Рина Блэйд "Колыбельная тьмы мертвецов"

Весёлая интонация Тузова после слов Александра выглядит крайне неуместно, и большинство кадетов она только сбивает с толку. Главнокомандующий хлопает в ладоши, объявив начало испытания. Наставник столичного корпуса поднимает руку и тут же опускает, дав своим воспитанникам добро входить в лес. Те идут всем взводом, но быстро расходятся. Насколько мне известно, до Чащи Гибели добраться легко: нужно лишь следовать расставленным ориентирам. Но и на пути к ней нечисть тоже может напасть.

Следующий корпус – северный – идёт спустя десять минут. За ним следует западный, примерно через пять минут. За это время кадетам раздают пояса с флягами, короткие кинжалы и три клубка нитей. Мне достаются зелёные, и вручает их сам Александр Демидов.

– Всё-таки вышла из конюшни? – с улыбкой спрашивает он, протягивая нити.

– Могли бы и представиться, капитан, – огрызаюсь я, забирая клубки. – Я достойна уже синих, просто мой наставник…

– Ты меня совсем не слушала? – обрывает меня капитан на полуслове. – Не геройствуй. И не переоценивай собственные силы. Если сказано, что зелёные, значит, пользуйся ими.

– Но с ними практически невозможно одолеть высшую нечисть!

– Раз невозможно, то беги.

– Я не привыкла бежать.

– Тебе однозначно стоит привыкнуть к этому.

Объяснить всю ситуацию с предвзятым отношением к себе я не успеваю: очередь настаёт быстрее. Сжимаю клубки и убираю их в карман кафтана, прямо к кресту. Александр неправ: я не переоцениваю себя. Это Зыбин меня недооценивает. И я докажу им обоим, что они ошибались.

Как только западный корпус входит в лес, юноши выходят вперёд, обособляясь от меня и выбирая центральную дорожку. Я же иду по правому пути, держа крест и намотанные на него нити наготове. Вокруг тихо, и лишь звук собственных шагов убеждает меня в том, что я всё ещё в мире живых. Ориентирами, которые указывают путь, оказываются красные ленты, повязанные на ветках деревьях.

Оборачиваюсь на тихий шорох, доносящийся из кустов. Вытаскиваю крест, обмотанный нитями, готовясь обратиться к святому. Шорох стихает, и любой бы на моём месте подумал бы, что ему показалось. Но я абсолютно уверена, что слышала что-то подозрительное. Озираюсь по сторонам. И в следующую секунду слышу, как хлопают чьи-то челюсти, пытаясь вгрызться в добычу, в роли которой выступаю я. Вовремя отпрыгиваю в сторону, и дрекавак

, атаковавший меня, падает на землю и тут же шипит, раскрыв мощные зубы.

Голова у твари большая, а тельце мелкое, поэтому передвигается нечисть с трудом. Но челюсти у дрекавака огромные, да и прыгает он высоко и далеко, поэтому следующий удар не заставляет себя ждать. Мысленно произношу: «Санкт-Владимир

, прошу, даруй мне свои силы», и с руки срывается сноп пламени, обжигающий тварь. Дрекавак визжит от боли, катаясь по земле, пытаясь сбить огонь. Его голова шипит и сгорает, образовывая нужный пепел. Вскоре он же остаётся и от тонкого тела.

Пепла немного, примерно на четверть фляги, а это и меньше. Собираю его, радуясь, что так быстро нашла первую тварь. Начало положено.

Следую за красными лентами, пока те не заканчиваются. А покосившаяся табличка, на которой видны следы когтей, говорит о том, что я достигла Чащи Гибели. Здесь уже холодней, несмотря на жаркий июль. И воздух в этой части леса другой: в нём витают смерть, смрад, страх, гниль, бессилие. Всё это крайне ощутимо. Хочется убежать, повернуть назад и больше никогда сюда не возвращаться. Но это говорит страх во мне. Желание достигнуть цели и стать стражницей Святовита велит войти в Чащу и встретиться со всеми ужасами, о которых и говорил Александр Демидов.

Кривые деревья выглядят стражниками покоя леса. Ни на одной ветке нет хотя бы засохшего листика: все деревья абсолютно голые. Земля сухая, под ногами слышится неприятный и подозрительный хруст. Опустив взгляд, вижу, что наступила на череп, покрытый грязью и разломившийся на несколько кусков, и отпрыгиваю от него подальше, схватившись за сердце, что бешено колотится, точно в любую секунду готово выпрыгнуть из груди.

Вероятней всего, это меньшее из всех ужасов, что предстоит мне увидеть за эту ночь.

В Чаще Гибели нет даже животных: ни волков, ни белок, ни сов, ни кого-либо ещё. В детстве я любила ходить в лес, несмотря на предостережения матери. Гуляла при свете дня, далеко не уходила. И мне всегда встречались лесные обитатели, которые к нечисти не имеют никакого отношения. Я даже брала из дома сухари, чтобы покормить белок. Здесь даже признаков какой-либо живности нет.

Только холод. Только страх. А ещё вой позади.

К вою присоединятся ещё один. А потом ещё и ещё. Воровато оглядываюсь, держа крест у груди. Вторая рука ложится на рукоять кинжала, чья сталь тоже может оказаться эффективной против нечисти. Судя по вою, это волколаки

. И судя по вою, их несколько. Целая стая, против которой кадету с зелёными, будь они прокляты, нитями не совладать!

Сорвавшись с места, я бегу куда глаза глядят. Вой усиливается, погони не слышно, но темп не сбавляю. Изогнутые ветви деревьев царапают ладони, которыми я раздвигаю заросли, чтобы было проще пробежать. Пару раз за сучья зацепляется кафтан, и я чуть не падаю. Вой приближается, кажется, твари учуяли мой запах. Резко дёргаю рукой, и часть рукава кафтана так и остаётся висеть на кривой ветке.

Бегу до тех пор, пока не врезаюсь в широкое препятствие, которого, если здраво посудить, и быть здесь не должно.

– Так-так-так, – «препятствие», которым оказывается широкоплечий и высокий Ратибор, разворачивается ко мне лицом. Встаю с пыльной земли и отхожу от однокашника на несколько шагов назад, встав в боевую стойку и предупреждающе выставив крест перед собой. – Какой сюрприз! Тебе же известно, милая, что нам запрещено нападать друг на друга.

– Не называй меня так, – сквозь зубы цежу я, не опуская крест.

– Дай угадаю, только он может тебя так называть? – хмыкает Ратибор, угрожающе надвигаясь.

– Нам нельзя нападать друг на друга, – припоминаю я его же слова, но назад всё равно отхожу.

– Тогда и крест убери.

Спина упирается в ствол дерева, дальше идти некуда. Ратибор, который выше меня на целую голову, угрожающе возвышается надо мной, похотливо улыбаясь. Главнокомандующий наверняка дал кадетам своего корпуса некоторые указания насчёт меня.

Но Ратибор не посмеет. Он не должен…

– Стражей здесь нет, я проверил, – протягивает Ратибор, приближаясь. Воздух уходит из лёгких, внутри колотится знакомый и ненавистный страх.

И я устала его терпеть.

Стискиваю зубы, набираю носом побольше воздуха и хватаю Ратибора за руку, выкручивая её. Тот, не ожидая подобного, охает, согнувшись в три погибели, и я, воспользовавшись случаем, не только ударяю в его промежность, но и прижимаю Ратибора к земле лицом, вывернув ему руку до заветного хруста.

– Ещё раз меня тронешь, и я сломаю тебе кое-что более важное и то, что находится чуть ниже, чем рука, – шиплю я ему на ухо.

Отпустив его руку, уже собираюсь уходить, как останавливаюсь от неожиданного шороха. Доносится он то ли с правой стороны, то ли с левой, то ли вообще сзади. Вокруг витает запах гнили и разложения, а это означает лишь одно: твари поблизости.

Ратибор, почувствовав вонь, встаёт с земли, всё ещё поскуливая, как побитый щенок, из-за сломанной руки и удара по причиндалам.

– Учти, Алконостова, о своей руке я доложу стражам и скажу, кто со мной сотворил такое зверство.

– О, тогда не забудь упомянуть при каких обстоятельствах. А если не вспомнишь, то я дополню картину происходящего.

Беседа с однокашником никакого удовольствия мне не приносит, и наш разговор обрывается пришествием тварей. Их много. Очень много.

Я и Ратибор наткнулись на мертвяков

, которые медленно выходят из-за кривых зарослей деревьев. Эти твари не должны ходит целым скоплением, но сейчас это не так уж и важно.

Мертвяки давние, следов разложения и гнилых язв у них тьма тьмущая. Кожа землисто-серого оттенка, на костлявых телах болтаются грязные лохмотья, что некогда были одеждой. Вокруг нечисти кружат жирные мухи, противно жужжа, а сами твари обнажают гнилые зубы и вяло мычат, предвкушая свежую плоть.

Идут твари медленно, едва шевеля ногами, поэтому я выбираю действовать, не дожидаясь первого удара от смертников. Бросаюсь вперёд, вытащив кинжал из пояса, и втыкаю его в пустую глазницу ближайшего мертвяка. Тот отвечает ленивым, но яростным мычанием. С хрустом быстро и резко я выдёргиваю кинжал, на котором остались кусочки гнили, и провожу лезвием по горлу мертвяка, отсекая ему голову.

Подобное я проделывала и раньше, но всегда были проблемы с головой: то кинжал застревал в горле, то не рассчитывала силу, и удар выходил слабым, то не отсекала голову до конца, и та болталась на соплях.

Башка мертвяка катится к ногам его товарищей. Проходит секунда, а затем другая, и только потом до тварей доходит, что одна из их потенциальных жертв отказалась становится их ужином и выбрала бороться за жизнь. Да ещё и голову одного из них отсекла!

На самом деле отсечение головы для мертвяка ничего не значит. Передо мной стоит обезглавленное тело, и в знак своего протеста и злости, оно размахивает руками, но я вовремя отпрыгиваю в сторону. Обращаюсь к Санкт-Владимиру, и на руках играют пламенные искры. Заметив свет, мертвяки приходят в движение, решив покончить со мной.

– Шевелись! – велю я Ратибору, который замер при виде тварей. – Или ты их, или они тебя!

Тот тоже оживляется и посылает в нечисть волну пламени. Мертвяки медленной и покачивающийся походкой идут к нам, окружая. Огонь попадает на некоторых тварей, и часть из них с шипением превращаются в пепел. Но пламени недостаточно, его должно быть много, чтобы сжечь такую толпу мертвяков. Огненные языки пляшут по земле, даже касаются и меня, и Ратибора. Становится жарко, некоторые мертвяки уже обернулись пеплом, но тварей всё равно достаточно.

Мертвяк, которого обезглавила я, подходит к своей голове. Серые костлявые руки тянутся к ней, но я отправляю в нечисть пламенный залп. Тварь мычит, огонь трещит на его теле. Уже собираюсь вновь призвать огонь, как тут… Падаю наземь, схватившись за голову.

Вокруг странная тишина, даже треск пламени не доходит до меня. Внутри давящая пустота и странное ощущение, будто всё время замерло. Вдыхаю воздух, но ничего не чувствую. Точно лёгкие застыли, точно остановилось всё. Сознание сужается до одной лишь точки, мертвяков и Ратибора я не вижу, как и лес. Даже собственные руки не могу разглядеть.

Поднимаю глаза, чтобы увидеть хоть что-нибудь, и встречаюсь взглядом с чернильной вороной. Та с интересом рассматривает меня, сидя на иссохшей ветке корявого древа. Глаза птицы абсолютно черны. Ворона каркает и мгновенно взлетает, раскрыв крылья. Птица исчезает вспышкой среди тёмных деревьев, и стоит ей улететь, как я возвращаюсь в реальность, а звуки возобновляются резким толчком.

Ледяной ветер проходит внутри морозной волной. Тяжело дышу, воздух еле-еле поступает в лёгкие и ещё хуже их наполняет. В ушах шумит глухой вой, в глазах щиплет. А ещё пахнет кровью. И смертью.

Оглядевшись, я не замечаю ничего, от чего бы мог исходить подобный запах. Мертвяки пахнут гнилью и падалью, а тот запах, что уловила я, похож на… На угасание. На прекращение и исчезновение чего-то светлого, важного и необходимого. Тревога одной волной накрывает меня, а в голове колотится мысль, что вот-вот произойдёт что-то страшное и неисправимое. А в запахе, витающем вокруг, ощущается безвозвратная потеря.

Потеря жизни.

Резкое осознание вместе с бьющимся внутри страхом побуждает меня подняться с земли и атаковать мертвяков новым зарядом огня.

– Алконостова! – видимо, мой неизвестный приступ не остался без внимания Ратибора. – Какого хрена ты творишь?

– Если бы знала, с удовольствием бы поделилась! – рявкаю я, крутясь вокруг мертвяков с огнём, как яростный ветер. – Нужно уходить! – отчаянно кричу я, чувствуя, что запах усиливается, и чуть ли не задыхаясь от него. Не знаю, как объяснить, но я точно чувствую приближение гибели. Похожее я ощущала, когда умирала несколько дней назад. Только сейчас это чувство не такое близкое и явственное, но не менее кошмарное. – Осторожно!

Слишком поздно.

Мертвяк, подошедший к Ратибору сзади, размахнувшись, перерубает его тело одними лишь руками.

Но это… Это невозможно… Мертвяки не обладают такой силой, чтобы одним только ударом рук перерубить человека… Перерубить человека пополам…

Глаза Ратибора закатываются, его рот, из которого тонкой струйкой сочится кровь, полуоткрыт. Мертвяк берёт кишки Ратибора, растёкшиеся кровавым месивом по земле, и вонзает в них гнилые зубы, неприятно хлюпая и чавкая. Мои внутренности скручиваются от одного лишь вида, будто с ними проделывают то же самое. Закрываю рот ладонью, подавляя крик ужаса и тошноту. Остальные твари, отвлёкшись от меня на мёртвое, разорванное на части тело, идут к нему, отрывая себе по куску. Кто-то берёт руку Ратибора, кто-то вонзает грязно-жёлтые зубы в ногу, кто-то вытаскивает внутренности, роясь в одной из двух половин и превращая органы в кровавую кашицу.

Невольно отхожу назад, отчаянно пытаясь остановить рвотные позывы. Вместо каких-либо мыслей в голове лишь туман. В горле пересыхает, все слова, существующие в мире, разом забываются. Слишком странное ощущение. Несколько мгновений назад я билась рядом с Ратибором, а теперь смотрю, как его тело беспощадно рвут мертвяки, желая отхватить себе больший кусок.

Так не должно быть. Просто не должно…

Люди умирают каждый день. И происходит это именно так: между жизнью и смертью лишь один миг, только он разделяет их. Всё может оборваться в одночасье, раз и навсегда. К этому нельзя быть готовым, об этом нельзя знать, этого нельзя ощущать. Но почему… Почему я чувствовала это? Почему ощущала приближение чего-то плохого и страшного? Почему мне казалось, что гибель совсем рядом, а руки смерти близки от того, чтобы утянуть за собой чью-то жизнь?

Я ведь могла предотвратить это. Могла исправить.

Могла спасти жизнь Ратибора.

Туман в голове рассеивается, на его место приходят ярость и злость. Пусть Ратибор был тем ещё мерзавцем, смерти он не заслуживает. Никто не заслуживает смерти, кроме нечисти.

Треск лент пламени, что змеятся у меня в руках, заставляет тварей отвлечься от трапезы. Те прекращают противное чавканье, лениво оторвавшись от кровоточащих кусков сырого мяса. Я же с криком бросаюсь на тварей, чьи гниющие лица перепачкались в багровой крови.

Огонь срывается с рук яростными и искромётными всполохами, поражая каждую тварь. Мертвяки пытаются подобраться ко мне, но пламя пожирает их быстрее: нечисть с шипением и невнятным криком превращается в пепел. Костлявые руки, оставшиеся от тел, тянутся ко мне, но и они сгорают в жарких языках, оставляя лишь серые хлопья на земле.

Пепла хватает на все фляги, но я, едва держа сосуд в дрожащих руках, набираю лишь одну. Остальная часть принадлежит погибшему Ратибору.

Подхожу к его раскромсанному телу. Благо, голову твари не тронули. Опускаюсь на колени рядом с ним и закрываю Ратибору глаза.

– Прощай, Ратибор, – шепчу я.

Отойдя на приличное расстояние от места смерти Ратибора, я больше не сдерживаю рвоту. Меня тошнит до тех пор, пока рвота не переходит в удушливый кашель, а на глазах не появляются колючие капли слёз. Желудок скручивается узлом, в груди пылает пламя, а сердце колотится так, будто предчувствует и свои последние минуты.

Капитан Демидов был прав. В Чаще Гибели можно столкнуться с чем-то похуже нечисти. И это что-то – чья-либо смерть.

До конца испытания мне не попадается так много тварей, как было мертвяков. Я убиваю упыря

, который на удивление оказывается совершенно один. Его пепла хватает на треть фляги. Встречаю нескольких бесов

, благодаря которым полностью заполняю и вторую флягу. Солнце уже начинает появляться на горизонте, когда я собираю остатки пепла одного из бесов.

Я пережила отборочные, но особой радости не испытываю. Её затуманивает печальное осознание того, что Ратибор не один такой. Наверняка погиб не только он, но и другие кадеты. Из западного корпуса, из других. Их больше, чем я могу себе представить.

Светило уже сияет в ясном голубом небе. Тёплые летние лучи никак не ввяжутся с увиденным за эту ночь. Пока я убивала тварей, я наткнулась на несколько трупов и скелетов предыдущих кадетов. Или стражи даже не возвращаются за мертвыми телами, или попросту не могут найти всех. В лица свежих трупов я не вглядывалась, не желая узнать кого-то знакомого.

Остаётся по тем же красным лентам вернуться к месту патруля. И всё закончится. Эта ночь будет позади.

А впереди будут ещё тысячи ночей, которые окажутся намного хуже, если верить словам Александра Демидова.

Иду медленно, всё ещё не выйдя из Чащи Гибели. Поблизости никого. Нечисть уже скрылась в укромных тёмных местах, спасаясь от солнечных лучей. А часть кадетов могла уже вернуться. Или… Лучше не думать о другом варианте.

Внезапно деревья угрожающе наклоняются, качаясь, а по земле проходит рябь. Оборачиваюсь и застываю от ужаса. На меня движется зелёное чудище, покрытое вонючей болотной слизью, а рост твари достигает семи аршин. Руки с грязными когтями неестественно длинные, доходят до голени ног, из которых тоже растут когти. Голова круглая и лысая, а при виде меня тварь останавливается, уставившись одним мутным громадным глазом на меня. Нечисть тупо улыбается, показывая острые, как ряд лезвий, зубы, на которых виден кровавый налёт.

Вот же… И это надо было наткнуться на лихо одноглазое

! Да ещё и при свете солнца, чьи лучи губительны для твари! Но лихо, стоящее передо мной, явно не испытывает какое-либо неудобство.

Нитей у меня осталось достаточно, но главная проблема в том, что они зелёные. А высшую нечисть, к которой лихо и относится, с ними одолеть невозможно! Поэтому я поступаю так, как поступил бы на моём месте любой здравомыслящий человек и как рекомендовал капитан Демидов. Я бросаюсь в бегство.

Лихо оказывается слишком умным, так как его тяжёлые шаги, от которых дрожит земля, слышатся позади, совсем рядом.

Бегу, не обращая внимания на местность. Главное выжить и оторваться от твари, а о другом я потом подумаю. Пытаюсь на бегу накрутить нити на крест, чтобы послать сигнальный дым, но спотыкаюсь и роняю клубок. Возвращаться за ним слишком опасно, а в кармане ещё есть один. Лихо приближается, его крупные ладони так и норовят схватить меня, как мелкую мошку.

Перепрыгиваю через ветки, руками отодвигаю колючие заросли, которые ломаются под грузными шагами лихо. Сучья царапают руки, лицо и шею, но боль меня не интересует, в отличие от возможности выжить.

Нужно найти открытую местность и остановиться там, дабы разобраться с лихо. Сейчас, среди узких проходов между зарослями, я попросту не могу сражаться с лихо. Во-первых, тварь может раздавить меня одной лишь ступнёй или же хлопком ладоней. Во-вторых, пространство слишком тесное, я не смогу развернуться так, чтобы попасть в глаз нечисти.

А тем временем бежать становится всё труднее и труднее. Дыхание сбивается, ноги становятся слабыми и податливыми, голова кружится от усталости и нехватки сна.

Падаю, растянувшись на земле. Откатываюсь в сторону с коротким вскриком, стоит мне почувствовать лапищу лихо над собой. Пытаюсь встать, и рука лихо вновь чуть не хватает меня, но на этот раз тварь промахивается сама, загребая лишь приличный кусок земли. Лихо ревёт, когда понимает, что вместо вкусной человеческой тушки оно схватило грязную и неаппетитную землю.

Намотав нити на крест, обращаюсь к Санкт-Святославу

, бросая искрящуюся молнию в глаз лихо. Попадаю лишь в щёку, так как тварь не стоит на месте. Очередной рёв чуть не оглушает меня. Уже хочу встать и побежать дальше, чтобы оторваться от твари, как длиннющие руки лихо вновь пытаются найти меня наощупь. Похоже, чудище серьёзно настроено меня слопать.