Маленький лагерь на территории нескольких соседних дворов, заборы между которыми частично повалились, жил своей жизнью. И хотя многие ещё оставались в домах, некоторые бойцы вышли и сидели в кругу кто на деревянных скамьях, кто на чурбаках, а кто и просто на корточках. Импровизированный обед был в самом разгаре. От дороги их было не видно из-за уцелевшего высокого дощатого забора – даже если б какой-то вражеский лазутчик сюда забрался.
Перешучивались вполголоса, пили из фляг – не алкоголь, а травяной чай, поскольку был объявлен «сухой закон», – жевали вяленое мясо, которым их снабдил заринский правитель Захар Богданов, и ели горячую похлёбку из картошки и конины (лошадь была трофейная, хотя сами «ордынцы», скорее всего, отобрали её в какой-нибудь деревне), сваренную тут же на полевой кухне в сарае. Огонь на открытом месте тоже не разводили, чтобы не выдать отряд.
– Завтра будем ночевать в нормальных домах, а не в таких избушках на курьих ножках, – услышал Сашка голос Семена Плахова, зама командира по личному составу, здорового, как дуб, охотника на медведей. Он не чурался и лично возглавлять опасные вылазки, где его опыт был неоценим. Видимо, его уже отпустило. Голос звучал нормально. Может, выпил чего-нибудь, прогрелся. Сам Саша к такому «лечению» обычно не прибегал.
Их путь лежал в деревню Кузнецово. Которую, впрочем, чаще называли посёлком. Многие населённые пункты – и в Сибирской Державе, и рядом с ней – просто не знали, как себя именовать, и звали, как чёрт на душу положит, даже городами, иногда имея населения двести человек, но находясь на месте бывшего стотысячника. Деревней не каждый захочет себя звать. Вот выходцы из Новокузнецка, которые пришли в Заринск одними из последних, до сих пор считали себя горожанами, хотя их там было очень мало.
Лежало Кузнецово чуть в стороне от Большой Сибирской Трассы в западной части бывшей Новосибирской области, близко к границе с бывшей Омской. Связи с которой не было, и что там делается, никто не знал.
Чуть к югу от него, судя по картам, находились деревня Неудачино и посёлок Безбожник. Оба неживые.
«Плохое место, – пробормотал кто-то из молодых, когда проезжали мимо. – Две деревни с такими названиями – точно проклятые».
«Интересно, а там церковь есть? – подумал Младший. – И она так и называлась, Церковь Безбожника? Кому могло прийти в голову дать такое название?».
Но само Кузнецово было вполне обитаемо, хоть и находилось чуть в стороне от трассы. Если там жило не довоенное население, а пришлые, то, наверное, специально поселились не на виду, чтобы в своё время не уничтожили бродившие туда-сюда голодные беженцы и бродячие мародёры.
Но последние лет сорок по дорогам в Сибири никто не бродил. Все приросли к своим местам.
Село было «открыто» во время первой экспедиции на Урал, когда ещё сибиряки из Подгорного шли в Ямантау, надеясь найти там что-то важное, что может их всех спасти, да так и не нашли. С тех пор при Богданове-старшем с селом существовал радиообмен и эпизодическая торговля.
В Сибирскую Державу само Кузнецово не входило. Место это захудалое, поскольку кругом только голая безводная степь, и даже любивший экспансию Владимир Богданов не был готов кормить всех обитателей бескрайних пространств – а недород и неурожаи случались тут регулярно.
Да. Бывало, что о поселениях узнавали – но принимать их, даже при том, что они были совсем не против «аннексии», не спешили. А потом Богданов постарел, и Державе вообще стало не до экспансии.
Никто даже не знал, сколько именно тут жителей. То ли пятьсот, то ли вся тысяча. Нормальной реки или леса поблизости не было, поэтому восполнить дефицит белка рыбой или дичью можно было, только отправляясь в дальние походы.
Но даже в таком богом забытом углу их ждёт нормальный ночлег. После того, конечно, когда они выбьют оттуда незваных гостей.
То, что отставший от основных сил огрызок могучей Орды получит за все дела своих собратьев по самое не горюй – читалось на лицах бойцов отряда. Ожидание кровавой расправы наполняло сердца сибиряков злой радостью. Так бывает даже у самого доброго человека, если кто-то наступил ему на больную мозоль, да не один раз. А поскольку почти все в Прокопе и Киселёвке успели породниться за полвека, почти каждый имел личные счёты к тем, кто называли себя «сахалинцы», хоть все и знали теперь, что к острову Сахалин они отношения не имеют.
Пустырник далеко не всех желающих взял в отряд, чтобы совсем не обескровить Заринск – так много было добровольцев и среди тех, кто пришёл из Кузбасса, и среди коренных заринцев. Но машин и топлива на всех не хватило бы.
Сашка знал, что отряд получил хорошую помощь не только от нового руководства Державы в лице Захара Богданова. Тот сразу, как только был выпущен из подвала, где его держали «сахалинцы», сказал, что предоставит стихийно возникшему освободительному движению всё, что потребуется. Это была его благодарность не только за спасение жизни, но и за спасение чести как правителя.
Но освободители были скромными и не взяли ничего лишнего.
Демьянов – приёмный сын первого главы города, служивший в городской милиции, привёл с собой человек двадцать горожан, имевших опыт службы в созданных ещё при старом правителе органах правопорядка.
Живое участие в сборах приняла и старшая сестра правителя – Татьяна Владимировна Богданова, заведующая городской больницей. Её захватчики не держали под арестом, но пока брат был в заложниках, она молчала, никак власть «сахалинцев» не оспаривая, – и это было разумно. Много ли она могла сделать?
Сама клиника не пострадала в ходе штурма Заринска со стороны повстанцев, поскольку даже ордынцы не были настолько отмороженными, чтобы вести отсюда огонь. Но она чуть было не взлетела на воздух, когда по всему городу стали рваться фугасы, превратившие в обломки и щебень больше тридцати зданий – в основном связанных с производством и жизнеобеспечением. Некоторые приписывали эти взрывы таинственному вражескому командиру с восточной внешностью, который не дался живым, а подорвал себя во время зачистки западной части Заринска. Проверить это было уже нельзя. Вроде бы его звали Мустафа, но Сашка не знал подробностей.
Знал только, что одну бомбу чудом нашли в подвале больницы, запрятанную под старые железные кровати и другой хлам – и не меньшим чудом обезвредили.
Что касается Татьяны Владимировны, оказалось, что эта дама ещё в молодости пару раз приезжала в Прокопу и знала его деда. Но ещё лучше старого Александра Данилова знали её родители – покойный Владимир Богданов и его жена Мария, которая умерла в один год с мужем. И они своим детям рассказывали про конфликт, в ходе которого уже после войны Подгорного и Заринска часть тех, кто активно боролся за победу над хозяином Заринска Мазаевым, уехала далеко на восток в Прокопу… точнее, тогда это место ещё называлось Прокопьевском.
Сам правитель объединённой Державы не говорил вслух, что он сослал туда ветеранов войны за дерзость. Но его дети были неглупы и знали характер отца. Поэтому всё понимали. Окончательного примирения так и не произошло, пока он был жив.
Но об Александре Данилове он отзывался уважительно. Что вообще-то для него было нехарактерно. Поэтому, узнав, что старик, возможно, захвачен «сахалинцами» и увезён, как и его внучка Женя, как и ещё многие сибиряки… узнав об этом, Татьяна Владимировна обещала содействовать, чем сможет.
Старшая дочь Марии и Владимира Богдановых, хоть и не имела власти в городе, но явно обладала большим авторитетом, да и кипучей энергией тоже. И уж точно была помудрее своего младшего брата Захара, при всём уважении алтайцев и кузбассовцев к нему.
И пока её брат-правитель занимался вопросами обороны и восстановления экономики, заведующая больницей здорово помогла в организации сбора всего, что нужно для обеспечения отряда Ответного Удара – от продуктов природной фармакопеи и сшитой вручную амуниции до дефицитных довоенных вещей.
Привезли и цинки с патронами. Новенькими, с завода. Это был щедрый взнос от Милиции города, особенно щедрый, учитывая, что химическая промышленность Заринска после диверсий и разграбления пострадала сильнее всего, и следующие месяцы жителей может ждать патронный дефицит. Бездымный порох на основе нитроцеллюлозы, более мощный и подходящий для изготовления патронов к современному оружию, был сам по себе драгоценностью. Поскольку города, где он изготавливался, можно было по пальцам руки Волкова пересчитать. А в деревнях делали дрянной или вообще не делали. Хотя у ордынцев нитропорох тоже был. И не хуже, судя по всему. А вот те довоенные патроны, которые находили сталкеры в домах, обычно уже ни на что не годились, ведь нитроцеллюлоза разлагается.
Нашлись на складах Заринска и лекарства, полученные благодаря Автономным Поточным Линиям. Сами эти аппараты ордынцы увезли с собой как ценный трофей. Вернуть их, конечно, тоже было первостепенной задачей. Ведь это не обычные станки, а аппараты, созданные по технологиям, дававшим им гигантский срок службы. Вот такими шутками занимались древние. Готовились. Бешеные деньги тратили, готовясь жить после войны… и не попытались её предотвратить.
Добровольцев было столько, что многим пришлось отказать. Смотрели и на уровень подготовки, и на состояние здоровья, и на уровень мотивации. Если она исчерпывалась желанием вырваться из-под надзора правящего семейства Богдановых и вдоволь покуражиться над теми, кто попадётся под руку, то таких сразу отправляли за дверь.
Хоть «Йети» и разросся сначала почти до размеров полка, считая с резервом, но в итоге остановился на размере большой мотострелковой роты, как объяснил Сашке дядя Женя. Мол, моторесурс ограничивает количество тех, кого можно взять с собой. Да и столицу оставлять без прикрытия будет опрометчиво. Мало ли кто ещё бродит вокруг.
Пока бойцы отдыхали, старший сын Пустырника Пётр, матёрый следопыт и охотник, опять точил свой нож (младшего, Ефима, отец почему-то в экспедицию не взял, оставил в Заринске).
Братья Красновы – у которых с Сашкой было общее желание отомстить за одного и того же человека, – ничего не точили, потому что их ножи и так были остры, что они и доказали во время предыдущего захвата нескольких пленных. Они чистили своё оружие – винтовки у них были одними из самых лучших в отряде, личные, а не выданные со склада. Чистили и попутно в красках обсуждали, что сделают с ордынцами. При виде Саши они не стали говорить тише.
Любой гуманизм ради гуманизма остался в прошлом. Если изредка человечность к врагам и проявлялась – как, например, в ходе освобождения Заринска, – то только прагматично, там, где от этого была польза. Всех остальных убивали без всякой жалости, хотя и не мучили долго, как следовало бы по принципу «око за око».
Кожевник и швейный мастер по фамилии Соловьёв чинил одежду, то ли себе, то ли ещё кому. Григорьич – кузнец и спец по слесарному делу – возился со своими железяками. Был он видный человек, хоть и вспыльчивый, как порох. Каждую мелочь, которую находил, умел приспособить в дело, даже гнутые гвозди. К нему же тащили и все предметы, которые казались полезными. Мог он одним напильником сделать такое, что раньше только на больших заводах выходило. В мирное время и ружья, и пистолеты изготавливал. Разве что автоматы не делал, но зато старые благодаря ему служили дольше. А уж мелочь вроде ремонта какой-нибудь снаряги – вообще за работу не считал. Он был незаменимым в отряде, почти как доктор Коновалов (с такой фамилией кем он ещё мог стать?). Как и предыдущий врач отряда, по возрасту в поход не попавший, тот был родом из Киселёвки
Этот делал то же самое, что Григорьич, но с людьми – врачуя организмы бойцов отряда почти таким же грубым методом кувалды и такой-то матери. Но, как ни странно, помогало. Люди были крепкие, двужильные и трёхжильные, как кабель, которым подключали электроприборы. Люди другой породы в послевоенной Сибири до этого дня дожить бы не смогли. Война и Зима подвергли их чудовищной селекции, какой не было, наверное, ни в одном уголке мира. Но те, кто уцелели… они были сделаны из стали.
Несколько раз на трассе им попадались брошенные «сахалинцами» при отступлении машины. Даже неопытному человеку можно было с первого взгляда отличить их от ржавых собратьев, стоящих на вечном приколе с самой Зимы. А глаз у разведчиков был намётанный – да ещё ордынцы даже не попытались столкнуть эти автомобили с дороги. Видимо, настолько торопились.
Один раз отряду попался уже присыпанный снегом могучий бронированный гантрак на базе КамАЗа. Правда, вооружение с него было снято, а шины, пригодные, чтобы проехать по снежной целине, не просто спущены, а проколоты.
Всё было тщательно осмотрено. Бойцы отряда «Йети» в основном были из Кузбасса и хорошо помнили «Дорогу слёз» и расставленные даже на трупах мирных жителей растяжки. Но теперь никаких взрывоопасных сюрпризов не было. Враг бежал в полном беспорядке и даже не старался прятать следы.
* * *
Короткий доклад командиру заставил Данилова-младшего снова пережить события прошлой ночи. Он вспомнил, как несколько часов назад они неслышно, будто смерть, подобрались на лыжах к старой пожарной части на окраине деревни, стоявшей на небольшом возвышении. Только с одной стороны, там, где громоздились старые трактора, к ней можно было подобраться незамеченными. Лёжа на снегу между ржавыми металлическими монстрами, бойцы осматривали территорию через бинокли и прицелы, которые позволяли видеть в темноте. Это они тоже получили из Заринска.
Решётчатый забор давно развалился, целые секции его отсутствовали, но ворота с красной звездой и буквами МЧС были заперты, как будто это могло кого-то задержать. На высокой крытой вышке из железных ферм рядом с рыжими, с облупившейся краской металлическими баками, было пусто. Да и лестница обвалилась, так что наблюдатель не смог бы туда залезть при всем желании. А вот в окнах двухэтажного кирпичного здания, на дверях которого ещё можно было разглядеть какую-то предупреждающую табличку, горело несколько огоньков.
Перед закрытым шлакоблочным гаражом стоял занесённый снегом УАЗ без одного колеса. Даже с оставленным на крыше пулемётом он выглядел беспомощно.
Вдруг на их глазах ворота бокса медленно открылись, и Младший в бинокль заметил внутри ещё несколько машин, но каких – не разобрал. Он просто не знал их названий.
Из гаража вышел худой и сутулый человек в камуфляжной куртке и низко надвинутом капюшоне. Механик – а в том, что это именно механик или водитель, Сашка был уверен – прошёл мимо УАЗа и пнул его ногой по колесу. А потом, петляя как заяц, походкой пьяного направился по тропинке с холма вниз к деревне. Можно было грохнуть его одним выстрелом, несмотря на все зигзаги, но такой задачи пока не стояло. Да и часовых – или просто не занятых ничем врагов – в здании резать было рано.
Основная масса ордынцев была рассеяна по деревне. Их диспозицию надо было вычислить и нанести на план перед ударом.
Дома, где жили люди, легко было заметить – над ними поднимались дымки. В такую погоду без печи никто обойтись не сможет. Были в селе и голые остовы зданий, были и дворы без единой целой постройки, но были и дома, которые стояли крепко, хотя не имели ни крыши, ни стёкол. В основном эти были из дерева, а не из кирпича. Надёжно их срубили в своё время из лиственницы, а может, и из кедра. Или сложили из каких-нибудь шпал.
Посёлок выглядел полупустым. Хотя зимой в Сибири просто так по улицам не особо ходят в такие вечера. Только если дела какие есть. А когда в деревне стоят вооружённые чужаки с автоматами, лишние дела стараются себе не придумывать. Но иногда то в одном, то в другом дворе люди выбегали из домов – то в сортир, то в сарай. Отличить чужих от местных было не так сложно. Деревенские носили валенки и ватные куртки, у пришлых были сапоги и камуфляж, и не какой-то, а единообразный. Впрочем, многие из них уже, видимо, разжились у местных меховыми шапками. Но штаны у всех были одинаковые. Да и автоматов у местных быть не могло. А некоторые из этих даже в туалет бегали с оружием.
В одном из дворов лежала туша лошади с воткнутым в неё топором, укрытая снегом, как ватным одеялом. Отрубленная нога, похожая на бревно, торчала из снега рядом.
Никаких часовых не было заметно. Поэтому Семён Плахов, старший из дозора, помня приказ – разузнать как можно больше, решил послать несколько проверенных бойцов подойти поближе. Сашки среди них не было. Видимо, командиры – и всего отряда, и дозора – до сих пор думали, что не вполне надёжен. Может, по выражению глаз, а может, по тому, как пальцы парня сжимали винтовку, они чувствовали, что на него можно положиться, только когда он под чутким руководством.
Минут через пять один из посланных «на передовую» вернулся.
«Вон там, – наполовину жестами передал свою мысль Волков, появившийся из-под земли, как снежный человек. – Баня. Парится какой-то из ихних. Сейчас сцапаем».
Сашка действительно увидел в той стороне одиноко стоящую постройку. Над ней тоже поднимался дымок, но для дома она была слишком маленькой. Кругом было темно, свет в её единственном окошке не горел.
«Нет, – возразил так же, движениями рук и мотанием головой, Плахов. – Не идём. Опасно. Лучше ещё подождать».
И Сашка догадался, почему. Кто знает, сколько их там внутри в предбаннике сидит, водку пьёт и в карты играет? Может, все человек десять.
Конечно, разведчики их одолеют. Но будет много шума, а если и не будет, то потом другие «сахалинцы» найдут кровь и следы борьбы. А на посёлок идти рано. Вшестером против семидесяти или шестидесяти негодяев – это без шансов.
Они прождали ещё пару часов, прячась от ледяного ветра, – половина в развалинах давно сгоревшего магазина, половина метрах в ста от него, в железной бытовке, оставшейся после каких-то рабочих. Наблюдение не прекращали ни на минуту, сменяясь каждые полчаса.
И вдруг удача им улыбнулась. Было уже совсем темно, хоть глаз выколи, но у Волкова был не только ночной прицел, но и тепловизор, настоящий армейский, добытый мстителями как трофей в битве за столицу. Даже удивительно, как ордынцы могли заставить ещё пятьдесят-шестьдесят лет назад сделанную штуку работать. Не могли же они производить такое до сих пор. Или покупать где-то.
Волков увидел, как по улице движется одиночный силуэт. Человек шёл быстро – явно на лыжах. Но то и дело останавливался, воровато озираясь. Несколько раз даже низко пригибался к земле. И идти старался в тени заборов. Явно чего-то опасался. Мстителей, про которых в стане врага уже не один день должны были ползти слухи? Или своих собственных товарищей?
Неуверенно стоя на лыжах, мужик тащил тяжёлый рюкзак. При нём была винтовка, и он явно еле шёл под тяжестью навьюченных на него вещей.
Дезертир! Своих решил кинуть. Сама судьба его им послала.
Даже если бы удалось «чисто» уделать тех, в бане; допросить, а потом кокнуть, прикопав где-нибудь в овраге в снегу – «сахалинцы» бы переполошились. Но если пропадёт кто-то тепло одетый, да ещё и с вещами, то все подумают, что он сам дёру дал. Искать не будут.
Трое – один из Киселёвки и двое из Прокопы, выбрали место для засады, подкрались к незадачливому ордынцу, дали по голове свинчаткой и уволокли к лесу. А там кинули в сани, связанного и с кляпом во рту. Собак не было, роль ездовых лаек выполняли они сами.
Куль начал шипеть и ругаться, но после нескольких несильных ударов замолчал и дальше только тяжело сопел. Впрочем, пасть ему кляпом заткнули.
Допрашивать его Плахов стал тут же, когда они удалились на пару километров от деревни. Человек назывался десятником. Звали его Ильдар, а непроизносимая фамилия заканчивалась на «-тдинов». Был он с Западного Урала: то ли татарин, то ли башкир. Это их не удивило. В самом Заринске и Кузбассе татар было предостаточно. Но это был чужой татарин, и им была без разницы его народность.
Это были уже бывшие «сахалинцы». Сильно отставший от других отряд, который должен был ждать сигнала и после получения приказа выдвигаться в Новый Ёбург. Но то ли из-за кривых рук у них сломалась рация, то ли погибли или потерялись все те, кто умел ею пользоваться. Связь с командованием пропала, и теперь они просто не знали, что им делать.
Большего Плахов не смог у него выпытать – смелый оказался чертяка и боли не боялся. Да и не приходили в голову другие важные вопросы. Поэтому старший дозора решил доставить пленника во временный лагерь для обстоятельного допроса.
А дальше… произошёл прокол, который чуть не стоил им всей операции. Когда они на секунду потеряли бдительность, «язык», привязанный к саням, рванулся всем телом и разорвал оказавшуюся гнилой верёвку. И побежал. Звучит смешно: «язык» побежал, но им было не до веселья. Пришлось его догнать, а потом, поскольку тот отбивался как дикий зверь, да ещё и орал как оглашенный, – зарезать, когда он чуть сам не располосовал одного из сибиряков его же ножом.
Слава богу, сильный ветер дул со стороны деревни – и крики уральца не услышал никто. Тело оттащили подальше и бросили в овраг, закидав ветками и снегом. Теперь найдут его разве что волки.
Схему примерного расположения занятых людьми домов разведчики набросали, можно было возвращаться.
* * *
Вечерней атаки ждали как праздника. Со времен битвы за Заринск перед ними впервые была хоть какая-то сила.
– Всех порешим, – произнёс Волков-Колотун и поднял руку со сросшимися пальцами, в которой каким-то образом умел держать нож. – Пленных брать незачем. И так всё знаем.
В драке он этим ножом умел орудовать обеими руками, и здоровой, и… альтернативной.
– А заодно накажем этот клоповник, – выступил вперёд Григорьич; после пыток, которым подвергли его жену в санатории «Полухинский», он имел к ордынцам свои счёты. – Какого чёрта они их привечают, этих уродов?
– Нет, – отрезал Пустырник. – Нам нужна деревня как перевалочный пункт. Поэтому строго никаких казней, пыток и прочего веселья. Ты не знаешь здешних раскладов.
– Знать ничего не хочу, – упрямо твердил кузнец.
– Не знаешь, чем тут люди живут, – повторил Пустырник. – Одни, без защиты. Я не думаю, что они по своей воле этих тварей пригласили. Захару в Заринске надо было поддерживать с Кузнецово прочную связь. Держать тут пост и что-то типа фактории. Тогда мы… точнее, он – знали бы заранее о приходе армии СЧП. А может, и их цели бы знали.
– Ну, ты политик, блин, Евгений, – с уважением произнес бородатый специалист по металлам и надолго замолчал.
А Сашка задумался. Как ни любил он своего отца и деда, как ни берёг теперь память о них – но не мог не признавать, что в чём-то Пустырник был разумнее тех обоих. Наверно, из него получился бы хороший вождь.
«Мне это на хер не надо, – говаривал про власть сам Пустырник. – Ответственность… Тьфу. Хотелось иногда… взять ружжо, рюкзак, и катись оно всё колбасой! Пешком по дорогам – аж до самого Владика. И чтоб только ветер в лицо… Или до Питера. Или вообще в Гейропу. Правда ли, что там одни содомиты, или нормальные люди тоже есть? А то и через океан в Пиндосию. Нет. Не получилось бы из меня вождя».
Странный был человек дядя Женя. Интересные штуки отчебучивал.
Один раз, еще в Заринске, перед самой отправкой «Йети», он подстрелил за городом из «мелкашки» зайца, принёс его на площадь перед зданием Суда, да и бросил под ноги зевакам, которые безучастно наблюдали за сбором отряда, но сами ничем не помогали:
«Это вы».
Потом взял миску чечевичной каши и поставил рядом с тушкой. Добавил: «А это – ваша еда». Затем ободрал тушку, выпотрошил и ещё раз показал им: «А вот как с такими поступают!».
И сделал вид, что бросает тушку в кучку людей, среди которых, как Сашка знал, были те, кто остался не очень рад гостям из Прокопы и Киселёвки и считал именно их, а не пришедших из-за Урала, причиной своих бед. Как он определил, как вычислил их сборище? Чёрт его знает. Но это были не самые последние люди в городе.
Заринцы шарахнулись, чтобы кровь и потроха не запачкали одежду, а дядя Женя только расхохотался и пошёл своей дорогой во временный штаб отряда, неся под мышкой коробку с какой-то амуницией.
Другому бы морду набили, но его терпели и слушали даже те, кому он не нравился. Но и сам он ничего с ними не сделал за их взгляды. Хотя мог бы.
* * *
Было пять часов вечера, когда отряд вышел на позицию. Но небо затянули тучи, поэтому стемнело раньше, чем обычно.
Они взяли деревню в кольцо. Почти все бойцы участвовали в этом окружении, потому что тыла у них практически не было – воевали теперь просто, без большого штата писарей, поваров, связистов и прочих.
Отряд был вооружён и экипирован по довоенным нормам и табелям, ведь трофеи при разгроме контингента в Заринске они захватили богатые. Почти у каждого третьего был автомат (большинство всё же были с винтовками), имелись в наличии и несколько ручных пулеметов, хотя патроны старались беречь. Много было гранат, хотя их старались беречь ещё больше.
«Не жалейте, – говорил Пустырник. – Полежат ещё десять лет и испортятся, придётся списывать. А так хоть кому-то шкуру осколками продырявят. А вот патроны берегите. Без них никак».
Перед боем, когда никто не смотрел на него, Александр снял рукавицу и набросал карандашом в своем ежедневнике портрет того, кого называли Уполномоченным. Того, кого он не видел своими глазами, но о ком сполна рассказывали пленные, на допросах которых он пару раз присутствовал ещё в столице.
То, с каким подобострастием и страхом говорили об этом человеке разгромленные в Заринске враги, парня немного удивило. Нет, он знал, что того же покойного Богданова-старшего, правителя Сибирской державы, очень уважали, и у него существовал свой маленький культ. Но ничего подобного любви своих подданных к Уполномоченному в Сибири не было!
Солдаты СЧП боготворили… и боялись его даже здесь, за тысячи километров… даже стоя в ожидании пыток или казни. Впрочем, расстреляли далеко не всех из них, многим подобрали полезные для здоровья каторжные работы на открытом воздухе.
Все они говорили разное, но сходились на том, что это человек огромного роста, а его глаза горят таким огнём, что ему приходится носить очки, чтоб беречь своих подданных. И Сашка попытался изобразить его на бумаге. Совсем недавно ему не удалось нарисовать ни отца, ни Киру – хотя он старался. А вот тут за пару минут у него получилось. Вышел какой-то древний вампир в чёрном капюшоне с огненными провалами глаз. Но совсем не могучий, а тощий и невысокий. Но всё равно страшный. Пустырнику и остальным он, конечно, рисунок не показал. Те были слишком заняты. Да, по такой картинке он вряд ли найдёт Уполномоченного…
