«А будет ли все так в действительности?» – спросила я себя и, плотнее прижавшись к Шурке, поймала мысль о хрупкой тишине. Казалось, что даже наш незваный гость-сверчок задремал, но легкое посапывание сестер и доносившиеся звуки улицы: редкий лай собак, сонное пение птиц, шорох и шелест ветра – нарушали тихую идиллию. Прислушавшись теперь уже к музыке жизни, я уснула.
Глава 3
Вечером следующего дня после хозяйственных забот мы вышли прогуляться. Заброшенный соседний дом в сумерках казался еще угрюмее. Черными глазами-окнами смотрел в никуда. Отбившийся угол крыши, как незалеченная рана, уродовал и без того устрашающий вид. Вздрогнув, я отвернулась. Напротив стояла теплая, сказочная избушка дедушки с бело-голубыми ставнями, с резным фасадом. В одном окне горел подрагивающий свет, будто подмигивал, а ажурные занавески вырывавшимися углами из открытой створки приветствовали. Рядом – дом дяди Вани Полянского, был выше, с густой соломенной крышей, сам из потемневшего дерева. Словно старший брат, дом защищал сестренку-избушку своим широким боком от настырного ветра.
Накатанная грунтовая дорога прямой, будто нарисованной линией уходила вдаль, встречая наступающую ночь. Вдоль нее выстроились похожие, но в то же время разные дома. В деревне их было не больше тридцати. Каждый нес свое настроение и характер. По-разному их облагораживали хозяева.
– Как думаете, что сейчас видит папа? – тихо спросила Шурка.
– Надеюсь, тихое звездное небо, – с дрогнувшей улыбкой ответила Настя.
Мы не знали, куда его направили и где он сейчас может быть. Дедушка как-то сказал Шуре, что сейчас сложно в Севастополе и всей его ближайшей полосе. На самом деле никто в нашей деревне не знал, где начинались и где заканчивались сражения. Только у дяди Вани имелось радио, но и по нему не объявляли всех подробностей.
Тут вчерашний день напомнил о себе. В больничной палате весть о войне казалась мне несерьезной, теперь же сердце сжимало пугающее ощущение, что она где-то поблизости. Это чувство пришло вместе с горьким осознанием, что отец не придет к ужину, уставший после трудового дня в колхозе. Что он действительно уехал на фронт. Я волновалась за него, но не так, как должно, не так как дедушка. Война – страшное слово, но непознанное. Каково солдату в окопе? Что испытывал человек, глядя в глаза бездыханного товарища? Как звучала война? Все это мне неизвестно. Я думала, что переживала не так сильно, как другие. Даже становилось стыдно, что порой вовсе забывала о войне. Особенно если занимались с сестрами хозяйством, или готовила обед, или читала. Только в хрупкой тишине я тосковала об отце и вспоминала это страшное слово.
– Вы куда намылились на ночь глядя? – встретили нас Галина Васильевна и ее старшая дочь. Они гнали корову.
– Мы до бабы Глафиры и обратно, – ответила Настя. – У вас Манька опять сбежала?
– Да, нашли у ложбины. Пошла, пошла! – подгоняя хворостиной корову, они прошли дальше и, уже оглядываясь, тетка крикнула: – В гости заходите. Чаем вас напою.
– Как-нибудь зайдем, – ответили мы.
Впереди, из двора Сорокиных, донесся крик младенца и материнский нескладный колыбельный напев: «Тихо, тихо, хорошо. Мы прогоним комаров…»
– Мать! – мужской хрипатый голос вмиг успокоил ребенка, но ненадолго, малец тут же заревел еще громче.
– Чтоб тебя черти голоса лишили, – буркнула Сорокина, – чего орешь?!
– Ужин иди накрывай!
– Иду! – фыркнула мать.
Деревня затихла, только лай собак на разные лады сопровождал нас. Вдруг позади хлопнула калитка. Загромыхал железный засов. Мы оглянулись. Через щели забора за нами наблюдал тощий, высокий парнишка. Дедушка его прозвал Одаренным, из-за того, что он плохо говорил, в основном мычал и вел себя как мальчик в свои двадцать два года.
Мы прошли до конца деревни. Крайний дом Николево напомнил соседский. Но этот был не заброшенным, в нем жила бабка Глафира. Все ее знали, но редко кто общался – старушка не привечала гостей. Глядя на окошки с облупившейся краской на ставнях, я заметила в глубине тусклый желтоватый свет. В груди защипало тяжелое одиночество. Не мое, а той старушки.
Глубокий вечер затемнил просвечивающуюся синеву сумерек. Нужно было возвращаться обратно. Уже уходя, я оглянулась. У низкого штакетника стояла худая, невысокая, сгорбленная бабка Глафира. От неловкости я тут же отвернулась.
У калитки нашего дома топтался дедушка и, приметив нас вдалеке, покричал:
– Девочки, так поздно не гуляйте! – строгость вышла неестественной из-за его мягкого голоса. Он прокашлялся, собираясь что-то добавить.
Вдруг из глубины нашего двора донесся рев Марты. Мы все кинулись к коровнику, тут же позабыв о проступке. Дедушка вошел в темный сарай первым, за ним Настя и мы – гуськом. Марта лежала, повалившись набок.
– Вперед копытами выходит, – ругнулся дедушка.
Корова протяжно и жалобно замычала, забив копытами, как будто желая подняться.
– Лежи, лежи, моя хорошая, – приговаривал дедушка, поглаживая ее бок. – Настя, нужна твоя помощь, – начал он, но осекся, обратив на нас внимание. – А вы чего тут? А ну-ка марш домой, чай приготовьте, – наказал он, и наша троица попятилась к выходу.
Долго еще гудело в ушах тяжелое дыхание Марты. Ее печальные, наполненные болью глаза царапали сознание.
Я слонялась по хате. То наполнила и вскипятила закопченный чайник. То кружки на столе расставила, потом еще раз подогрела остывшую воду. Присела за стол, взяла вчерашнюю лепешку из гречневой крупы, откусила и обратно в чашку положила. Кусок в горло не лез. Попила воды.
Шурка сидела на табурете и крутила в руках недовязанную отцом конопляную веревку. Казалось, что она хотела завершить начатое и силилась понять, как это сделать.
Шура забралась на печь и листала букварь.
Все молчали. Думали о своем. Ждали Настю и дедушку.
Я не удержалась, выглянула на улицу. Совсем стемнело. Ни луны, ни звезд не было видно – они спрятались за непроглядным полотном. С тьмой боролся лишь редкий, робкий свет лившийся из окон хат.
Из-за угла дома донеслись звуки шагов и тихий разговор. Я спустилась с крыльца и услышала:
– Жалко теленка.
– Так случается. Задыхаются в пузыре, и все тут. Да и слабый, маленький был, все равно бы не выжил, – немного помолчав, дедушка добавил: – Марта молодая, глядишь, на следующий год…
– Лида! – заметила меня Настя. – Ты чего не спишь?
Я ничего не ответила. Горечь последних событий обжигала изнутри. Тоска по отцу, волнение за завтрашний день, грусть за мертвого теленка. Все, что я таила в себе, подступило к горлу удушающим комом и вырвалось наружу. Я заплакала, а в мыслях ругала себя за слабость.
Вот бы спрятаться, как луна и звезды. Исчезнуть. Не тревожить сестер и дедушку. Знала: слезам не время. Понимала, что сейчас каждому нужно быть сильным, иначе рухнет сложенная башня из веры, надежды и любви. Хотела тихо погоревать в одиночестве. Так, мне казалось, будет легче и правильнее. Пока не подошел дедушка и не прижал меня крепко к себе. Приятное тепло окутало ноющее сердце. От дедушки веяло сладким уютом, покоем.
– Чай пить будем? – спросил он и поцеловал в макушку.
– Вода уже остыла, – шмыгнув носом, ответила ему, – нужно разогреть.
– Ну, так пойдем, – он, обнимая меня за тонкие плечи, проводил в хату, а я поспешно смахнула слезы, чтобы Шурки не увидели.
Дедушка присел за стол и тайком подмигнул, по-доброму, искренне улыбнулся. Морщинки в уголках глаз растянулись. Карие глаза блестели, одаривая заботой. На мгновение я увидела в нем отца. Они были похожи. Оба высокие, статного телосложения – вероятно, физическая работа помогала поддерживать фигуру. Правда, у отца едва виднелась седина, в то время как у дедушки она раскрасила почти все волосы.
Не хотелось, чтобы он уходил после чаепития. Понимала, что мы девочки самостоятельные. В деревне в безопасности. Да и Настя о нас заботилась. Но все же с ним было спокойней, не так страшно и сложно. Словно услышав мое желание, дедушка заговорил:
– Ну что, девочки, пора ложиться спать. А я расскажу вам сказку. – Он поднялся из-за стола, взял табурет.
Мы тем временем забрались на печь и внимательно наблюдали за ним. Дедушка присел рядом и начал тихим тонким голосом:
– В некоем царстве, в далеком государстве жила семья – богатый купец и его три дочки: душечки, красавицы. Самая любимая, ласковая и заботливая была младшая. Многие в государстве про купца слышали, многие видели, но мало кто с ним знался.
У купца имелось разнообразное богатство: и жемчуга, и камни самоцветные, и казна из золота и серебра. И вот собрался он в дорогу дальнюю за драгоценностями заморскими. Через океаны, горы и леса…[3 - Начало из сказки Сергея Тимофеевича Аксакова «Аленький цветочек». Переделано на простой разговорный лад.]
Этим вечером дедушка не рассказал всей сказки, уснули мы, не успев дослушать. Следующим вечером продолжил:
– По прибытию купец велел слугам принести сундуки дорожные, железом окованные. Приберег он в них гостинцы для душечек-дочек. Доставал батюшка старшей дочери золотой венец, что на огне не горит, в воде не ржавеет, с камнями самоцветными. Достал гостинец средней дочери: тувалет хрусталю восточного. Достал гостинец меньшой дочери: золотой кувшин, а в нем цветочек аленький…[4 - Переписан на народный лад отрывок из сказки Сергея Тимофеевича Аксакова «Аленький цветочек».]
Много мыслей рождалось, пока я слушала сказку. И горестных, и радостных. Поддавшись размышлениям, отвлеклась от грызущей тоски по отцу. Мысль развивалась сама собой, а я шагала по ее витой дороге.
Привезенные батюшкой гостинцы старшие дочери приняли с радостью, а о цене не подумали. Каково было отцу добыть прелести заморские? Не поблагодарили даже добрым словом. Только младшая забеспокоилась, что так печалит батюшку. Разве возможно такое?
Я фыркнула в темноту: «Это же сказка!» – успокаивала себя. Тут дедушка завершал рассказ словами:
– Я сам там был, пиво-мед пил, по усам текло, да в рот не попало.
Послышались робкие шаги, передняя дверь тихо скрипнула и закрылась. Дедушка ушел. А мне все не спалось.
Сестры сонно дышали, а я думала и перекручивала и так и сяк слова сказки. Все спорила сама с собой: чудище оказалось благородным, а человек – злым. Нет. Люди добрые, любящие. Я знаю! Только постороннего часто принимают с осторожностью. Вот, например, в школе на нас как на чужаков глядят. Да, в целом, так и есть, мы приезжаем раз в три месяца отметиться. Настя за нами, как квочка за цыплятами. Всегда волновалась, чтобы нас не обижали. Но ведь это не значит, что она злая.
И вновь завертелись рассуждения о сказке. Чудище и батюшка поступили плохо… Или нет? Батюшка о любимых дочерях заботился. Чудище наказало за сорванный цветок. А сестры так легко, как будто чужую, отправили младшую на суд чудища!
Не это ли проявление безразличия? А ведь оно не меньшее преступление, чем намеренное предательство. Родственное предательство! Страшно. Тут я вздрогнула от неприятного чувства и прижалась к Шурке, а та зашевелилась и повернулась на бок, ко мне спиной.
Подходила я к своим мыслям то с одной стороны, то с другой. То понимала героев, то осуждала, и в завершение так запуталась, что пришла к такому решению: сказки на то и даны, чтобы правильные мысли в голове рождались. Чтобы мы добру учились. А то, что сестры разделились, так это обычная жизнь.
Вдруг мне опять стало страшно.
Я не хотела думать о том дне, когда мы с сестрами вдруг разделимся. Вот кто знал, что отца заберут на фронт? А ведь случилось. Эта внезапность способна и нас разлучить! Плотнее прижавшись спиной к Шурке, я пережевывала в сознании уже неясные, спутанные мысли и вскоре уснула.
Глава 4
Лето мы провели в ожидании. Изо дня в день, тайком друг от друга, выглядывали за калитку на улицу в надежде увидеть отца, идущего по ровной, накатанной дороге. Мое воображение рисовало именно такую картину. Может, сестры представляли его возвращение как-то иначе – мы никогда не обсуждали это.
Дедушка приходил вечерами, ужинал, перед сном сказки рассказывал. Мы особенно полюбили «Аленький цветочек». Каждый раз эта история вызывала во мне новые мысли.
Занимались хозяйством, заготовками на зиму и ожидали поездку в соседнюю деревню. Дедушка планировал закупиться в магазине, а нас отвезти отметиться в школу.
Мы уж второй год как занимались по начальным учебникам. Хоть Настя знала чуть больше, и читать мы уже умели, а вот грамотному письму и вычислениям научиться непросто, особенно когда приходилось все осваивать самостоятельно.
В первую сентябрьскую неделю поездка в деревню Расховец не состоялась. Мы всей семьей починяли телегу. Слетело колесо. Следующую неделю дедушка провел в колхозе. Начался сбор урожая. Затем занимались заготовкой дров. Времени на поездку в школу не оставалось. К концу сентября начались дожди. Дороги поплыли.
Откладывать поездку больше было нельзя, иначе пришлось бы ждать, когда стукнут морозы и земля затвердеет.
Следующим утром мы встали раньше обычного, за окном еще было темно. Позавтракали, надели самые красивые наряды. Мое теплое синее платье с ажурным воротом стало немного короче, но еще было впору. Теплые подштанники, шерстяные носки с рисунком. Пальто, доставшееся мне от Шурки, положила на табурет и принялась собирать в сумку старые учебные книги.
Вспоминался случайно подслушанный разговор между дедушкой и дядей Ваней: его сын Васька Полянский должен был ехать с нами в школу. Отмечаться. Но он заболел. Вообще Васька редко выходил на улицу, с нами не общался. Загадочный мальчишка.
Говорили они и о том, что немецкие войска захватывали все больше Курской земли[5 - Рассказывает заместитель директора Государственного архива Курской области, кандидат исторических наук Виктор Раков.Как оккупировали Курскую область.«Сразу отметим, что границы Курской области в 1941 году были намного шире современных. Они включали в свой состав часть территорий нынешних Орловской, Белгородской и Липецкой областей. В административно-территориальном отношении область делилась на 66 районов. На тот момент в Курской области проживало более 3 млн 100 тысяч человек.Оккупация Курской области осуществлялась в два этапа. Первый этап приходится на период битвы за Москву, которая начинается 30 сентября 1941 года. Боевые действия на территории Курской области развернулись с начала октября 1941 года. Уже 5 октября немцы заняли два районных центра – Крупец, Рыльск. 6 октября фашистские войска были в Хомутовке, 8 октября – в Дмитриеве. В ходе немецкого наступления с октября по начало декабря 1941 года были оккупированы территории 50 районов Курской области. Немцами были заняты области до нынешнего Советского района, восточная часть области тогда еще не была оккупирована».]. Подкрадывалась ближе. Вести о событиях на фронте дядя Ваня узнавал по радио, конечно, без особых подробностей, но всем, о чем слышал, делился с деревенскими.
На самом деле о деталях войны никто не забывал, и говорили все тише и реже, как будто страшились притянуть зло. Выходило, что все вокруг переменились, больше стали молчаливыми. Вернее, задумчивыми, как Шура. Пустых слов понапрасну не бросали. Казалось, что нам открылся другой мир, опасный, холодный, но в то же время ощущение духовного единения дарило свет этому миру.
– Только время понапрасну теряем, – заявила Шурка, отвлекая меня от мыслей. – Вот встретят нас, отметят явку. Ну выдадут новые задания, а толку-то? Какое это учение? Лучше за грибами бы пошли.
– Грибы – это хорошо. Завтра и пойдем, – заметила Настя.
– А мне нравится учиться, – вступила я в разговор, – жалко, что в нашей деревне нет школы.
– Да кто же против? Я говорю о пользе, а тут ее нет, только трата времени. Вот если бы каждый день туда ездить, – задумалась Шурка, – но увы, – состроив важную гримасу разочарования, закончила она.
Выехали мы рано. Настя аккуратно управляла телегой, лошадей не торопила. Рытвины спрятались под лужами. Когда колеса проваливались в ямы, боялись, что перевернемся. До деревни Расховец обычно ехали около часа, а по такой дороге выйдет все два.
– Главное, не потерять недавно пришитое колесо, – иронично заметила Шурка, когда телега в очередной раз накренилась набок.
– Главное, не потерять кого-то из нас, – телегу снова тряхнуло, и я чуть не вывалилась за край. Шурки ухватили меня за ноги. Все затихли. Так в молчании и проехали оставшийся путь.
Оставив лошадей на заднем дворе школы, мы вошли в фойе.
Встретила нас Светлана Федоровна, завуч. Она всегда занималась нами.
– Доброе утро! – проговорила она медленно. – Увидела вас в окне. Хорошо, что приехали, – Светлану Федоровну все слушали с интересом, несмотря на то, что она с особым вниманием озвучивала каждую букву и ее речь выходила чересчур медленной. В своем почтенном возрасте она не носила очков и всегда наряжалась в похожие костюмы, только цвета менялись. Сегодня завуч была в коричневых юбке ниже колен и пиджаке, в туфлях на низком каблуке.
Коридор пустовал, шли занятия, поэтому детей мы не встретили. Что было хорошо. Никто на нас не глазел, как на отшельников. Светлана Федоровна проводила нас в свой кабинет. Села за стол, заваленный бумагами, разными журналами и спросила:
– Насколько я знаю, вашего отца забрали на фронт, за вами приглядывает дедушка. Все так? – она пристально глянула на нас.
Мы, как есть, все рассказали и увидели на ее лице удовлетворение. Она не стала углубляться в наше житие: в целом подобное сейчас встречалось практически в каждой семье. Главное, что о детях есть кому заботиться. Мы немного позанимались грамотой, письмом и чтением. В букваре на пятьдесят шестой странице прочли по очереди любопытные фрагменты:
«Ленин»
«Для нас он был
Вождь,
Учитель,
Друг,
Мы идем по пути,
Который указал нам Ленин.
Так говорят рабочие всех стран,
Так говорят коммунисты всех стран».
«Сталин»
«Сталин – лучший ученик Ленина.
Вождь партии большевиков.
