– Хочу напомнить вам, господин бургомистр, стрельбу открыли террористы, а …
– Довольно! – оборвал его, как нерадивого слугу, чиновник. – Мне не нужны ваши отговорки; если вы не в силах навести порядок, мы найдем того, кто сможет оправдать доверие граждан! А вашу позицию мы обсудим с министром внутренних дел, я как раз ужинаю с ним завтра.
Манхейму не оставалось ничего другого, кроме как выйти к толпе «прогрессивно мыслящих горожан» и со всей отмеренной ему природой занудностью попытаться убедить их разойтись. Результат оказался предсказуемым: его обругали и потребовали немедленно выдать Швальдера.
Не пожелав дослушать все имеющиеся в словарном запасе митингующих ругательства, Манхейм вернулся в участок и уехал домой через служебный выезд на полицейском авто.
Однако отмахнуться от проблемы не получилось. Уже на следующее утро митингующие снова собрались у полицейского участка, и несмотря на относительно равные масштабы численности толпы, в среде молодежи ситуация была близка к началу уличных боев. Два разных лагеря, готовых ворваться в пучину мрака и убийства своих сверстников, яростно доказывали всему миру свою правоту.
Религиозная природа спора отрицала любую возможность компромисса. Попытки объективного обсуждения, как средство нахождения общих ценностей, пресекались в зародыше.
Европейская привычка топить в тягучем болоте толерантности любые радикальные выходки фанатиков исламского толка сейчас означала катастрофу, неизбежно порождающую защитную реакцию противоположного края толпы, – из ниоткуда появились не менее радикальные христиане, что для лиц, принимающих решения, было совершенно неожиданным.
Причем молодые люди, со свойственной истинным европейцам открытостью, обильно сдабривали отвратительные высказывания символами язычества. Старые боги и юноши, заскучавшие по инквизиции, шли в этом угаре рука об руку, и к ночи ситуация грозила перерасти в пожар. Участники спора, не стесняясь, проводили аналогии с памятными датами ушедших дней.
Кровавые пятна на блистательном камзоле европейского прошлого, что подарило нам так много великих открытий, воспевались, как образец реализации на практике любви к богу и родине – земле предков.
Будто спящий тюлень, получивший удар по морде от подкравшегося медведя, государственные службы, ответственные за благополучие и спокойный сон граждан, в силу своей осведомленности пребывали в истерической растерянности. Люди, обязанные показывать высокий уровень адекватности, лихорадочно искали возможность передать право называться героем, спасшим город, коллегам по ведомству или куда подальше.
Всем было очевидно – сказано уже столько, что хватило бы и слов, а с учетом сделанного, кошмар становился неизбежен.
Многие из них были по-своему правы: сил физически не хватит, и жертв без ввода армии не избежать. Количество трупов зависело от того, насколько быстро придут войска. Но прийти спасительная сила могла только после решения политиков, само по себе это обстоятельство сильно затрудняло благополучный исход.
Вечерний ужин бургомистра и министра приобретал особенный колорит – в светлом, залитом звуками арфы зале, где интерьеры в стиле ампир были украшены изысканными скульптурами и репродукциями картин великих мастеров. Все происходящее на улице и в интернете казалось нелепой глупостью. Но поскольку оба были вовлечены в процесс с головой, настроение за столом явно резонировало с изысканной атмосферой ресторана.
– Андрес, рад вас видеть! – хорошо натренированным дружелюбием приветствовал министра внутренних дел бургомистр.
– Здравствуйте, Мартин, хотел бы спросить, как дела у вас, однако боюсь услышать ответ, – парировал министр.
– Да, вы как всегда правы, но мы обязаны найти решение! В сложившейся обстановке не будет преувеличением сказать, что от нас зависит жизнь горожан, – проникновенно начал гипнотизировать собеседника Мартин Вайсблюм. – Эти люди доверили нам свои голоса, и мы не вправе их подвести.
– Думаю, не лишним будет заметить, что мне голоса никто не доверял. Я получил свою долю ответственности иным способом. Однако сейчас это не имеет значения. Мы можем найти выход, только объединив усилия, –решительно отверг попытки навязать тон дискуссии министр.
Рюгер получил свою долю ответственности, как и положение в обществе, по наследству. Андрес знал, в какой битве шестьсот лет назад его предок с топором в руках завоевал титул. И всех предков после него он тоже знал, чем необычайно гордился. Представитель высшего сословия, безусловно, не мог позволить манипулировать собой этому проходимцу, который вряд ли представлял, что такое благородство крови.
– Да-да, я именно это и имел в виду, – подхватил бургомистр.
– В таком случае, раз мы понимаем друг друга, может быть, вы поделитесь своим виденьем, как из всего этого выпутаться, – невозмутимо продолжал Андрес Рюгер.
– Я убежден, господин министр, что только административными мерами действовать не получится. Если мы хотим действительно разрешить ситуацию, без силовой поддержки не обойтись, – продолжал заискивать бургомистр.
– Сделаем все, что в наших силах, однако силой проблему мы не решим. Это лишь способ минимизировать ущерб сейчас, – многозначительно констатировал министр. – Однако мы с вами должны отдавать себе отчет в том, что эти силовые меры, на которые мы вынуждены уповать сегодня, увеличат масштаб проблемы завтра.
– Насколько мне известно, вы имеете влияние на мусульманскую общину Берлина? – спросил Рюгер тоном, больше похожим на утверждение.
– Ну что вы, господин министр, это не влияние, я просто дружу с бизнесменом, к мнению которого прислушивается часть этой, как вы сказали, общины, – скромничал бургомистр с легким, но отчетливо заметным налетом самодовольства.
– Пусть так. Тем не менее, как вы верно заметили, господин бургомистр, от нас зависят жизни людей, – настаивал министр. – А значит, мы должны использовать любую возможность, чтобы если не предотвратить, то хотя бы максимально снизить ущерб.
– Не подумайте, что я пытаюсь отсидеться, тем более что это мне, как бургомистру, вряд ли удастся. Но мы не можем просто приказать мусульманам успокоиться. Еще и этот случай с нападением пьяного полицейского – это сильно осложнило ситуацию, – речь бургомистра принимала характер предвыборных дебатов.
– Основа нашего диалога с мусульманами – это доверие, но подобные выходки сильно подрывают авторитет власти. Представьте, как чувствуют себя люди, культура и обычаи которых делают их объектами нападений. А именно полиция должна защищать принципы демократии и мультикультурализма! – бургомистр Вайсблюм, незаметно для себя, вступил на хорошо освоенную тропу демагогии.
– Я могу представить лишь чувства родственников убитых в результате теракта. А что касаемо модных популистских течений, нашу позицию в этом отношении многие воспринимают как проявление слабости, – прервал упражнение в красноречии Рюгер.
– Слабость никогда не являлась преимуществом, вне зависимости от культурных особенностей, – категорично подчеркнул министр.
Мартин почувствовал себя неуютно, поле для маневров было ликвидировано настойчивостью Рюгера. Аргументы иного рода не соответствовали духу свободы и прогресса и в принципе не были им освоены. Дискуссия принимала тревожный для бургомистра формат конкретики, предполагающей обязательства действовать. И кто знает, как завтра будут выглядеть эти обязательства и аргументы. Вайсблюм внезапно обнаружил невыносимую тяжесть горы неотложных дел и поспешил откланяться.
Тем временем в интернете появились данные офицера Ганса Швальдера с указанием мест его службы и проживания. В довершение к этому, в сеть выложили сведения об его армейских подвигах в Ираке и Афганистане. Данное обстоятельство не предполагало ничего хорошего – теперь любой желающий мог прийти к Гансу в гости без приглашения.
Сам Швальдер отстранился от общества и продолжал употреблять алкоголь в тиши своего холостяцкого обиталища. Естественно, он не мог заподозрить, какой опасности подвергается, находясь дома. А если бы и знал, то поступил бы крайне неразумно, отважно приняв вызов.
Спиртное конечно отлично помогало в деле самоуспокоения и самообмана. Но это лишь на время топило то ноющее, монотонное чувство, которое, как смола, прилипло к нутру. Годы службы в армии и полиции, все, чем он гордился, в один миг обратились невыносимым позором. Словно с него сорвали мундир посреди площади, и под ним обнажилась сверкающая беспомощная нагота. Все, кто уважал его, все, кто был его семьей, чьим мнением Швальдер дорожил, отпинывали его, как лишайного пса, опасаясь, что неудача заразна.
Обида и наивное непонимание, в чем он виноват, разъедали сознание Ганса, а ежедневное пьянство сужало мир в одну точку. Предчувствие неизбежности плохого исхода становилось нормальным, он был убежден, что потерял все, чем была его жизнь.
Ему нужно было победить, победить кого угодно, но победить безоговорочно честно. И прежде всего победить собственное самолюбие, которое не позволяло ему принять решения тех, кто с таким усердием глумился над ним. Всю свою жизнь Швальдер был уверен, что нужен им, именно он защищает их от зла и несправедливости.
Хуже всего было очевидное осознание – им проще принять зло и несправедливость, чем позволить ошибку тому, кто думал, что ошибаться не может.
А значит, непрошеные гости были бы как раз кстати. Это отличная возможность если не доказать, то хотя бы отомстить всем эти ничтожествам.
Глава 6
Социальные сети разносили ненависть по Европе, словно пожар в сухом лесу. Париж наглядно демонстрировал неразрывную связь европейских государств. Все происходящее в Берлине было горячо поддержано молодежью Франции. На фоне национального траура воинственная злоба сочилась буквально отовсюду.
Любые высказывания на тему ненавистных и неправильных лиц, что всему виной, моментально расходились в интернете. Благодарные потребители ярких эмоций не стеснялись выражать одобрение самым диким и кровожадным идеям.
Яростные защитники свобод и прогресса собирались отстаивать сакральные блага современного мира теми же способами, какими ревностные последователи традиций намеривались его разрушить. Во всех случаях уничтожение недостойных, тех, кто не верил и не понимал, было обязательно. Главное, избавить мир от этих существ, что источали несчастья.
Множество молодых людей, не знавших до этого ничего, кроме компьютерных игр и родительской опеки, осознали великую миссию, что возложила на них судьба. Именно они должны защитить все самое ценное и грудью встать на борьбу с тьмой и невежеством. Несомненно, при этом придется пожертвовать жизнью, и большинство было уверено – это будет не его жизнь.
Находились и те, кто предполагал гибель как необходимость, далеко не каждый может пожертвовать собой. Значит, миру нужен тот, кто рожден, чтоб спасти слабых ценой собственного бытия.
Однако заявления со стороны защитников французской республики носили хоть и устрашающий, но все-таки беззубый характер. В потоке слов не чувствовалась решимость, готовность исполнить обещанное. Постоянные протесты против власти имели мало общего с борьбой за душу нации. Французы, сохранившие традиции забастовок и карикатур, не смогли сохранить крест собора Нотр-Дам.
Ценности цивилизации в изложении защитников французской республики категорически не совпадали с традицией древней религии – торжество разума над бесценной душой; мораль вместо сакральной святости заветов Всевышнего; удовольствие в ощущениях, что можно попробовать на вкус здесь и сейчас, вместо блаженства, недоступного никому из живых и не гарантированного никому из умерших.
С другой стороны – сплоченная единой верой община, готовая отстаивать свои убеждения, невзирая на обстоятельства; община, что верит не предвыборным обещаниям политиков и мнению популярных артистов, а воле Бога. Им нет нужды понимать тех, кто живет по-другому. Все они неверные, принять их – значит отречься от рая и опозорить свой род.
Бескомпромиссные требования капитулировать перед свободой нравов означали отказ от правильной жизни и достоинства, что само по себе обязывало всех верующих дать отпор. Воодушевляющая слабость врагов Всевышнего делала это неизбежным. Достаточно было прийти в арабский квартал, где нет ни намека на Францию, чтобы понять – это их мир, их территория.
Капитан Лефош угрюмо наблюдал один из таких кварталов, проплывающий перед глазами. Вечер только начался, а его спецотдел посетил уже три адреса. Руководство решило, что сейчас удачный момент для проведения чистки в Париже и его окрестностях.
Данные меры были призваны снизить напряжение, однако Жан Лефош был убежден – выдергивание из общей массы нескольких, пусть даже наиболее одичалых пользователей интернета ситуацию не изменит. Подобные инициативы очень сильно напоминали желание подстраховаться перед лицом неизбежного позора. Пытаясь уклониться от карьерных рисков, предусмотрительное начальство подарило дополнительный стимул всем, кому не терпелось отстоять честь веры.
Аресты проходили по формальным признакам, основным критерием опасности служила активность в социальных сетях, наглядно демонстрируя способы угнетения правоверных со стороны нечестивых колониалистов.
Отношение к происходящему читалось в каждом взгляде, и эти взгляды придавали полицейской операции привкус карательной.
Капитан понимал необходимость профилактических мер, их главный смысл – своевременность. Однако выбора у него не было, офицер должен исполнять свой долг.
Но вместо облегчения, чувство выполненного долга тяжелым грузом давило на совесть. Усугубляла сомнения и официальная версия о погибших в кинотеатре. Любому технически грамотному человеку было понятно, что взрывчатка ни при каких обстоятельствах не могла убить всех посетителей. Если, конечно, учитывать место, куда она была заложена, и характер разрушений, что явно указывало на малую мощность заряда. Однако столь интригующие подробности гражданам решили не сообщать, видимо, опасаясь излишне любопытных и их неудобных вопросов.
Единственное средство не потерять самоуважение – выполнять приказ, невзирая на глупость тех, кто принимает решения.
И вот теперь им предстояло арестовать некоего имама в центре арабских улиц. Это плохая идея в любой спокойный день, а сейчас просто опасная. Именно это и позволяет выводить молодежь на улицы. А после какое-нибудь глупое ничтожество, претворяясь умом и совестью нации, начнет рассуждать о власти, оправдывая свое присутствие на телеканалах болтовней о бессердечных европейцах, толкающих приезжих бедолаг на насилие и теракты.
Два зорких глаза провожали патруль жандармерии, умчавшийся вглубь кварталов. Щуплый араб невозмутимо наблюдал за происходящим из окна. Почувствовав вибрацию телефона, не отрываясь от созерцания происходящего, он ответил на вызов. Разговор был коротким, выслушав звонившего, араб ответил, что понял, и положил трубку.
– Билал! – крикнул он в соседнюю комнату.
– Да, – ответил чернокожий, появившийся в дверном проеме.
– Нам нужно в Берлин, купи билеты на утро.
– Что мы должны там сделать? – спросил Билал.
– Нужно найти кое-кого, – ответил араб.
Он уже отходил от окна, как вдруг улица разразилась криками, а после и выстрелами. Словно разворошенное гнездо ос, все за окном зашевелилось, готовясь дать отпор вторжению, и это были очень громкие осы. Все они устремились вглубь кварталов к месту событий.
Попытка арестовать имама обернулась погоней за жандармами, которые даже не успели выйти из машины. Недобрые предчувствия Лефоша оправдались с такой силой, что и сам он не ожидал. Как только они поехали к месту проживания объекта, в машину полетели камни, бутылки и вообще все, что попадалось местным под руки. Попытки отпугнуть взбесившуюся толпу выстрелами в воздух из окна автомобиля резко усугубили ситуацию. Жители пришли в ярость, и ответные выстрелы по машине не заставили себя ждать. Спасала только броня спецавто; будь они в обычной машине, жертв было бы не избежать.
Однако, укрываясь в машине, они рисковали в ней и погибнуть. Не могло быть и речи об оказании адекватного сопротивления: улица полна женщин и детей. Стоит зацепить одного, пусть даже случайно, и полицейская операция превратится в бойню. Резко рвануть назад тоже не получалось, гнать придется в буквальном смысле по головам.
Один из подчиненных Жана, самый опытный из них, Натан быстро нашел решение.
– Капитан, нужно разогнать их светошумовыми гранатами, – крикнул он капитану, – давайте их мне, я буду выкидывать гранаты назад, и как только они разбегутся, сразу рванем отсюда!
У каждого было по одной гранате, и все передали их Натану, сидящему сзади. Приоткрыв окно, он уверенным движением выкинул первую. Громкий хлопок и ослепительная вспышка застали нападавших врасплох. Бросившись в разные стороны, они подарили жандармам возможность вырваться. Машина резко рванула назад, еще одна граната – и спецотряд почти добрался до спасительного перекрестка, где можно развернуться и ехать вперед. Следующая граната была просто сброшена и взорвалась перед капотом, отгоняя погоню.
И вот наконец перекресток, где достаточно места для разворота и нет бешеных жителей. Мощная машина невероятно ловко развернулась и, стирая резину об асфальт, понеслась прочь, дымя покрышками.
Наблюдая из окна за происходящим, араб словно сам сидел в этой машине. Главное, уйти без жертв, нельзя позволить жандармам ошибку; если их убьют, начнется облава. Одно дело жечь машины и громить магазины, но устраивать засады и убивать жандармов… Не сейчас, еще не все готово!
Однако его опасения были напрасны, и когда машина спецотряда вырвалась из почти безвыходного положения, он с облегчением выдохнул.
Выдохнул и Лефош – уйти удалось без потерь с обеих сторон. Учитывая обстановку, в которой они только что побывали, это казалось практически чудом.
– Спасибо, без тебя нам пришлось бы туго, – обернувшись к Нанту, сказал Лефош.
– Командир, куда теперь? – спросил Нант.
– В участок.
– А что с имамом? – осторожно поинтересовался Нант, понимая, что приказ они не выполнили.
– Если им нужен имам, то пусть пошлют за ним эту надушенную шлюху, в дорогом костюме, что рассказывала нам о долге и о том, как важно не говорить людям правду о теракте! – выругался Лефош.
В машине повисла угрюмая тишина. Жан, образцовый офицер, никогда не обсуждал приказы и уж тем более не позволял делать этого подчиненным. И вдруг такая откровенная крамола; сложно сказать, что больше удивило спецотряд: засада или слова командира.
Двигаясь по улицам Парижа, жандармы погружались в неумолимо надвигавшуюся ночь. Всюду чувствовалась нервная суета, невидимая неподготовленному глазу. Город напряженно готовился к безумию, что вот-вот разразится. Казалось, ночные звери притаились во тьме его трущоб и ждут своего часа, часа кровавого пира.
Зажглись первые фонари, осветившие сумерки. Обычно это придавало улицам оттенок интимной романтики. Сейчас лишь подчеркивало зловещую неизбежность предстоящего. У сидящих в машине жандармов возникло лишь одно желание – скорее добраться в участок, к своим.
Когда они прибыли, Лефош не пошел к начальству доложить о произошедшем. Он собрал в кабинете свой отряд и с угрюмым видом произнес:
– Парни, после всего, что случилось в последнее время, я не вправе вам приказывать. Мы знаем друг друга не первый год, и я верю вам, как себе. Нант, если бы не ты, мы все, скорей всего, погибли бы в этом переулке, – обратился он к сослуживцу.
– Не важно, что нам скажут завтра наши командиры! Они не пойдут на улицу и не встретятся лицом к лицу с тем, что там сейчас будет происходить. Хотя произойдет это в том числе и по их вине. А потому я не приказываю вам, я вас прошу: что бы ни произошло, останьтесь в живых. Вернитесь к своим семьям утром, а все остальное будет потом.
И грянула ночь – в десятках крупных городов Европы орды молодых людей, презрев закон и перспективы на жизнь, бросились убивать друг друга. Размах происходящего был огромен. Улицы накрыло слезоточивым туманом. Резиновые пули и водометы схлестнулись с арматурой, камнями и коктейлями Молотова.
Европа заполыхала кострами ночного побоища, ожесточение нарастало, словно лавина. Рукопашные бои все чаще обходились без участия полиции, правоохранителей просто не хватало. И там, где государство не успевало, в ходу был лишь один принцип – кто не может первым нанести удар, первым его получит! Расклад сил был явно не в пользу закона и порядка. По существу, к середине ночи полиция могла охранять лишь саму себя, и то без особого успеха.
В бушующем океане хаоса спасение утопающих было, безусловно, делом рук самих утопающих. Но беда изнеженных цивилизацией европейцев была в том, что они слишком долго занимались любовью, а не войной. Единственной силой, способной дать бой, была та, что всеми способами вытравливалась из сознания добропорядочного гражданина; футбольные фанаты и группировки различных отвратительных интеллигентному гражданину течений – вот кто мог за себя постоять.
Однако цивилизованная немощь наблюдалась далеко не везде. На удивление подготовленными оказались в Германии. Словно предки, восставшие из небытия, вновь возродили древний Орден тевтонов, заставив немецких маргиналов стать организованной силой. Они держали строй, не разбегались и не сваливались в кучу при встрече с врагом.
Еще до начала основных событий группа из трехсот человек, словно из ниоткуда, появилась в одном из неблагополучных районов Берлина. Они были облачены в черное, и в действиях их прослеживалась та же строгость, что и во внешнем виде.
– Убэ, мы на месте, – доложил по телефону высокий мужчина, облаченный в черное.
– Начинайте, вы знаете, что делать! – отозвался голос в трубке телефона.
Звонивший осмотрелся и, вдохнув полной грудью, нажал на рассылку сообщения с адресами и именами целей. Группами по двадцать, как «черные муравьи», они разошлись по каменному лесу. Вооруженные холодным оружием и травматическими пистолетами, переделанными под боевые, они безупречно выполняли поставленные задачи. Наркоторговцы и одиозные представители местных банд уничтожались машинально. Район был захвачен молниеносно, в лучших традициях блицкрига.
Место, куда боялась заходить полиция из-за невозможности применения мер, адекватных обстановке, стало заповедником этнической преступности. Подобно плесени, она заполонила все доступное пространство. Местные, желая дешевой славы, прозвали район Тортуга. Охраняемые словно редкие звери, представители этой отвратительной фауны вместе с потерей страха потеряли и чувство меры.
Привыкшие к бездействию власти местные жители были деморализованы скоростью и решительностью, с которой им пришлось столкнуться на этот раз. Грозные бандиты, соперничавшие между собой в насилии и стяжательстве, просто не успели оказать сопротивление. Сплоченные банды, каждый участник которых верил в братство и силу единения, рассеялись, как пыль, под напором урагана. Убедившись в достижении ожидаемого эффекта, люди в черных одеждах растворились столь же организованно и неожиданно, как и появились, оставив слезы и страх.
Начало было положено, новость о нападении уже разлетелась по Берлину, и теперь единственное средство убеждения – грубая сила. Любой, кто вышел на улицу после произошедшего, не мог рассчитывать на диалог с применением разумных доводов и аргументов.
Заявляя о своем присутствии, черные муравьи появлялись и исчезали в тех местах, где презрение к немцам уже стало традицией. На зданиях уцелели вывески только на языке их предков, остальные уничтожались вместе с помещениями. Их не интересовало мародерство и нажива, они очищали свою землю.
В тех местах, где нежелательные элементы отсутствовали или были успешно нейтрализованы органами правопорядка, ничего не мешало показать неверным силу веры. Довольно быстро стало очевидным, что буйные пользователи социальных сетей могут устоять перед молодой исламской волной только там, где их разделяла полиция. Слабостью своей они подтверждали притязания оппонентов на право владеть и распоряжаться. Всевышний создал всю землю для праведных, а значит, безбожники должны подчиниться или исчезнуть.
И в этом кровавом угаре ни одна из сторон не задумывалась об истинном смысле благородных порывов. Достаточно было слабых, что не могли дать отпор. Никого не интересовала судьба владельца магазина или мнение убитого бедолаги, попавшего под руку; если он не в твоем строю, то это добыча. В борьбе за священные идеалы пылкие сердца, рвущиеся на вершину духовного и морального совершенства, не сомневаясь, бросились в бездну дикости.
Почти в каждом крупном городе Европы произошла своя трагедия, и теперь на видео появились сюжеты, куда кровожадней напавшего на подростка Швальдера. Борьба между возможностью некоторых и жаждой всех прочих получила энергию молодых, не знающих горечи потерь. После того, как неравнодушные защитили свободу с одной стороны и святость традиций с другой, поводов для вражды стало несравненно больше.
Утро осело пеплом на улицы европейских городов, и рассвет обнажил достижения ночи. Разгромленные витрины магазинов зияли дырами темных помещений. Сожженные машины и кучи мусора захламили места комфортного проживания. Казалось, будто вчерашний вихрь эмоций, беспощадный и неумолимо громкий, внезапно онемел. Зверь, взбесившийся ночью и громивший все на своем пути, выдохся с первыми проблесками зари. Ему нужно было перевести дух, осмотреться по сторонам из глубины укромных кварталов.
