Накаталась я тогда вдоволь, от души. А потом он поднял меня, засидевшуюся, чтобы я побегала и размялась. И предложил, чтобы теперь я его покатала. Уселся поудобнее на санки, еле в них поместившись и… Поползлось! Катила я его еле-еле, с черепашье-улиточной скоростью.
Пыталась завалить его на бок в снег или поворачивалась к нему лицом и топала задом наперед, постоянно поскальзываясь на льду и плюхаясь мягко с высоты своего короткого роста. Тянула на себя санки и смотрела на папу, а он хохотал во весь голос, запрокидывая голову назад так, что с него постоянно падала пушистая шапка-ушанка с развязавшимися и торчащими хаотично ушами.
Он надевал ее и снова смеялся и помогал мне уронить себя в снег. Я тоже заливалась смехом и падала на него. Мы лежали посреди бескрайнего озера и смеялись-смеялись-смеялись.
Мама готовила дома что-то вкусное и иногда выглядывала в окно посмотреть, как мы катаемся, и тоже смеялась. А было-то им тогда всего по двадцать пять лет. Такие молодые и веселые.
Потом был крошечный каток-пятачок во дворе многоэтажного дома. Его заливали папы-энтузиасты, протянув из окна шланг, который летом использовался для полива, и наливали лужищу в центре двора. Каток получался небольшой, всего несколько метров, но очень популярный среди дворовой малышни.
Было мне тогда лет шесть-семь. Настоящие коньки маленького размера найти было очень трудно, почти нереально, но зато в спортивных магазинах продавались лезвия для коньков. Вот такие лезвия папа прикрутил к моим войлочным волашкам. И я на них самостоятельно училась кататься. А перед этим спускалась в них же с четвертого этажа по лестнице.
Все бы ничего, но волашки были мягкими и ноги в них не стояли жестко, как в фигурных коньках, а шатались в разные стороны с приличной амплитудой. Было это не очень удобно, ноги все время норовили подвернуться, но я все равно упорно каталась, падала и снова каталась, несмотря на трудности. Тяжело в учении, легко в бою!
Потом, когда на дрожащих от усталости ногах я ковыляла домой и поднималась по лестнице на свой небоскреб из последних сил, казалось, что все, больше не пойду. Но нет, назавтра я снова была в строю и снова упорно шла в бой.
Следующий запомнившийся каток находился на школьном стадионе. Это был просто роскошный каток, который заливали несколько зим подряд, как раз на зимних каникулах.
Вдоль катка на беговых дорожках стадиона ставили скамейки, чтобы можно было переобуться или присесть, отдохнуть, а то и перекусить во время катания. Вечером включались прожекторы по периметру стадиона и играла из репродуктора музыка.
Казалось, что все жители поселка были здесь. Это были какие-то катательные народные гуляния. На скамейках располагались чьи-то мамы или даже бабушки, уютно струился пар из разноцветных термосов, и с нетерпением ожидали своего часа бутерброды, заботливо уложенные в корзинки.
У меня теперь были настоящие фигурные коньки «Снегурочка» с зубчиками на носке лезвия, лет десять-одиннадцать жизненного опыта и уверенное умение кататься, закаленное в бою с шатающимися волашками.
На льду катались и взрослые, и дети. Под музыку скользилось очень легко и весело. Мальчишки наматывали круги вокруг стадиона, просто так или наперегонки. Иногда с клюшками наперевес, но без шайбы.
Потому что шайбы, как заколдованные, норовили прилететь в лоб какому-нибудь карапузу. И бдительные мамаши все шайбы быстро конфисковывали. Пацанам, конечно, очень хотелось поиграть в хоккей, но для этого надо было приходить раньше, после обеда, когда каток был пустой, и не было взрослых и малышни.
Тогда они могли наиграться вдоволь, забить «сто милльонов» голов, наспориться и даже подраться. Но мальчишки народ закаленный, выносливый, и, выложившись в хоккейном бою, они приходили откатать еще одну смену, вечернюю, по-стахановски.
А мы, девочки-подружки, катались стайкой, иногда взявшись за руки, щебеча и хохоча при этом без умолку. Некоторые только недавно встали на коньки и неумело ковыляли по льду, пытаясь катиться и непрерывно падая. Таким помогали более опытные товарищи, поддерживая новичка с двух сторон.
А кто уже хорошо умел кататься, старались выдать высший пилотаж олимпийского фигурного катания. Разогнаться несколько метров и, резко притормозив зубчиками лезвия, развернуться в изящном пируэте.
Опять же, разогнавшись для скорости, наклониться вперед, поднять одну ногу назад, раскинуть руки в стороны и парить ласточкой в свободном полете. Или вертеться на месте волчком, что выглядело как потешное неуклюжее топтание рано разбуженного медведя, но нам казалось, что мы кружимся как фигуристки в расшитых блестками нарядах.
Большая часть наших фигурных пируэтов заканчивалась плюханьем и шмяканьем на лед, но кого же такие пустяки остановят, только не нас.
Мы снова и снова продолжали катать олимпийскую, ну или хотя бы «чемпионатомировскую» программу по фигурному катанию. На самом большом и лучшем катке мира, под самую веселую музыку, в свете самых ярких софитов, под рукоплескания восторженной публики на трибунах, получая от строгого жюри 6.0 – 6.0 – 6.0…
Елки зеленые
В детстве самым любимым и долгожданным праздником был Новый год. Главное – это ожидание чуда. Первое чудо, конечно же, сама елка. А второе – это новогодние подарки.
Еще некоторый трепет вызывал новогодний костюм на школьный праздник. Так как мама моя была модельером, то мне никогда не покупали готовые костюмы, а она шила их сама. Но грустный минус был в том, что делала она это всегда в последнюю ночь перед праздником, и я никогда не видела их заранее.
Эх, не довелось мне быть Снежинкой, Лисичкой и Красной шапочкой. Зато один раз я была Золушкой, той, которая уже на балу. В другой раз у меня был русский народный костюм с узорным сарафаном и кокошником, с дзинькающими висюльками из стекляруса.
Еще как-то раз я была индианкой в роскошном сари из японского натурального шелка. Шелк, кстати, абсолютно не пострадал: как был, так и остался целехоньким четырехметровым отрезом. Сари дополняли «сто тыщ» браслетов и бус и непременная точка на лбу, как в индийских фильмах.
Еще один запомнившийся костюм был – Летучая мышь. Атласная черная перепончатая накидка и черные перчатки, черный свитер с нитками люрекса и черные брюки клеш. Но самое главное, моя тетя, художник, сделала мне маску из черной бархатной бумаги, сбрызнутой блестками. На прорези для глаз наклеила длиннющие бархатные ресницы. А из-под маски на лицо ниспадала коротенькая черная вуаль. Это был необычный костюм, других подобных ни у кого не было.
Искусственная елка у нас дома появилась поздно, когда я уже училась в старших классах. Поэтому все свое сознательное предновогоднее детство я провела в ожидании, что папа или мама принесет настоящую живую елку, и мы будем ее наряжать.
К сожалению, чаще всего мои ожидания не оправдывались, и елку никто не приносил, хотя я ждала и надеялась до самого Нового года. Однажды папа отправился в гастроном, наверное, за банкой зеленого горошка – уже вечером тридцать первого декабря. Мама накрывала праздничный стол. А я сидела у окна и вглядывалась в темную улицу с фонарями, изо всех своих детских сил желая, чтобы папа вернулся с зеленой елкой, а не с зеленым горошком. Но чуда не случилось, к сожалению. Горошек прагматично победил.
Но, в утешение, у меня была маленькая пластмассовая елочка, сантиметров двадцать высотой. Игрушками для нее служили крохотные цветные овощи и фрукты, а еще было несколько настоящих стеклянных шариков размером с наперсток. Елка была ручная, а не стационарная, поэтому я ее таскала за собой повсюду. Завтракала с ней на кухне, рисовала с ней в зале, полоскала горло с ней в ванной. Если бы она поместилась в ранец, то я бы ее и в школу с собой взяла.
У моей двоюродной сестры на Новый год всегда была живая елка и очень красивые игрушки, шары и фигурки. Ведь ее мама тогда работала продавцом в ЦУМе и могла купить самые лучшие игрушки, какие только появлялись в продаже. Наши мамы были родными сестрами, и поэтому мы часто встречали Новый год вместе. Мы с сестрой играли в игру «Найди игрушку на елке». Загадывали друг другу шары и фигурки и искали, пока взрослые нарезали оливье и лепили праздничные новогодние манты.
Но случились в моем детстве две роскошнейшие елки, которые отпечатались в памяти, словно были вчера. Отец с лета работал вахтовым методом в Сибири, в тайге, на какой-то стройке. И каждый раз, приезжая из командировки, привозил нам удивительные гостинцы, каких я раньше и не видывала.
В первую очередь, конечно же, таежные грибы. Белые и грузди, подберезовики и подосиновики, лисички и сыроежки, опята и маслята, а еще сморчки и свинушки. Даже названия были какие-то незнакомые, привозные, неместные. Грибы были и сушеные, в холщовых мешочках, и соленые, и маринованные в банках.
Многие он собирал сам в тайге, а потом местные деревенские жители помогали ему их заготовить. А некоторые, особенно маринованные, покупал у местных в деревне. Потом мы пробовали, сравнивали маринад, и оказывалось, что одинаковые грибы все готовят по-разному: у кого-то вкуснее, у кого-то преснее, у кого-то острее.
Потом привозил клюкву, когда пришел на нее сезон, целыми ведрами. Рассказывал, как растет она на болоте, на зыбких кочках, и как опасно туда ходить без проводника, и как клюква полезна. Привозил еще морошку и голубику, но понемногу, только попробовать.
Еще привозил кедровые шишки, смолянистые, пахучие, еще не раскрывшиеся, где под каждой чешуйкой спрятался орешек. Привозил и уже лущеные кедровые орешки, много. Мы потом почти год ими свои витаминные запасы пополняли.
Однажды вечером, под Новый год, числа тридцатого, мы с мамой смотрели телевизор и немного грустили, потому что папа должен был приехать с вахты только в начале января. И тут в дверь так громко постучали, что я чуть было не подумала, что это Дед Мороз к нам пожаловал, заранее.
Когда мама открыла дверь, к нам в квартиру вошла огромная, до потолка, пушистая, просто восхитительная елка. Никогда раньше я не видела такой красоты, такой идеальной формы и такой повышенной пушистости. Сквозь нее не видно было ничего. Вслед за елкой домой вошел папа, радостный, заросший колючей бородой. Ну чем не Дед Мороз!
Он каким-то чудом смог вырваться с работы и приехать к нам к Новому году. Да еще привез таежную красавицу, как оказалось, пихту. Уж чего ему это стоило, мне, по малости лет, не говорили, но сюрприз был просто сногсшибательный. Я так визжала и прыгала от восторга, что мама стала опасаться визита соседей снизу.
Ах, как мы ее наряжали, эту пушистую и душистую гостью! Она была просто эталонной красавицей. А в игрушках и мишуре так и вовсе – лучшей в мире.
И еще одна елка запомнилась мне, но не наша, а другой моей сестры. Папин старший брат построил новый дом, и новоселье пришлось как раз на Новый год. Дом был большой, просторный, но почти пустой. Мебелью и обстановкой еще не успели обзавестись.
Дядя был милиционером, и у него было много друзей и знакомых в самых разных сферах, в новогодне-елочно-игрушечной, наверное, тоже. Потому что посреди огромного пустого зала стояла роскошнейшая большая елка, а на ней висели игрушки невиданной красоты.
Сестра, которая была младше меня на три года и еще не очень-то хорошо научилась говорить, пояснила мне, что «иглуски немецкие и чехские, очень дологие и ледкие». Да это было видно и без объяснений. Музейный антикварный богемский хрусталь не произвел бы на меня большего впечатления, чем эти елочные произведения искусства.
Венцом всей этой роскоши была мигающая на разные лады гирлянда. Это притом, что обычные гирлянды у всех спокойно горели, а у некоторых счастливчиков мигали, зажигались и гасли, но по этой елке огоньки бегали самым волшебным образом.
Наши родители, бабушка, дедушка и все гости были на кухне и в столовой. Все готовили, накрывали на стол, провожали старый год, праздновали новоселье, звенели фужерами, шумели и радовались.
Нас с сестрой оставили в зале одних. Взрослые про нас забыли, и мы решили повеселиться по расширенной программе.
Мы выключили свет и стали водить вокруг елки хоровод. Постепенно скорость нашего вождения нарастала и, наконец, превратилась в бег. На полной скорости мы зацепились за провода гирлянды и…
Елка рухнула с такого маху, как будто прилетела с обрыва. Видимо, это мы ей придали нужное ускорение. Звон стекла был как взрыв, посыпались искры, словно бенгальские огни, это замкнуло гирлянду – было очень красиво. И тут мы, не выдержав этого великолепного зрелища, обе, в голос, заревели.
В тот же миг к нам прибежали все. Включили свет и увидели, что мы натворили. Нас вызволили из проводов, проверили порезы, дядя поднял елку. Оказалось, что сработали мы профессионально, на елке не осталось ни единой целой игрушки. Все вдребезги! И гирлянда тоже.
Хорошо еще, что все уже были веселые, и поэтому влетело нам не очень сильно. Тем более что сестра порезала палец и пришлось ее срочно лечить. Но вот разлетающиеся вдрызг десятки стеклянных игрушек при свете замкнувшей искрящейся гирлянды оказались таким незабываемым зрелищем, что только салют над городом и может с ними сравниться.
Пасха
В деревне, на центральной улице, возле конторы, жила одна моя бабушка. А на дальней, предпоследней улице перед прудом жили другие бабушка с дедушкой. На Пасху в их большом доме собиралась вся семья, трое сыновей с женами и детьми. К Пасхе бабушка всегда белила летнюю кухню и вешала на свежевымытые окна накрахмаленные белоснежно-подсиненные занавески.
Уже накануне все были заняты приготовлениями. Бабушка с раннего утра заводила сдобное тесто. Потом, сначала опара, затем тесто несколько раз поднималось, а бабушка подбивала, подавляя его восстание. Одновременно она принималась за начинку. Промывала разноцветный изюм для куличей, запаривала мак на рулеты, перекручивала на мясорубке сушеные яблоки и курагу для открытых булочек и целый день пекла, пекла и пекла.
Рулеты с маком, толстые как кабанчики, щедро начиненные сладким маком, уже отдыхали на подносах под хрустящими вафельными полотенцами и источали самый уютный аромат. Куличи, или, как мы их называли, пасочки, самых разных форм и размеров пеклись в духовке или ожидали своей очереди. Бабушка говорила, что перед печкой они должны постоять в тепле, расторнуться, подобреть.
Самые маленькие куличики пеклись в волнистых формах для кексов, средние – в жестяных банках из-под венгерского зеленого горошка, а самые большие – в литровых эмалированных кружках. Пока готовые куличи остывали, мамы взбивали белки с сахарной пудрой. Потом нам, детям, доверяли обмазать верхушки куличей кремом и посыпать яркой цветной посыпкой. Остатки крема, которые долгожданно сладки, можно было съесть прямо из чашки.
Потом доходила очередь до булочек-вертушек с яблочной начинкой. На лепешечку сдобы накладывали яблочную кучку, делали с двух сторон надрезы на тесте и заворачивали начинку так, чтобы она выглядывала из этих надрезов. Как будто пеленали в мягкую пеленку из теста. Потом смазывали всю эту красоту взбитым яйцом и отправляли в печь. Выходили они из печи такие румяные и ароматные, что невозможно было удержаться и не попробовать.
Запах печеной сдобы с ванилью витал во дворе, заворачивал за дом и просачивался на улицу. К слову сказать, все соседские хозяйки были заняты тем же. Поэтому аромат пасхальных куличей был над всей улицей, а может быть, и над всей деревней.
Мы, внуки, носились как угорелые на улице с остальными детьми, но периодически забегали помочь, снять пробу и прихватить что-нибудь вкусненькое с собой на улицу. Мамы варили и красили яйца. Нам дозволялось помогать в этом ответственном деле. Осторожно чайной ложкой переворачивать с боку на бок яички, купающиеся в ванночках с краской. А потом, после остывания, крашеные яйца натирали каплей постного масла, чтобы они засияли еще ярче.
Ну а мамы уже крошили окрошку в эмалированное ведро. Окрошка – это такой же непременный атрибут пасхального стола, как и яйца с куличами. Запахи витали умопомрачительные, свежие огурчики и редиска, укропчик и молодой зеленый лук, все это про весну и про Пасху. Напоследок, уже вечером, жарили сочные котлеты и запекали маринованных кур в духовке.
Ночью бабушку возили в церковь на ночную службу. Иногда нас, детей, брали с собой. Это было весело и необычно, стоять в очереди людей, где каждый со своей корзинкой, полной куличей и крашеных яиц. Потом появлялся громогласно поющий батюшка и освящал всех людей и их провизию святой водой. При этом, если тебе попали брызги в лицо и на одежду, за это никто ругать не будет, а наоборот, все будут радоваться и похвалят.
Утром бабушка зажигала в доме церковную свечу и приглашала всех разговляться. Я не знала смысла этого слова, потому что никто не соблюдал пост, но знала, что сначала нужно съесть кусочек от освященного яичка или пасхи, а потом уже вовсю уплетать все то изобилие, что стояло на столе, на праздничной скатерти и в самой красивой посуде из серванта.
Если погода была холодная, то стол накрывали в доме, а если теплая и солнечная, то стол ставили в центре двора. Взрослые сидели за столом долго, разговаривали и смеялись, мужчины выходили покурить, женщины «освежали» стол.
К концу праздника, под виноградное вино или под чай из самовара, бабушка с дедушкой запевали песню на два голоса, потом другую, потом еще. Пели они часто, и поэтому получалось у них так хорошо, что заслушаешься. И песни такие протяжные, застольные, так и хочется подпевать:
? Расцвела под око-о-ошком белоснежная ви-и-шня…
Мы, дети, наедались быстро и потом, набрав полные карманы булочек, яиц и конфет, скорей неслись на улицу. Ведь надо было срочно сразиться с соседской ребятней, чьи яйца крепче. Биться было очень интересно, но вот съедать потом яйцо, если оно проиграло и было разбито, с каждым разом становилось все труднее и труднее. И только это останавливало нас от полного яйцеперебития. Конечно, место-то в небольшом животе уже занято окрошкой, котлетками и куличами, ну и еще немного лимонадом «Дюшес» или «Буратино» по случаю праздника.
Одно из самых ярких воспоминаний детства такое: бежишь по улице, открываешь калитку и скорей во двор, под навес. Под навесом стоят газовая плита и огромный деревянный шкаф без дверей, но со шторочкой в цветную полоску. Отдергиваешь шторку в сторону, а там стоит большой эмалированный таз, в нем летом варенье варят, таз, полный сияющих всеми цветами радуги яиц. Ахнув в очередной раз от восторга, набираешь полные карманы и руки самых красивых и бегом обратно, на улицу.
Пока взрослые заняты, можно под шумок и на пруд сбегать, на весенний пикник. Мы-то мелкие, а вот ребята постарше могут даже костер развести на берегу для полного ощущения праздника. Посидеть у костра, пошурудить в нем прутиком, подкладывая сухие ветки, смотреть на улетающие в небо искры, поджарить кусок колбасы или хлебушка и потом, дымящийся, съесть. Для детского счастья так мало нужно.
На следующий день взрослые разъезжались на работу, а нам разрешалось еще погостить у бабушки с дедушкой. И опять весь день продолжение праздника и веселая кутерьма с соседскими ребятишками. Те же яйцебития, булочкотаскания и костероподжаривания всего, что удалось принести из дома. Бежишь в стопервый раз на улицу, а в калитке – деда, уже с работы пришел:
? Ты куда?
? На улицу играть, деда.
? А что там у тебя в руке, покажи?
Протягиваю чумазую ладошку, а там яйцо, очищенное от скорлупы, которое должно быть белым, но оно такое же чумазое и боевое, как и ладошка.
? Ладно, ешь, здоровее будешь. Ну беги, играй, – дед гладит меня по голове и улыбается.
Он на фронт ушел в восемнадцать лет. Был пехотинцем. В белорусских лесах с партизанами попал в окружение, пережил жестокий голод. С тех пор всегда говорил, что любая еда хороша. Даже если пересолили, никогда не ворчал и не отказывался. Все съедал и спасибо говорил.
Радости детства такие простые и воспоминания такие теплые, как малыш котенок, доверчиво уснувший на твоей ладони.
Баня
У бабушки с дедушкой были большой участок, дом и хозяйство. Как заходишь в калитку, слева длинный палисадник с раскидистым бульденежем и тюльпанами, цветущими весной, а также с кустами китайской вишни, усыпанной ягодами летом. Палисадник упирается в гараж. Справа маленький палисадник с сиренью и сразу же большой одноэтажный дом. В нем много комнат и на улицу смотрят окна с зелеными ставнями.
