стул, сел на него, облокотив локти на спинку, и замолчал, испытующе зыркая на нас исподлобья своими злыми как у волчонка глазами.
