В трубке послышался красивый запоминающийся тенор – и мелькнула перед внутренним взором далёкая железнодорожная станция, проносящиеся зелёные вагоны. И два человека в купе… Приехав к назначенному часу и увидев генерала, я сразу почувствовал: да, это он. Бывший экспедитор. И слишком-то удивляться было нечему – я знал и другие подобные примеры.
Мастер познакомил меня с молодыми офицерами, своими подчинёнными. Я осмотрел знаменитую кабину КПМ, посидел под излучателем. Ярослав Матвеевич снял с меня короткий условный допрос.
– Да, уж явно не детектор лжи… – оценил я. – Небо и земля! Кстати, мне сейчас подумалось, что с её помощью очень удобно взламывать круговую поруку. В чиновных структурах, например. Или в этнических ОПГ, в диаспорах.
– Правильно, – ответил мастер. – По сути, полная победа над ложью. Никакое зомбирование не спасёт… Но кого мне хочется поспрашивать в кабине – так это академика Фоменко. Верит ли он сам в свою новую хронологию? И зачем ему это.
– А я бы спросил наших оппозиционеров, тоже – зачем? Глупые дёргания. Неужели не соображают, что ничего у них не выйдет?
– Мелкие жулики, жаждущие власти. Плохо, что они пытаются портить молодёжь. Запад нам поможет.
– Поможет, поможет… Глупость. Не поможет, а использует.
Мы прошли в кабинет Ярослава Матвеевича. Над столом висел портрет бородатого воина в остроконечном русском шлеме со стрелкой над переносьем.
– Князь Пожарский, – пояснил мастер. – При государе Михаиле Фёдоровиче ведал Разбойным приказом… Садитесь, Григорий Захарович.
– Декриминализация… – произнёс я, пробуя слово на вкус. – Декриминализация страны. Если бы я встретил это в какой- нибудь книге, то обязательно выговорил бы автору за наивность, граничащую с инфантильностью.
– Смелость – она иногда напоминает наивность.
– А всего лишь достаточно было вообразить себе, что мафия смертна. Что бы там кто ни говорил. А дальше – было бы желание… И простая штука – назвать вещи и живые существа своими именами. Признать нелюдей нелюдями. Двуногое население Земли состоит из птиц, людей и бесов. Поэтому – отказаться от греко-римской борьбы. Бесы с нами воюют, а мы с ними боремся. Потому что они плохие, а мы, видите ли, хорошие, нам нельзя.
– Христианская мораль. Сказал Господь: Мне отмщение, и Аз воздам.
– Ждите, когда Он воздаст! Не при нашей жизни. У Него-то времени – немерено, что ему человеческие сроки! Сотни лет так всё и оставляем на Бога. Если не веруем – всё равно традиционно машем рукой. А православная церковь признаёт и Михаила Архангела. Видели герб Архангельска?
Видел… Правозащитники бесятся?
– Нет. Уже перебесились. Поняли, что без толку. Хотя главного, кажется, всё-таки не поняли. Главное – не воздать, а спасти. Избавить нормальных людей от опасности, от агрессии бесов.
– В нашей стране, – сказал я, – многим эта решительность страшна. При Сталине погибла масса невинных.
– Да, после такого применения подобрать это хорошее, мощное оружие – конечно, решимость нужна. Вы же заметили, какой визг подняли журналисты и блогеры.
– На всякого мудреца довольно простоты.
– И всегда врали, что казни не изменят ситуацию с преступностью. А по американской внутренней статистике, одна смертная казнь предотвращает восемьдесят пять убийств.
– Что удивительно: вы семеро здесь и несколько сот хороших парней по стране – и дело пошло. Но… Не может ли случиться так, что ваша могущественная кабина рано или поздно прямым ходом попадёт в руки плохих парней? Выпытывать номера счетов, почтовые и прочие пароли, интимные признания? Корпоративные и государственные секреты?
– Было, Григорий Захарович, было. Но своих работников мы набираем сами. На вшивость проверяем в тех же кабинах. А захват извне… Был случай. Группа предпринимателя Шмырлина… При содействии начальника областного УВД. Вся эта компания сидит. А наши технологи проявили себя доблестно.
– Да, я знаю. Подвиг лейтенанта Зимина…
– Если всерьёз интересуетесь – езжайте туда. Побеседуйте с капитаном Башкировым и лейтенантом Гончаруком. Только к вдове Зимина, пожалуйста, не ходите.
– Ну, я же понимаю…
– Потенциально любой из моих офицеров – Герой России. А это шмырлинское «выступление»… Вы можете представить себе экстремистов, штурмующих московский офис ФСБ? Или наш?
– Не могу. Это самоубийство.
– В регионах это такой же нонсенс. Наше оборудование монопольно принадлежит государству. Так же, как боевые самолёты в каком-нибудь авиагарнизоне… Иностранные разведки гораздо опаснее. Но мы уж стараемся защищаться.
– Некоторые утверждают, что у вас нечто, напоминающее опричнину Ивана Грозного.
– Новое – хорошо забытое старое. Хотя Карцева я бы с Иваном Грозным не сравнивал. Это оставим либеральным журналистам и блогерам.
– О, либеральные журналисты… Какая-то девица предложила издавать журнал «Братва». Дескать, значительная часть россиян прошла через тюрьму и зону, и заслуживает собственного журнала.
– Ну да, ну да. Заслуженные наши. Чтобы козёл не вонял, давайте мы ему рога позолотим. Не хватало ещё этих резервистов объединять и сплачивать.
– Дешёвка. Такие журналисты до тех пор либералы, пока их самих не ограбили на улице, квартиру не обчистили. Но согласитесь, сидели не только уголовники.
– Соглашаюсь. Но инженер, в своё время отсидевший два года за самиздат, не бросался воровать и грабить. И уж точно не станет позориться, тусоваться в таком журнале. Не для людей это издание.
– Сейчас инженеров мало. Всё блогеры и менеджеры. Юристы-экономисты. Безработные, разъезжающие на «бентли»… Ничего не стесняются. Молодёжь совсем другая. «Восемнадцать мне уже», «Ты берёшь меня даром».
– Да, нынешние потеряны. Прекрасно видно по тому, что поют, что слушают. «Честного не жди слова, я тебя предам снова».
– Значит – надежда на маленьких?
– На самых маленьких. Рождённых сегодня. Так говорит мой зам, очень талантливый молодой человек.
(И снова в памяти – проносящиеся зелёные вагоны…).
– Сейчас уж в моду вошло, – с отвращением сказал я, – гордиться срамом. Демократия! Проститутки, гомосеки, бандиты. Как бы тоже люди…
– Именно тоже. По одну сторону – люди, по другую – тоже люди. По-простому – бесы.
– Ав чём тут причина, как считаете?
– Демократия и свобода бизнеса. Вся «независимая» журналистика кому-то прислуживает. Телевидение, кинопрокат… Театры… Большой театр ставит Сорокина. Это, по-вашему, что?
– Позор. Национальный позор.
– Поздравляю, мы с вами единомышленники. Но деньги- то не пахнут! Богатый человек желает смотреть не где попало, а в Большом театре Сорокина, Баркова, хоть бомжа подзаборного. Ну, вкусы у него такие. Проявите понимание, чёрт возьми! Ан нет. Большой театр проявлять понимание не хочет, брезгливо морщится, хамит, кивает на вековые культурные традиции. И тогда… в Большом театре меняется руководство. Совершенно, как вы понимаете, естественным образом.
– Да уж, «естественным»…
– Мы, технологи, появились неспроста. Прежняя система оказалась бессильна. По разным «объективным» причинам. Худому танцору всегда что-то мешает.
– Знаем, что… – улыбнулся я. – Но вы-то оказались добрыми танцорами. Только как же быть с равновесием в мире между добром и злом? Уничтожите зло – что тогда?
– Зло порождает горе.
– А не познавши горя, разве сможем ценить счастье?
– Если уж без горя никак, пусть оно сидит в своих естественных резервациях: смерть близких, несчастная любовь, непонимание, творческие неудачи… Да мало ли! А если кто причиняет другим несчастье сознательно, ради собственной выгоды – от таких мир надо чистить. Что они нарушители закона, это примелькалось и не звучит. Главное, что они – угроза несчастья, сеятели горя.
– Вы, Ярослав Матвеевич, явно окончили ефремовскую Академию Горя и Радости.
И сразу я пожалел о сказанном. Лицо собеседника дрогнуло, как от внезапной боли. Меня обдало волной трагического надлома… Генерал овладел собой, произнёс медленно, ровным голосом:
– Каждый в ней учится. Кто-то оканчивает полный курс, кто-то нет…
Я посмотрел на часы и встал.
– Пойду, пожалуй… Между прочим, правильно, что вы сначала ликвидируете низы криминала. Сделали себе имидж и при этом не очень всполошили верхи. Кроме самых умных. Выглядите этакими «уличными патрулями»…
– Самые умные, как обычно, обречены на непонимание. Вещие Кассандры…
Мы спустились вниз, подошли к тёмно-синему
«Святогору».
– Не самая престижная телега, – чуть смущённо улыбнулся я. – Но возит исправно. Не подводит.
– Да что нам это… – пренебрежительно бросил Ярослав Матвеевич. – Мы сами – престижные люди. Наш с вами престиж в том, что мы делаем.
…Я перестраивался в левый ряд, тормозил перед светофором – а в ушах всё звучал негромкий голос обаятельно-ядовитого генерала:
– Мы взяли штурмом первый этаж. Теперь пойдём выше. А о добре и зле, Григорий Захарович, не беспокойтесь. Мировое зло далеко не исчерпывается криминалом. Если мне с моими бойцами когда-нибудь и удастся вывесить с чердака знамя Победы – это не приведёт к нарушению мирового равновесия…
И не шло из памяти, как мучительно дрогнуло лицо Ярослава Матвеевича, когда я неосторожно заговорил об Академии Горя и Радости. Кого он потерял?
Штурман Ярослав Нестеров: сто лет назад, словно вчера…
В Звёздном городке служебные квартиры космонавтов невелики, но обставлены всем необходимым. Кроме того, каждый дополняет обиталище по своему вкусу.
Я сидел в кресле у широкого светлого окна. Читал книгу Ольховского; время от времени откладывал её и погружался в собственные воспоминания…
* * *
Личная встреча с писателем не разочаровала.
Я и раньше знал Григория Захаровича – заочно, по книгам. И тексты эти, и лицо на маленьких книжных портретах ясно говорили: человек устремлён к добру. Мне дорого в людях это качество, свойственное далеко не каждому: устремлённость кдобру. Я нашёл его, например, у Карцева, у Димы Арсентьева, у офицеров, отобранных мною в технологи.
Среднего роста, черноволосый, с крупными чертами лица, Ольховский говорил чистым мужественным баритоном. А его руки явно были знакомы не только с авторучкой и клавиатурой компьютера. Но и не лопата, не кувалда. Что-то промежуточное. Например, отвёртка, паяльник, бокорезы – как у меня самого. Да и память в полном порядке. Наш разговор он не записывал. Но в книге повторил полностью. Даже то, что я сам забыл.
* * *
…Вернулась добрая давняя привычка – после рабочего дня кататься на велосипеде. Это занимало в будний день полтора-два часа. Асфальтовые дороги среди травяных холмов Крылатского; усыпанные рыжей хвоей дорожки Троице-Лыкова; весь слабо тронутый застройкой запад Москвы между Кунцевом и Строгином… Я уже знал все уголки, все тропинки этих мест. Бесшумное быстрое движение, плавное течение зелёных склонов, мелькание сосновых стволов, вдали над лесом – слитные белые силуэты жилых кварталов, небо с облаками… В выходные я предпринимал дальние прогулки – в Мякинино, Красногорск, Переделкино. Один раз доехал до Истры.
Такие путешествия хорошо успокаивали, отвлекали от тоски, от тягостных мыслей. Но вскоре катанию пришёл конец. Вызвал министр.
– Мне сказали, что вы, Ярослав Матвеевич, увлекаетесь ездой на велосипеде.
– Да. Это хороший отдых.
– Хороший… Но нам с вами не всё позволено. Вам не приходило в голову, что это опасно?
– Волков бояться – в лес не ходить.
– Что ж, вы человек взрослый. Запретить не могу. Но вы сами понимаете, велосипедиста очень легко застрелить. Или сбить машиной. Желающие-то найдутся! Много кому вы поперёк дороги встали. А кое-кому и поперёк горла. До начала вашей бурной деятельности они жили себе спокойно, обделывали делишки. Теперь это всё здорово усложнилось, когда вы убрали нижнеезвено.
– Добрым людям я не мешаю. А кому я поперёк – тех обезвреживать. Но с велосипедом вы правы, Валерий Анатольевич, придётся повременить.
– Ну, договорились… Генерал Денисов жалуется – вы совсем перехватили на себя его функции. Подменяете РУБОП. Ваши-то, собственно, задачи – разрабатывать методику, давать рекомендации…
– И внедрять! Это и на нашей двери вывешено.
– Ну, внедряете-то вы здорово.
– Мы не подменяем РУБОП, мы ему помогаем.
И информацией делимся. Пусть не завидует.
Штурман Ярослав Нестеров: на том, давнем пороге
К президенту я пришёл с флешкой.
– Вот, неприятная картина. И, к сожалению, неполная. Иначе бы, Георгий Александрович, не стал беспокоить.
– Говорите, говорите, Ярослав Матвеевич.
– Среди оппозиции формируются экстремистские настроения.
– Раскрутим, Ярослав Матвеевич. Вы же и раскрутите.
– Без вашего разрешения невозможно. А настроения у них, судя по косвенным признакам, опасные. Хотя держатся тихо, не афишируют. Мы задержали нескольких депутатских помощников, сотрудников различных служб безопасности. Но хотелось бы допросить кое-кого из депутатов Думы и членов Совета Федерации. Без особого шума.
Президент в раздумье взялся за подбородок.
– Нижняя палата, это ладно. Валяйте. Но Совет Федерации… И как вы сумеете без шума затащить их в кабину? Они же отстояли свою неприкосновенность. А вы – МВД, вы – не спецслужба.
– А тащить в кабину уже не обязательно. Достаточно миниатюрного излучателя под одеждой. Техника не стоит на месте.
