– Эй, добрые люди, подходите, не стесняйтесь! Все-все вам расскажу – и что было, и что будет!
Звучный голос гадалки, грузной, но энергичной женщины лет пятидесяти, без труда покрывал разноголосицу большой весенней ярмарки. Под тентом из выцветшей ткани в клетку стояли три больших чаши с песком – белым, желтым и черным – и огромное блюдо из красной обожженной глины. Вокруг всего этого хозяйства суетился помощник гадалки, мальчишка лет двенадцати – скорее внук, чем сын. Сама прорицательница, в черном свободном платье, расшитом золотыми треугольниками, как-то очень несолидно покачивалась на раскладном стульчике, который чудом не разваливался под ее немалым весом.
– Дева, дева, не проходи мимо! Неужели не хочешь на жениха погадать?
– Ну давайте, – тоненькая миловидная девушка в одежде пастухов предгорий опустилась на корточки перед гадалкой. – Что, выйду ли я замуж этой осенью, и кто ко мне посватается?
Привлеченный зрелищем, Гинтабар присоединился к толпе, окружавшей ворожею, и стал смотреть, как мальчишка, получив от девушки монетку, по очереди набирает по две горсти песка из каждого чана и ту, что в правой руке, бросает на блюдо резким движением, а ту, что в левой, сыплет тонкой струйкой, зажмурив глаза….
Гадалка наклонилась над блюдом – как стульчик под ней не опрокинется, оставалось совершенно непостижимым. Протянула над песком ладони с растопыренными пальцами, тоже закрыла глаза и начала легко поводить руками…. и, повинуясь текущей с них непонятной силе, песок задвигался, потек и начал сам собой складываться в странный асимметричный узор. Девушка следила за движением песка, совершенно очарованная этой картиной. Наконец гадалка резко встряхнула руками и открыла глаза.
– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, чего у нас там вышло…. Так, моя красавица, видишь эту дугу и под ней три палочки?
– Вижу, – завороженно ответила девушка.
– Дуга эта – месяц Арки, и посватаются к тебе трое в этот месяц. О первом и говорить не будем – палочка короткая, значит, и жених нестоящий. А вот вторая…. Две палочки белые, а эта желтая – выделяешь ты его из иных прочих…. Любишь, небось?
Есть у тебя тот, кого ты любишь?
– Не совсем люблю, – девушка скромно опустила ресницы. – Так…. смотрю часто. Выделять – так кто ж его не выделяет, красивый он, и на лошади скачет – одно загляденье….
– Это хорошо, что не любишь, – бесцеремонно перебила ее гадалка. – Ненадежный он – видишь, палочка нечеткая, как бы размытая? И доверять ему не стоит, красивому твоему. Знаю я таких – нагулявшись, женится, да и после женитьбы ни одного подола не пропустит. Ты ему откажи, как ни лестно, ты третьего дождись. Вон, словно венчик у него над головой, он и есть твой суженый. Если сейчас и не замечаешь, так после свадьбы оценишь, он того стоит, ты уж поверь старой толстой Сатрэнне!
Гинтабар смотрел на это представление, а в душе у него вызревала странная мысль….
Уже больше месяца находился он в этом мире. Поначалу и не торопился его покидать, зная, что по Закону Цели всегда сумеет прийти, куда и когда нужно. Тем более что говорили в этой стране, именуемой Силлек, на каком-то диалекте Языка Служения, освоить который не составило никакого труда. Впрочем, и классический дайрэн аовэллин тут понимали, хотя считали, что говорят так где-то далеко на юго-западе. Он не спорил – с юга, так с юга. Тем более что и волосы у него были соответствующие – светлые, сильно вьющиеся, с обычным для его родины, но редким в этих землях медовым отливом….
На первый взгляд мир казался вполне обыкновенным и даже скучноватым, но Гинтабар быстро понял, что почти во всех своих проявлениях мир этот тонко и, главное, неявно приправлен магией. На осторожные расспросы по поводу странного замка он получил ответ, что жила там давным-давно не то колдунья, не то вообще Нездешняя, но уже лет двести как сгинула (произнося это слово, любой из говорящих обязательно поднимал палец вверх – о! – и делал многозначительное лицо). А что там творится сейчас, так этого мирные жители не знали, и знать не желали, и ему не рекомендовали….
Постепенно им овладевала тревога. Он устал играть в кошки мышки со здешней непростотой, когда самые обычные вещи ни с того ни с сего начинают казаться причудливо-странными. И неотвязной болью колотился в виски вопрос: КАКОВО ЖЕ МОЕ НАРЕЧЕННОЕ ИМЯ? Он прекрасно помнил все – кроме этого, и с каждым днем это беспокоило сильнее и сильнее.
В один прекрасный день он сделал попытку уйти в родной мир по Закону Цели – и холодея от ужаса, понял, что не может. Ни в свой родной, ни в какой иной – ткань мироздания, раньше легко разрывавшаяся по его слову и желанию, теперь попросту не реагировала на него. При этом он четко осознавал, что не утратил ничего из своих сил и способностей мотальца – прочитал ведь он вывеску трактира в первом же селении, никогда доселе не видав таких письмен…. И сразу же понял, еще не говоря с людьми, что Силлек расположен в южном полушарии, и потому здесь чем севернее, тем теплее….
Но если дело не в нем – тогда в чем же?
Неужели в том, что он неизвестно как и где утратил ИМЯ?
А если потерял – надо не поднимать панику, а искать. Ищите да обрящете.
Имя…. Пустая, казалось бы, формальность, набор звуков, этикетка…. Здесь его знали как Гинтабара-менестреля, и слава его уже бежала по Силлеку, опережая его самого. В конце концов, чем это имя хуже любого другого? И красиво, и почетно, и дадено, а не крадено!
А вот у мироздания на этот счет свое мнение….
…. – Эй, менестрель, молодой да обаятельный, кудри как золото, чего смотришь-то так? Тоже небось хочешь, чтоб я погадала?
– Да вот пытаюсь понять, шарлатанка ты или вправду что-то можешь, – машинально ответил Гинтабар не столько гадалке, сколько собственным мыслям.
– Кто шарлатанка? Это я-то шарлатанка?! – Гадалка вскочила со стульчика, всплеснула руками, призывая толпу в свидетели: – Я в землю на три руки вижу, все про всех знаю! Скажите, люди добрые – разве говорила Сатрэнна хоть раз неправду? Ну хоть кому-нибудь?
Он пристально посмотрел на нее и внезапно решился:
– Говоришь, все знаешь? Извини, не верю! Вот…. имя назовешь, тогда поверю!
– И назову! Думаешь, не сумею?! – повинуясь кивку своей вроде бы бабки, мальчишка быстро начал заполнять блюдо новой порцией песка.
Гинтабар опустился на колени рядом с Сатрэнной, чувствуя, как замирает сердце в груди. Гадалка взяла его руку своей и плавно повела над песком. Хотелось зажмуриться, но он буквально заставлял себя смотреть на то, как стекается в узоры разноцветный песок….
Внезапно гадалка выронила руку менестреля и проницательно заглянула ему в глаза.
– А ведь хитришь ты, южанин, – сказала она так серьезно и спокойно, что толпа вокруг них словно перестала существовать.
Остались только они двое – менестрель из другого мира и толстая гадалка.
– Ты ведь не из Силлека родом, и наш язык тебе не родной.
А я всю жизнь только здесь и жила, другим языкам не обучена.
Небо и янтарь в имени твоем, а как звучит, не скажу, и не проси – сама не ведаю!
Небо и янтарь….
– А не темнишь ли ты, ведьма? Про небо сочинила, а янтарь в моем имени и без песка нетрудно найти. Слыхала небось, как я пел на площади, да народ меня окликал – Гинтабар?
– Не слыхала, веришь ли, – так же серьезно ответила гадалка. – Не была я сегодня на площади. Но и небо есть в твоем имени, я вижу, не могу я так обмануться…. Был бы ты из Силлека, так звучало бы это где-то как Мэйрил Хьеннту…. или Хьенно. А как оно по-твоему….
По-моему…. Значит, осталось только перевести?
И в этот миг он понял, что перевести не в состоянии.
Бывший еретик и подстрекатель даже не заметил момента, когда стал думать по-силлекски, и родной язык, подобно туманной дымке под лучами утреннего солнца, истаял в его памяти….
Он лихорадочно попытался вспомнить ту песню, которую пел на площади: «Танцуй, легконогая, с чашей вина….» Он же это у себя сложил, давно, еще до участия в мятеже Сур-Нариана! А что здешние понимали, так, ясное дело, транслировал, как и положено менестрелю в чужом мире….
А если не транслировал? Если сам не заметил, как перевел на здешний, а исходный текст забыл, как стер?
В ужасе он осознал, что его родного языка для него просто не существует. Остались, конечно, имена друзей и врагов, но теперь это были просто звуки, не наполненные смыслом в отрыве от тех, кто их носил.
Это удар не чета предыдущим – прямо в солнечное сплетение!
Но он не был бы Гинтабаром, если б не сумел скрыть за улыбкой то, что было у него на душе.
– Твоя взяла. От тебя и вправду ничего не скроешь, – смеясь, он вынул из кошелька монетку из честно заработанных на площади, и кинул мальчишке: – Что ж, ведьма, гадай, я слушаю….
* * *
Да что такое вообще эта магия?!
Интересный, конечно, вопрос. Из разряда тех, которых не вполне умный человек может задать столько, что десять мудрецов не ответят….
Простой народ считает, что магия – это любовные зелья и порча с помощью иголки и глиняной фигурки. Или умение когда надо, пролить дождь над жаждущими влаги полями, а когда не надо, разогнать облака. Или представление – на городской площади ли, во дворце владыки – когда прямо из камня мостовой растут чудесные деревья с ароматными хрустальными плодами, вода в промышленных масштабах превращается в вино, а цветок оссы – в маленькую прелестную танцовщицу в голубом платьице….
Презрительно посмееется над этим настоящий маг и назовет все вышеизложенное игрушками для детей и дураков. А того, кто может только это, заклеймит страшным ругательством – ВОЛШЕБНИК!
Не миром и пространством овладевает настоящий маг – это под силу и великому королю или военачальнику, и ученому с беспокойным разумом. И оба они знать не знают о том, как увлекательна игра со стихиями….
Настоящий маг овладевает людьми – телами и волей, разумом и душой. Тем, что жрец и священник только хранит, маг пытается овладеть, независимо от того, как он себя при этом называет. И хотя далеко не всегда такое овладение несет зло – но как просто оступиться, сойти с узкой тропы Меры ради упоения властью! Ибо не бывает магии без власти и ее символа – светящегося жезла в руке….
Настоящий маг знает закон – для того, чтобы вседневно его нарушать. Ведомо ему – что наверху, то и внизу, и каждая из стихий мироздания имеет отражение в душе человеческой.
Постигнув сущность соответствий, назовет он мысль – ветром, чувство – водой, волю и упорство рутинной работы – камнем, а огнем – внезапное озарение…. Он проницает единство символа и Сути, он вступает в схватку с неукрощенными силами, он пытается сам устанавливать правила восхитительной игры, именуемой бытием. Путями ритуала и артефакта, слова и собственной энергии идет он к достижению своей Цели….
Слово, вы сказали? Стойте-стойте! Вот об этом надо немного подробнее!
Ибо сказала досточтимая Ивэлла, а поскольку была она не только магом, но и жрицей, мы вправе ей верить: «….ничего не дается нам без того, чтобы что-то не было отнято взамен.» И за волю, не знающую преград, зачастую расплачивается маг неумением всегда ясно и четко отделять Суть от плоти, сокровенное от внешнего. И внятна ему логика соответствий, но не прихотливо вьющаяся тропа ассоциаций, что проложена через подсознание.
Но у слова нет плоти. А значит, его почти невозможно подчинить. Его, как любую Суть, можно только познать. И лишь тот, для кого плоть не преграда, различает за знаками и символами то невыразимое, что призваны они означать, и не цепляется к их кажущейся неточности….
Тот, кто постиг это, непостижимое, живет по закону, которого и сам не знает. Он не устанавливает правил игры, но играет в нее с наслаждением, ради процесса, а не результата, что в корне противоречит самому принципу власти…. И сила Слова в его руках – лишь инструмент Игры, в которой он почему-то часто выигрывает, заставляя магов истекать белой или черной завистью (цвет зависит от степени испорченности).
Вот почему от века очень непростыми были отношения между магами и теми, кто сплетает и говорит Слова. И вот почему маги готовы в лепешку расшибиться, лишь бы заполучить в свои руки еще и эту, никому и никогда не подвластную силу, чтобы и ее претворить во власть.
И изредка, когда им это тем или иным способом удается….
Ой, что тогда бывает! Во всяком случае, боги, глядя на это, мгновенно перестают скучать….
* * *
Еще одна свеча догорела дотла, замигала и погасла с прощальным треском. Теперь опустевший трактир освещали лишь два огарка – один на столе, другой держала в руках девушка в алом, весь вечер просидевшая у ног Гинтабара.
Был третий час ночи. Трактир давно был закрыт, посетители разошлись, и только эти семеро, столпившись вокруг певца, никак не отпускали его спать – сама трактирщица, ее работник, две юных служаночки да трое путников, заночевавших, как и Гинтабар, в этом трактире.
– Пощадите, – наконец взмолился менестрель. – У меня глаза совсем слипаются. Вот-вот начну мимо струн попадать.
– Ну еще одну, на прощание! – заискивающе улыбнулась одна из служаночек. – Ты ведь завтра уйдешь, а нам только память о тебе и останется….
– Ладно, спою еще одну, – Гинтабар со вздохом положил ладонь на струны. – Но уж эта будет последняя….
Спать хотелось просто зверски. Он машинально заиграл вступление к «Тени минувшего», на полдороге вспомнил, что уже пел ее сегодня, и как-то очень бесстрастно перешел на другую песню, которая начиналась почти таким же перебором….
На «Отчаяние».
Со дня своего появления в Силлеке он ни разу не пел эту песню – боялся. А чего боялся, и сам себе объяснить не мог.
Впрочем, песня сия, как можно судить по названию, и не была рассчитана на исполнение при ярком свете в большой и шумной компании. А вот сейчас, кажется, для нее было самое время….
После того разговора с гадалкой он не то чтобы смирился.
Такие, как он, не смиряются никогда. Просто – понял, что его задача не из тех, какие решаются в два хода, и лобовой атакой тут не добьешься ничего. Лишь ребенок считает себя победителем, сбросив фигуры противника с доски ударом ладони. Взрослый же и разумный человек играет по правилам.
Что ж, сыграем. Менестрель из чужого мира, без имени – против сил, управляющих Силлеком и его непонятной магией.
Посмотрим, что выйдет, если полностью отдаться ее законам….
И почти сразу же после этого мысленно высказанного согласия начались странности. Нет, скорее всего, начались-то они гораздо раньше, только до этого он был слишком озабочен другими проблемами, и это лишало его ясности взгляда. Но, как бы то ни было, люди вдруг перестали воспринимать его песни как обычное «сыграй чегой-то для души».
В первый раз он ясно – словно кипятком в лицо! – осознал это, когда при большом скоплении народа запел «Предание о гибели Арт-Нариана». Самому ему эта баллада казалась безмерно затасканной. Но неожиданно на середине пятого куплета давно знакомые слова словно омылись новым смыслом – и мороз пробежал у него по коже. А через секунду по глазам зрителей он понял, что с ними происходит то же самое! Особенно потряс его один наемник, зверского вида детина в потертой черной коже и с целым арсеналом за поясом…. Этот головорез стоял, высоко подняв голову, и в глазах его стыли слезы гордости и гнева, словно песня была не о ком-то, никому в Силлеке не известном, а о его боевом командире…. нет, словно он сам был одним из тех девятисот, которые почти все полегли рядом с Артом Славным! А рядом, не стыдясь никого, утирала глаза суровая сорокалетняя женщина в зеленых одеждах жрицы Великой Матери, а когда песня отзвучала – низко поклонилась менестрелю….
Мистика!
Доселе Гинтабар слыхал о таком лишь в легендах – и вдруг, неведомо как, начал творить сам!
Бесспорно – слагая ту или иную песню, он не мог не испытывать тех чувств, которые в нее вкладывал. Однако повторение стирает все, и зачастую он пел как бы по памяти, не тратя на каждое новое исполнение куска души…. А теперь – не мог. Здесь, в Силлеке, он оставался иронично спокоен лишь до тех пор, пока рука его не касалась струн гитары. И тогда слова, срывавшиеся с его губ, неожиданно обращались в некую высшую правду, и правда эта заставляла смеяться и плакать слышавших его баллады. И каким-то новым, незнакомым светом начинали светиться их глаза….
У него больше не получалось жить, словно скользя по поверхности океана жизни, избегая спускаться в его заведомо мрачные и пугающие глубины. Теперь ему приходилось нырять туда ежедневно, а вынырнув, полной чашей пить последствия. И именно в страхе перед этими последствиями он до сего дня не решался петь «Отчаяние». Но сам он считал эту песню одной из лучших своих, а потому рано или поздно должно было случиться то, что и случилось в придорожном трактире, в свете двух мерцающих огарков….
Когда он кончил, в зале повисло напряженное молчание.
– Кто ты?! – вдруг спросила девушка у его ног. – И почему ты, целый вечер даривший нам силы, вдруг разом их отнял?
– Простите меня, – Гинтабар в смущении опустил глаза. – Это произошло совершенно случайно, я даже не думал, что спою именно это…. Воистину, вам следовало раньше отпустить меня!
– То, что ты делаешь, под силу только Поющим Жрицам, – это уже сказал немолодой человек с темной бородкой, управляющий какого-то местного лорда, судя по добротности одежды…. – Лишь они держали в руках ключи от силы и бессилия слова – но ведь их нет уже многие сотни лет! И потом, никто и никогда не слыхал о мужчине, наделенном подобным даром….
– Ну, я, кажется, говорил, что родом не из Силлека…. – начал Гинтабар и вдруг натолкнулся на взгляд девушки у ног.
Такие неизбывно голодные глаза иногда бывают у женщин, которым сильно за двадцать. В той, прежней жизни, пусть не простой, но понятной, он старательно избегал эту разновидность женщин, хотя вообще-то не упускал ни малейшей возможности пофлиртовать с юным очаровательным созданием. Но ведь таким не флирт нужен, и ждут они уже давно, как в той сказке, не чуда, а лодки. Поэтому и сами они держались от него на почтительном расстоянии. Они не хотели верить в красивые слова, он не желал ощущать себя чьей-то собственностью, в общем, все разрешалось к обоюдному удовольствию.
Здесь же именно подобных женщин и притягивали неожиданные глубины, открывавшиеся в его песнях. Он кое-как смирился и с этим, воспринимая таких поклонниц как неизбежное зло.
Но эта…. ей же не больше семнадцати! «Пятнадцать,» – вдруг ясно отпечаталось в мозгу, и он, как любой моталец, ничуть не удивился этому внезапному знанию. Да, всего пятнадцать, шестнадцать исполнится только в середине зимы. Что ж, видно, некоторые несчастные так и рождаются с таким вот несытым взглядом. Причем спроси их в их романтической тоске, чего им не хватает – так сами не знают.
Черные волосы и смуглая кожа жительницы севера, темно-алые блуза и широкие штаны…. В его родном мире подобные девицы обычно носили черное. Она у его ног – как медленно остывающий уголь большого костра. И он над нею – в медовом сиянии волос, в золотом ореоле, как светлое пламя….
– Пойдем, – сказала девушка, вставая, и вцепилась в его руку. – Пойдем со мной. Ты действительно устал.
Он повиновался, веря, что найдет способ отделаться от нее.
– Доброй тебе ночи, менестрель, – толкнул его в спину голос трактирщицы. – Спасибо за дивный вечер и прекрасные песни.
– Не стоит благодарности, – ответил он автоматически. Мир плыл перед его глазами, хотелось только одного – добраться до сеновала и уткнуться головой в свернутый плащ.
– Меня зовут Лиуланниа, – сообщила девушка уже на лестнице. – Можно сокращать до Лиула.
– А меня – Мэйрил Хьенно, – согласно правилам игры, в этом мире его звали так, и он уже давно не испытывал по этому поводу никаких эмоций. – Сколько тебе лет, чудо?
– Девятнадцать, – быстро ответила Лиула, но, видимо, сама почувствовала, как неправдоподобно звучит ее ответ, и добавила помедлив: – ….будет.
