В машине я познакомил Степу и Катю с новым пассажиром, и мы отправились к нему домой. Амир был палестинцем с русскими корнями. Его мама родилась в Саратове, поэтому сам он хорошо разговаривал на русском и гордился этой частичной принадлежностью к нашей необъятной родине.
– Россия – мощь, Путин – красавчик, – говорил он и поднимал кулак вверх.
Оставив машину под пальмами, мы открыли черную скрипучую калитку и поднялись на третий этаж белесого квадратного дома.
– Не снимайте обувь, у нас ходят в ней, – предупредил Амир.
Пол квартиры был мраморным, как на первых этажах в школах моего детства; оконный свет отражался тусклыми бликами на его гладкой поверхности. Амир провел нас через несколько темных просторных помещений (холодный пол наполнял их прохладой) и привел в свою небольшую комнатку. Огромное окно пропускало солнечные лучи, которые, отражаясь от оранжевых стен, озаряли скромное убранство.
По периметру стояли четыре кровати, на стенах висели флаги Палестины, в углу находился вытянутый деревянный шкаф, рядом – узкий стеллаж с книгами. Теплый солнечный свет создавал уют и выгодно выделял комнату Амира из общего фона темной и серой квартиры.
Хозяин гостеприимно предложил нам располагаться на кроватях, а сам удалился. Мы рассматривали жилище и делились впечатлениями. Вскоре он появился с большим круглым блюдом, на котором был омлет с помидорами. Амир передвинул небольшой стол на центр комнаты и поставил на него блюдо, затем сходил на кухню и вернулся с булками ароматного свежего хлеба. Мы с аппетитом смотрели на еду, но не притрагивались к ней, ожидая вилки. Амир с беспокойством поинтересовался, почему не едим, – может, мы мусульмане (в эти дни шел Рамадан)? Я ответил, что мы ждем приборы. Тогда он улыбнулся и сказал:
– Приборов нет, мы едим руками.
Он отломил кусок хлеба и зачерпнул им омлет, показывая нам пример. Я почувствовал себя позером или особой голубых кровей, словно не ел никогда руками, не питался в путешествиях в дешевых захолустных забегаловках, а трапезничал лишь приборами из золота.
Вечером, когда спала беспощадная жара, мы вышли в город. Теплый ветерок гладил волосы, шелестели листья пальм, у массивных стен старой крепости сидели старики в белых нарядах и провожали нас пристальными взглядами.
– Здесь особо ничего интересного нет, надо ехать в другие города, там красиво. Я с вами не могу. Учеба, – говорил Амир, водя нас вдоль стены древнего города.
Было тепло, и аутентично. «Мы в Африке, надо же», – думал я.
Мягко опустилась темная ночь. Амир привел нас в сирийский ресторан. Там он поздоровался с официантом поцелуем в щеку и представил нас как друзей из России.
– О-о-о, Раша! – воскликнул человек арабской внешности и широко улыбнулся.
Амир что-то заказывал, приговаривая: «вам понравится». Вскоре официант принес мясо с рисом и овощами, поставил тарелки на стол, пожелал приятного аппетита и неожиданно сказал, что я похож на Путина.
Помнится, однажды на рынке в Турции продавец в порыве яростного желания продать мне ковер сказал, что я похож на Брэда Питта. Я задумался: «Путин после Брэда Питта – это падение или рост?».
После основного блюда нам подали фирменный марокканский чай. В прозрачном стакане с мутной янтарной жидкостью плавали листья мяты. Я настороженно сделал глоток, и стрела чайного амура пронзила мое сердце. Я влюбился в этот напиток мгновенно и бесповоротно. Маслянистый чай с насыщенным глубоким вкусом сладкой мяты, разливаясь по телу, согревал душевно, наполнял силами и одновременно успокаивал. С того самого момента ни дня в Марокко не проходило без этого магического напитка.
Мы возвращались домой по широкой улице с мерцающими витринами магазинов. Встречались люди в современной европейской одежде и тут же в национальных костюмах и мусульманском одеянии. Я опять подумал: «Неужели я действительно в Африке?». Стройные изогнутые пальмы покачивались на ветру, будто бы кивая мне в знак согласия.
Степа с Катей быстро уснули, а я еще немного пообщался на кухне с Амиром. Он улыбался и говорил, что утром начнется наше путешествие по Марокко и мы увидим много удивительного. А затем сказал уже другой, серьезной интонацией, как напутствие перед дорогой:
– Я научу тебя двум самым важным марокканским словам. Запомни, а лучше запиши: «ишхаль» и «бзэф». Первое переводится как «сколько», а второе – «много». Марокко – это один большой рынок, здесь нужно уметь торговаться, – пояснил Амир, – иначе в Марокко не выжить».
Я кивнул в знак благодарности и записал в заметки телефона ценные слова.
Ночью, лежа на узкой скрипучей кровати, я смотрел в темный потолок и думал: «Я дома у палестинца, которого увидел сегодня впервые; на соседних койках мои попутчики, с которыми мы знакомы всего несколько часов; но всех этих людей я уже считаю своими и они мне уже дороги. Удивительные вещи происходят в путешествиях». С этими мыслями я отдался в объятия ночи и провалился в пелену глубокого сна.
Ледяная костлявая рука схватила меня за плечо и начала трясти. Я в испуге открыл глаза. Передо мной стоял раздражающе бодрый Степа и улыбался.
– Пора ехать, дорога длинная, – произнес он серьезным тоном начальника.
Рассветные лучи пробивались через щель в шторах, рисуя золотые полосы на стенах. Я вынырнул из-под теплого одеяла, сел на кровать и коснулся голыми ступнями холодного пола. Бодрящее средство. Мы собрали вещи, простились с сонным Амиром, поблагодарив за гостеприимство. Он меня вновь обнял, но уже без поцелуя, и сказал:
– Давай, брат! На связи.
Утренние улицы, отдававшие ночной прохладой, пустовали. Лишь редкие дворники размахивали метлами в синих тенях зданий, стирая признаки шумной ночи. В воздухе пахло апельсинами и сыростью. Прямая широкая дорога вела нас из столицы страны к первой точке на карте – пленительному и романтичному городу небесно-голубого цвета Шефшауэну. Воображение рисовало красочные картинки, а в груди возникло чувство трепета перед встречей с чем-то удивительным. Старенький пыльный Peugeot вез нас на встречу с новым городом.
Луга сменялись лесистой местностью. Пальмы чередовались с плантациями апельсинов. Оранжевые плоды покачивались на ветках деревьев и валялись на земле под ними. Можно было остановиться и нарвать себе фруктов прямо с дерева. Но мы законопослушно купили их у продавца на обочине дороги. В Марокко апельсины гораздо более сладкие, чем те, которые продаются у нас в магазинах. Здесь они сочные, мясистые, и главное, висят прямо перед тобой – стоит лишь протянуть руку и просто сорвать.
Дорога начала вилять и подниматься вверх, на горизонте выросли холмы и горы. В пейзаже прибавилось растительности, а воздух стал свежее. Мы приближались к Шефшауэну. Степа все так же вел машину, смотрел по сторонам и восклицал:
– Как красиво! Как красиво!
Шефшауэн
В низине, между горных склонов, поросших кудрявой зеленью, появился волшебный город. Россыпь голубых прямоугольников расползалась в стороны и карабкалась из низины по горным склонам вверх. Чем ближе мы подъезжали, тем ярче проявлялись небесные оттенки Шефшауэна. Он казался нереальным, красочной декорацией для волшебной сказки.
Едва переступив черту города, я сразу проникся его очарованием: словно после жаркого изнурительного дня, разбежавшись, самозабвенно нырнул в морскую пучину.
Яркое солнце, касаясь голубых домов, дверей, ступеней, придавало насыщенности и легкого волшебного свечения пейзажу, укрывая город небесным флером. Столько синих оттенков в моей жизни не было никогда (даже когда я два дня красил дедушкин забор). Кое-где цвет имел просветы (краску там явно экономили), а где-то в сине-голубой были выкрашены даже полы. Улочки Шефшауэна погружали в атмосферу волшебной сказки.
Город был основам евреями, вынужденными бежать из Испании. По одной из версий, они начали красить свои дома в синие и голубые оттенки, как цвет неба, который напоминал им о Боге. По другой, этот цвет символиризовал мир и терпимость, после того как этот город принял многочисленные волны беженцев.
Особый трепет в моем сердце вызвали двери. Я давно заметил, что они имеют для меня какой-то магический смысл: привлекают и манят, словно символ новых дорог и больших открытий. А марокканские двери – это произведение искусства.
Когда первые впечатления улеглись в сознании, начала проявляться и другая – реалистичная сторона туристического городка. Местные в Шефшауэне жили по своим законам.
Я разделил их на четыре условных типа:
1) жаждущие денег за то, что попали к тебе на фотографию (порой даже случайно), показали дорогу (порой даже насильно) и даже просто так (не проявив фантазии, чтобы их заработать);
2) пытающиеся насильно продать тебе апельсиновый фреш, магнитик или ковер;
3) говорящие про чемпионат мира, узнав, что я из России (путешествие было в 2018 году, перед чемпионатом мира по футболу, куда исторически пробилась марокканская сборная), и дружественно предлагающие покурить гашиш;
4) занимающиеся своим делом и демонстративно делающие вид, что меня не существует.
Продавцы в порыве привлечь внимание, а впоследствии что-то продать, активно жестикулировали и обращались ко мне «май френд». Порой от них приходилось убегать и даже отбиваться.
Вдоволь насладившись открыточными видами города, мы задались вопросом пропитания. Как выяснилось еще перед путешествием, но уже после покупки билетов, в Марокко в этот период шел священный Рамадан для всего мусульманского мира. Рамадан – великий пост, когда верующие не едят и не пьют от рассвета до заката. Поэтому все кафе в это время были закрыты, чтоб туристы тоже
погружались в местную культуру. «Гуляй, смотри, просвещайся, но с пустым желудком. Помни, художник должен быть голодным». На самом деле для меня это не стало большой проблемой, ведь надо уважать чужую культуру. В сложившейся ситуации я находил как плюсы, так и минусы. Из положительных моментов можно было выделить отсутствие толп туристов, а из отрицательных – отсутствие доступной еды.
Мы гуляли, созерцали, наслаждались, попутно пытаясь найти что-то съедобное. Сначала все было чудесно, но в какой-то момент веселая прогулка по красочному городу превратилась в поиски еды под палящим африканским солнцем. В каждом кафе официанты разводили руками и предлагали воду или фреш. Потому мой марокканский рацион в часы от завтрака в риаде[5 - Риад – это традиционная частная гостиница в марокканском стиле. Проще говоря, обычный отель, только аутентичный.] и примерно до 19:30, когда садилось солнце, был ограничен апельсинами, водой и хлебом. А хлеб в Марокко настолько вкусный, что даже тот факт, что он может продаваться с земли и перед продажей его потрогают грязными руками несколько марокканских человек, нисколько меня не смущал. К счастью, я не брезгливый. Солнце медленно клонилось к горизонту. Мы заранее решили, что оставаться в Шефшауэне не будем, а поедем ночевать в знаменитый Фес. Пора было говорить городу до свидания и отправляться в путь. Пока ребята укладывали вещи в машину, я стоял рядом и еще раз разглядывал голубую пучину Шефшауэна. В этот момент ко мне подошел мужчина, укутанный грязно-белыми изношенными тряпками. Он пробежался по мне оценивающим взглядом, подошел ближе, поздоровался и, придвинувшись почти вплотную, тихо произнес:
– Мариванна?
Я отказался. Тогда, немного отойдя и вновь рассмотрев меня с ног до головы, он спросил:
– Where are you from?
– From Russia, – ответил я.
– A-a-a, I know, you want vodka! – воскликнул он.
Я не нашел, что ему ответить, а просто развел руками, улыбнулся и сел в машину.
Мы вновь отправились в путь. Дорога, горы, пальмы, ослы, запряженные грузами, уставшие люди, провожающие взглядом машины. Рассудительный Степа вел машину и говорил нам:
– Пока едем, ищите информацию о Фесе в интернете.
Мы же с Катей, будучи творческими авантюристами, не переживали о планировании будущего, смотрели по сторонам и фотографировали пейзаж.
Степа производил впечатление человека, которому нужен четкий план, и он не разделял наш с Катей взгляд на импровизационный формат путешествий. Такие люди важны в команде – внося расчетливый рационализм в творческую среду, они балансируют всю конструкцию.
Вдруг на дороге возник человек в белой форме с полосатым жезлом в руках. Он появился резко и неожиданно, словно выпрыгнув из засады, и, интенсивно тряся жезл, приказывал остановиться. Подойдя, он чуть приподнял свои зеркальные очки, представился и попросил документы. А после заглянул в салон, заострив внимание на мне, сидящем на заднем сиденье. Затем он долго говорил Степе что-то про непристегнутый ремень и штраф. Мы же пытались сделать вид, что ничего не понимаем. Отпускать нас просто так никто не собирался, тогда я позвонил Амиру и попросил поговорить в надежде на то, что он решит проблему.
– Да, брат, конечно! Давай, сейчас договорюсь, – согласился Амир.
– Амир сказал, что сейчас договорится! – сообщил я ребятам.
– Класс, хорошо, когда есть связи, – ответила Катя.
Полицейский взял трубку, послышалась незнакомая речь. Затем он улыбнулся и протянул мне телефон.
– Ну что, договорился? – спросил я Амира.
– Да, брат, вам нужно заплатить штраф! – ответил он.
Я лишь тяжело вздохнул. Пришлось заплатить. Это был мой первый в жизни штраф.
В юности, вдохновленный американскими боевиками, я представлял, что если у меня и будут штрафы, то непременно выписанные за бунтарство. Я буду гнать на своей спортивной машине, превышая все допустимые пороги скорости, отрываясь от погони полицейских машин. После неистовой и продолжительной автомобильной дуэли им все же удастся преградить мне путь, задействовав десяток патрульных машин. Меня скрутят, уложив на капот. А после доставят в участок. Я буду сидеть с серьезным видом в компании проституток и татуированных качков. Меня вытащит красивая длинноногая блондинка, уплатив залог. Утром я выйду на свободу, надену очки и сяду в свою спортивную тачку. Я вдавлю педаль газа в пол и мы умчимся с этой самой красивой блондинкой в закат, оставив за собой клубы пыли.
Однако в реальности все обстояло совсем не так. Мой штраф – две тысячи рублей за непристегнутый ремень… на заднем сиденье. «Смотри, мама, я бунтарь».
Фес
Застарелые желтоватые строения с пологими крышами, занесенные песочной пылью пустыни, начали появляться по бокам дороги. Возникали торговые лавки с кожаными изделиями и цветастыми платками, по обочинам сновали люди с повозками и грузами на плечах, бегали резвые чумазые детишки. Пейзаж постепенно приобретал облик большого города. Фес приветствовал нас суетой, шумом и богатством бесчисленных товаров, которые продавались буквально везде.
Многие города Марокко имеют характерный цвет в – зависимости от породы камня строений или красок, которыми покрыты здания и улицы. Фес же не выделялся красотой внешнего облика: он был желтовато-бежевого цвета, которому время придало грязные оттенки. Фес не имел парадной наружности, он брал другим – самобытным очарованием и особой энергетикой, какую имеют города с большой историей.
Медина – исторический город – теснилась за высокими и мощными крепостными стенами, в которых зияли небольшие дыры, оставшиеся со времен создания этих самых стен. Рабочие всовывали массивные брусья в каркас стен и, используя их как строительные леса, возводили верхние ярусы. Отверстия, оставленные по сей день, – напоминание об истории.
Желтоватые и бежевые строения города уходили ввысь на несколько этажей и располагались так тесно друг с другом, что порой между ними не могли разойтись даже два человека. Лабиринты медины были похожи один на другой, на первый взгляд, не имея заметных знаков отличия, за исключением широких улиц с торговыми лавками. Столь плотная застройка и массивная толщина стен не пропускали сигнал интернета, и телефонные карты и навигаторы там не работали. Любой турист с легкостью мог заблудиться в бесчисленных закоулках города. Местные работяги и дети быстро смекнули и начали зарабатывать на услугах пешего такси.
Мы оставили машину на стоянке перед стенами Медины и пошли извилистой тропой вслед за юрким мальчуганом. Вскоре его чумазая рука указала на большую железную дверь грязного кирпичного цвета, над которой криво висела еле заметная выцветшая вывеска с названием хостела.
«Таксист» получил вознаграждение и скрылся в лабиринтах. Степа отворил дверь. Мы вошли и попали в сказку.
Марокканские риады имеют характерную черту – всю красоту они хранят внутри. Внешне обшарпанное и непривлекательное здание может таить внутри богатое убранство: стены с узорами ручной работы, пеструю замысловатую мозаику, бассейны, укрытые пальмовыми листьями, и даже фонтаны.
Они подобны мусульманским женщинам – под покровом строгого одеяния таят настоящую красоту, прикоснуться к которой дано лишь особенным людям.
Центральные помещения зданий, служащие холлом, часто не имеют потолка: днем можно упиваться синевой африканского неба, а ночью любоваться звездами.
Только птицы и Аллах могут наблюдать за укромной жизнью жилища.
Наш риад при всей своей внешней отталкивающей посредственности внутри напоминал музей, в котором хочется ходить неспешно, говорить тихо, бесконечно рассматривать интерьер.
Степа и Катя заселились в отдельный номер класса люкс. Я же занял нижнюю полку двухъярусной кровати общего номера. Зато комната имела прямой выход на террасу. Моими соседями оказались молчаливый китаец и улыбчивая аргентинка по имени Паула.
– Холод, водка, матрешка, Москва, – перечислила она известные российские тезисы.
– Буэнос-Айрес, водопады, Месси, – парировал я.
Мы вышли на террасу и расположились на длинном старом диване.
В нежном розово-оранжевом небе послышались голоса, отражавшиеся над плоскими крышами с белыми кругами спутниковых антенн. Мечети затянули призыв к молитве. Опустилась мягкая ночь.
К нам присоединялись все новые люди, и вскоре на террасе риада собралась большая компания. Появились австралиец и немец, обсуждая что-то между собой. Марокканец что-то оживленно рассказывал на английском, Степа вел с ним полемику. Катя смотрела на происходящее и улыбалась. Паула сидела на спинке дивана и наблюдала, попивая пиво из стеклянной бутылки. Периодически она что-то говорила то на английском, то на испанском. Мы наслаждались ночной прохладой и обсуждали путешествия, Марокко, мир. Я задумался: «Здесь люди с разных континентов и уголков нашей планеты. Мы такие разные и такие одинаковые, думаем о своем и мечтаем об одном, говорим на разных языках, но понимаем друг друга».
Утро. Прохладный воздух, вплывая в риад сквозь отверстие в потолке зала, служившего столовой, опускался вниз и покусывал мое сонное тело. Степа и Катя находились в приятном возбуждении, я же пытался пробудить в себе полноценного человека. Утро – это не мое. Администратор вынес подносы с едой, опустив их на круглый мраморный стол.
Стандартные марокканские завтраки состоят из хлеба с маслом, нескольких видов фруктового джема, кофе, фирменного чая с мятой и нескольких мучных изделий. Администратор преподносил их как что-то необыкновенное и выдающееся, называя на мотив мифических сказок – «лепешки – тысяча дырочек». По факту же это были обычные блины, только более толстые, которые у нас умеет готовить практически каждый. Любят марокканцы возвышать ценность копеечного товара до уровня священного грааля.
Администратору таки удалось продать нам услуги экскурсовода, который должен был познакомить непутевых туристов с городом, и главное – не дать сгинуть в бесчисленных лабиринтах Феса и вывести оттуда живыми.
В назначенное время в риаде появился интеллигентный мужчина арабской внешности с блестящими смолянисто-черными глазами и седеющей бородой и широкой белоснежной улыбкой. На нем была угольно-черная рубашка, расшитая на груди серебряными узорами.
Я заранее подготовился к экскурсии, прочитав историю города в интернете, поэтому примерно знал, о чем идет речь, льющаяся мягким баритоном на английском языке из уст экскурсовода.
– Фес делится на несколько районов в зависимости от ремесел, процветающих там, – сказал он, ведя нас по переулку. Я кивнул в знак согласия.
В районе жестянщиков стоял звон металла, золотистые изделия сверкали на солнце. Там можно было купить любой жестяной товар. Активные продавцы протягивали нам «лампы джинна», потирая их прокопченными ладонями. Мне приглянулся один выразительный мужчина с густой вьющейся бородой в джеллабе, ведущий запряженного осла. Уж очень он был колоритный, а я не могу пройти мимо таких людей без фотографии. Через нашего гида я спросил мужчину, могу ли я сделать с ним фото. Мужчина согласился при одном условии:
– Только если ты еще сфотографируешь моего осла.
Вскоре в воздухе повеяло тухлым запахом, усиливающимся с каждым нашим шагом.
Мы подходили к кожевенному району. Там еще с давних времен и по сей день создавали кожаные изделия. Процесс перерабатывания шкур животных происходил прямо под палящим солнцем, и это чувствовалось еще за несколько кварталов до.
У входа в застарелое здание с грязными разводами на стенах нам вручили по веточке мяты.
