– Может, вот этого? – указал Костя взглядом на бутыль. – Пробовала?
Наташа выбралась из-под одеяла, щёлкнула по ней, прикинула на вес и покачала светло-русой головой:
– Не-ет… Тут есть градусы?
– Около шести. Рискнёшь?
– Ладно, – помедлив, кивнула она. – Под твою ответственность.
Костя свинтил крышку, наполнил два стакана. Рискнули раз, другой и не заметили, как приговорили всё. Напиток оказался чудодейственным: хмеля ни в одном глазу и небывалые силы. Очень долго потом Наташа прикусывала то край одеяла, то ещё что-нибудь, чтобы не потревожить никого в соседних номерах неосторожными вздохами…
Уснули только под утро, часа на полтора, и вышли к автобусу бодрее некуда. Второй день экскурсии провели в компании Лауры, научной сотрудницы музея-заповедника. С первого же взгляда Лаура очаровала всех; прощались с ней, когда настала минута, и вовсе как с родной.
5
Когда двинулись в обратный путь, первое время все молчали. Даже сёстры позади Наташи с Костей не спорили, кому сидеть возле окна. Чуть позже та из них, которой досталось это место, просунула маленькую руку между стеклом и Наташей, стала водить по её шее сухим стебельком. Наташа ёжилась, хихикала, затем взмолилась шёпотом: «Перестань…» – но, кажется, не имела сил даже отмахнуться. Действие волшебного напитка закончилось только сейчас.
Костя одновременно проживал в воображении историю Ганнибалов, просматривал фотографии на экранчике камеры и, чувствуя прикосновение Наташиного плеча, думал: жаль, что не захотела ехать с ним и что теперь ничего не изменишь, билетов на завтра нет…
Потом он выключил фотоаппарат, убрал в рюкзак, положил на багажную полку. Две женщины впереди разговорились о сыновьях, не желающих работать. Наташа задремала, привалившись к Костиному плечу. За окном необыкновенно быстро чередовались полосы дождя и ослепительного солнца.
Из-за ворота Наташиной футболки так и торчал забытый стебелёк. Костя осторожно вынул его, дотянувшись дальней рукой, и решил не выбрасывать.
Проехали село Рождествено, мелькнула бело-голубая набоковская усадьба на холме. Костя зевнул, веки мгновенно слиплись; всё вокруг исчезло, лишь издалека, будто сквозь толщу воды, звучала песня про зайцев: на мониторе под потолком крутили старые комедии. «А нам всё равно, а нам всё равно, твёрдо верим мы…»
На границе города, как по сигналу, очнулись. Вышли у метро «Московская», поцеловались на прощание. Наташа уехала домой на такси. Костя, не великий барин, добрался к себе на маршрутке.
Теперь-то ключ от крепости в кармане? Можно быть уверенным? Эх, если бы не этот отказ… Но всё-таки, чувствовал Костя, он должен, просто обязан закрепиться на высоте, не шмякнутьтся обратно в ледяную воду!
6
В надеждах он провёл остаток времени до поезда и первый вечер под ускоряющийся стук колёс. А наутро будто переключился, стал глядеть вперёд. Помог в этом сосед с нижней полки, моложавый крепыш лет пятидесяти. Не лежебока: проснувшись, мигом свернул и закинул на багажный верх постель, следующим движением превратил своё спальное место в стол и два сиденья.
За этим столом они с Костей сыграли в шахматы на походной доске – удивительным образом каждый по два раза выиграл чёрными. Нашли о чём поговорить: сосед, Георгий, был подполковник запаса, отец Константина – капитан второго ранга, морской офицер.
– Что же сам не продолжил династию? – поинтересовался Георгий.
Костя помедлил. Было время, спрашивал себя о том же и почти жалел.
Поступая на экономический, он, конечно, не думал, что сразу после выпуска начнёт вершить судьбы мировых корпораций и рынков. Но свою-то судьбу – должен был вершить? Если бы на это не рассчитывал, то и пошёл бы путём отца: после школы в высшее военное училище. Там всё по команде, самовольно нельзя и вздохнуть, но это твой осознанный выбор. Знал, чем жертвуешь и ради чего. Вот он, Константин, за два года после выпуска мог бы дорасти до старшего лейтенанта – едва заметного, но всё же командира с большими перспективами, с видом на хорошую пенсию лет через тридцать.
А что получил? Два года на должности офисного подай-поднеси в убогой конторе. Ни малейшего движения, ни просвета впереди. Жалованье такое, что зря хозяева считали себя благодетелями. И чувство, что даже на эти грошики не наработал. Захотел сменить место – не факт, что на лучшее – изволь повертеться на брюхе перед такими хмырями, как тот из отдела персонала…
Но сейчас-то всё по-другому. И жалеть больше не о чём.
– Раздолбай и анархист, – сказал наконец Костя. – Непригоден к дисциплине. Попался бы вам такой солдат…
– Всякие бывали, но это дело прошлое, – добродушно махнул рукой подполковник.
7
Оба ехали в Севастополь, Георгий там оставался, Косте надо было двигаться дальше – до Хурминки. Оказалось, попутчик знает её, даже навещал по служебным делам.
В этом не было ничего удивительного. Только несведущему гостю Хурминка покажется обыкновенным селом. К северу от Севастополя и горных цепей, вокруг Симферополя и Бахчисарая есть немало похожих сёл, и названия можно встретить не менее забавные: Дракошино, Пятихатка, Приятное Свидание…
Жителей в Хурминке чуть меньше трёх тысяч. Обойти её кругом не хватит часа. Много холмов придётся одолеть, от этого путь длиннее, чем можно подумать, глядя на карту. Улицы изогнутые, замысловато переплетённые. Яблони, сливы, абрикосы глядят через низкие заборы; весной цветы, летом и осенью фрукты – от центра до самой дальней окраины. Вокруг села раскинулись виноградники, фермы, сады. Вроде бы всё как везде, но есть один секрет.
За северной окраиной Хурминки высится поросшая сосной и колючим можжевельником двухсотметровая гора Кыр-Мангай, по-русски Дикий Лоб. В толще горы скрывается даже не нора – целый подземный лабиринт. Главный пункт связи Черноморского флота. На поверхность он выглядывает несколькими зданиями: казармой и матросским клубом, похожими на гаражи, подобием штаба, напоминающим сельский кинотеатр. Рядом, на плоской вершине, стоит пятиэтажный дом для офицеров и их семей.
Костя жил в этом доме три последних школьных года. Его папа командовал связистами, мама сутки через трое дежурила под землёй. Ровесников у Константина в доме не было, все дети значительно младше. Он проводил свободные часы иногда с матросами – не без пользы, научился играть в настольный теннис и бильярд, – но гораздо больше с одноклассниками. С теми, кого впоследствии так надолго и несправедливо забыл.
А ребята замечательные! Он вспоминал, сравнивал с сегодняшним днём. Сколько идёт разговоров о травле, буллинге, как модно стало называть. Теперь, когда Костя работал с учениками, он слышал рассказы из первых уст, временами советовал, как поступить в том или ином случае, пусть и не верил в советы, предпочёл бы меры жёсткие. Но кое-что уяснил. Достаточно быть в какой-то мелочи непохожим на других, чтобы стать мишенью. Он ведь был непохож – хотя бы тем, что Хурминку рассматривал как временное место, не думал связывать с нею жизнь. Настолько не думал, что даже не влюбился по-настоящему ни в одну из девочек.
Разумеется, не все там остались. Илья Семагин поступил в Ростовский мединститут, уже выучился, работал на тихом Дону. Максим Павленко жил сейчас в Москве, Рузанна Арустамян добралась до Барселоны… Но им пришлось бороться, молотить лапками, как той лягушке в молочном кувшине. Они заранее знали, что так будет, а Костя знал, что приедет в Питер на всё готовое. Родители оттуда, там бабушки, дедушки, найдётся где жить и кому о нём позаботиться. Разве не достаточно для того, чтобы тебя считали чужаком?
Он же всегда был своим – чужим сделался сам. Но всё поправимо.
8
В вагоне работали кондиционеры, а на остановках, спускаясь на платформу погулять, купить в ларьке мороженое, Костя погружался в сухой раскалённый воздух и чувствовал: скоро! Осталось чуть-чуть, каждая минута приближает, даже когда стоим… И волновался отчего-то, немного иначе и сильнее, чем бывает перед встречей с новым учеником.
Вновь ритмично выстукивали колёса. Лес за окном давно сменился полями. Холмистые, открытые взгляду просторы – таким же распахнутым и залитым светом одиннадцать лет назад представлялся целый мир.
Только на станциях пробуждались интернет, телефонная связь. Огромные расстояния обходились без того и другого. Казалось бы, замечательный случай вспомнить не столь далёкое прошлое, разговориться лицом к лицу. Но чем ближе была конечная станция, тем глубже хотелось уйти в себя, и не только ему – даже общительный подполковник вот уже час сидел молча, не отрываясь от окна.
Костя пообедал в вагоне-ресторане, почти пустом, лишь два столика занимали пары, очевидно семейные, и рядом он, один как перст. Вернулся, в туалете обтёрся мокрым полотенцем, переменил бельё. Соседи напротив бокового места были уже не те, что садились на Московском вокзале. Добрую половину вагона заняла компания молодёжи с мягкой, но очень громкой речью и диким избытком энергии. Настоящие казаки! Они без устали носились по проходам, запрыгивали на верхние полки, на нижних кто-то кого-то мял, как глину, вызывая смех и жизнерадостный визг. Две тётеньки учительского вида безуспешно пытались угомонить безобразие.
Костя уловил из разговоров, что это школа едет на экскурсию по Южному Берегу, и задумался, откуда берутся взрослые женщины с маленькой грудью. Логично предположить, что вырастают из девушек с маленькой грудью. А такие вообще существуют? Загадка природы. В этой компании у всех девчонок, даже худеньких, майки и топики распирало изумительное раскатистое богатство.
Если вспомнить, чем были богаты одноклассницы? Он попробовал и не сумел. Не то чтобы не замечал их в своё время – просто, следуя за нашим солнцем, приглядывался к ногам.
Однажды майским воскресеньем поехали всем классом в Любимовку на пляж, искупались, стали загорать. Перед ним на одном покрывале улеглись подруги: Алла Марченко с желтоватыми подошвами и Рузанна с девственно-розовыми, с виду нежными, как зефир. Увидел их – и долго потом стеснялся вставать…
Что ещё сохранилось? Многое, как ни странно, хватит окунуться с головой. У Кати Подойницыной, самой высокой девочки, туфельки были меньше, чем у Нины Пиндус, чья макушка пряталась за Катиным плечом. У Нади Артюх – такие прекрасные, сильные икры, что её принимали за балерину.
В Надю-то он, пожалуй, влюбился бы, не будь так устремлён всеми мыслями на север. Мог увести с собой, хотя бы позвать, намекнуть, а там кто знает…
Надя была единственной в классе, о чьей жизни после выпускного не ведал Серёга Кондин. Исчезла решительнее некоторых, даже следов её в мировой паутине было не отыскать. Жаль, был бы очень рад увидеться.
За этими мыслями он и доехал.
9
– Забурел, в натуре забурел! – было первое, что услышал Костя на вокзале Севастополя. Когда утихли рукопожатия и хлопки по плечу, он понял, что Серый изменился. Это было не так заметно по фотографиям и с первого взгляда наяву. То же худое широкоскулое лицо, крупные зубы, светлые глаза, от смеха принимающие форму месяца рожками вниз. Средний рост, джинсы, рубашка навыпуск, бейсболка с длинным козырьком. И хрипловатый, чуть ломкий голос… Всё будто бы то же – да не совсем.
Школьный приятель, как ни странно было это осознать, возмужал. Чувствовалось по его взгляду, интонациям речи, по всей манере держаться, что есть на свете люди, для которых он папа, для которых он взрослый.
В стороне, возле запылённого «пассата», их встретила симпатичная темноглазая блондинка в пёстром сарафане и босоножках на каблучке.
– Алёна, – улыбнулась она.
Костя бережно пожал её тонкую ладонь и представился. Очень приятно.
– Когда у тебя, говоришь, занятие по скайпу? – спросил Сергей.
Это было удивительно: обмолвился перед выездом один раз, а он помнит! До занятия оставалось три часа, и Серый предложил, пока есть время, развеяться на Приморском бульваре.
– Мы всё ждём, когда ты станешь великим писателем, – сказал он, сворачивая на проспект Нахимова.
– Это разные вещи, грамотность и творчество. Не всегда гуляют вместе. Да и великие писатели вымерли. Я по роду занятий читаю современных, а другие… Спрошу иногда ученика: знаешь такого-то? А того? Этого? – Костя назвал несколько весьма знаменитых в издательском кругу имён. – Никто не знает. Получается, их как будто и нет.
– Я тоже не знаю, – не отрываясь от руля, пожал плечами Серёга.
– Последнюю фамилию где-то слышала, – отозвалась Алёна.
– Значит, он скрипит не зря. А остальные… увы.
– Ты стань не современным, а вымершим, как Лев Толстов, – сказал Сергей. – Всё, паркуюсь. Оперделился с местом.
– Ну тебя! – Алёна, широким взмахом обозначив затрещину, едва коснулась пальчиками его головы.
Костя расстегнул свой рюкзак, вытащил фотосумку. Готов Толстов.
10
На бульваре было многолюдно, ветрено, пахло морем и свободой. Первый же порыв раздул сарафан Алёны огромным цветком, показал её белые в красный горошек трусики, заставил схватиться за ноги и захохотать.
– Не холодно? – спросил Сергей, поправив ей на плече бретельку.
Алёна покачала головой. Ветер и вправду был тёплый, почти жаркий.
Они радовались совсем ребячески. Чему: какому-то воспоминанию? Или выходному среди недели? Когда ещё смогут беззаботно погулять…
Ай, не всё ли тебе равно!
Костя отошёл и, став на колено, прицелился в парочку из фотоаппарата.
Невдалеке, в тени акаций, пожилой аккордеонист играл камаринского. Тёмные пальцы мелькали по клавишам, переливались меха. Те самые звуки: концерт самодеятельности классе в девятом… десятом? Репетиции по вечерам, Надя Артюх – звезда, такие фокусы выделывала дивными ногами… Давно, слишком давно.
Всё-таки Костя огляделся: вдруг? Но ясное дело, не увидел никого, хотя бы отдалённо похожего.
Музыкант имел признание – оно трепетало бумажными крыльями в фанерном ящике у ног. Довольно-таки весомое: дно было закрыто не в один слой. Дождавшись конца мелодии, Костя посадил в ящик сторублёвую бабочку от себя и, чтобы не упорхнула на ветру, придавил монетами.
– Благодарю вас, – сказал аккордеонист, сыграл знакомое вступление и запел молодым, звонким баритоном:
Тихо плещет волна, ярко светит луна,
Мы вдоль берега моря идём, и поём, и поём…[1 - Музыка Константина Листова, стихи Георгия Рублёва.]
Под звуки вальса спустились к бухте, пошли в сторону памятника затопленным кораблям. Волны были на заглядение: летели к набережной, кипя и сверкая, каждая как праздничный салют. Ближняя разбилась с пушечным громом, пеной взбежала по уходящим в воду ступеням, взорвалась фонтанами. Дети, толпившиеся у края, с криками бросились врассыпную, и вместе с ними несколько мокрых счастливых собак. Вновь осторожно подошли, заглянули вниз, чуть ли под гранитные плиты, словно пиратский клад мечтая найти, – до следующей волны. Удар! Вовремя щёлкнул затвор, безотказная матрица поймала восторженно распахнутые глаза, растопыренные руки, даже радугу за спинами, в туче брызг, слишком мимолётную, чтобы уловить её простым взглядом.
Увеличив последний снимок на экране камеры, Костя различил на противоположном берегу Артиллерийской бухты двойника – такого же коренастого, в светлой футболке, с фотоаппаратом, направленным на бульвар.
Двинулись дальше, миновали художника, крепившего к раздвижному стенду глянцевые виды Херсонеса, Малахова кургана и почему-то Спаса на Крови.
– Я говорю знакомым, что Артбухта значит Бухта Искусств, – вспомнил Костя.
– Верят? – спросила Алёна.
– Куда им деваться.
– Зайдём, хорошее место, – позвал Сергей, указывая взглядом на большое кафе.
– Откуда знаешь? – обернулась она.
– Рыбка под хвостом принесла.
– Идём! – немедленно скомандовала Алёна.
В кафе, изнутри обставленном в корабельном стиле: морские пейзажи на стенах, спасательные круги, макеты парусников, – нашёлся стол возле окна. Семейные люди сели рядом, Костя – напротив и отвёл взгляд, когда Алёна склонилась над меню. Выбрали черноморское ассорти: тушёные креветки, мидии, барабульки в горшках, – к нему овощной салат и чай. Алёна придвинула к Косте барную карту, в ответ на его вопросительный взгляд покачала головой и с улыбкой поведала, что неделю назад узнала о будущем малыше. Костя чуть поколебался и решил не праздновать в одиночку.
11
