"И что с коровой делать? – думал озабоченно Юрка. – Доить ведь надо".
Повернулся на бок. Попытался забыться.
На полатях, где лежал лук, шебуршали тараканы. Мерно постукивали настенные часы, и слышно было, если хорошо прислушаться, как тихо сползает цепочка с гирькой. И ещё слышно, как во дворе тяжело постанывала корова.
Мальчик выдержал полчаса, лежа без сна, потом сел, опустив ноги с печи.
Глянул на ходики – доходил десятый час. Скоро погасят свет.
"Надо посмотреть фонарь, есть ли в нём керосин?" – подумал он.
Осторожно, чтоб не разбудить сестру, стал спускаться на пол.
– Ты куда? – испуганно спросила Людмилка, выставив голову с печи – глаза встревоженные, светятся.
– Ласку пойду доить, – заявил решительно он.
– Ой! А ты разве умеешь?
– Как-нибудь справлюсь. Смотри-ка, хитрая наука за титьки дёргать.
– Тогда и я с тобой.
– Да спала бы…
– Нет!
– Ну, как хочешь, – пожал он плечами, надевая валенки.
Оно и верно – вдвоём веселее.
Девочка за минутку-другую сползла с печи, вскочила в валенки на босу ногу, накинула шубёнку, шалёнку и была готова.
Юрке её сборы не понравились. Он достал с припечка шерстяные носки.
– Надевай!
Людмилка было заупрямилась – ей и так будет тепло, – но стоило брату только привстать, что означало: тогда сиди дома! – она тут же согласилась. Он помог ей одеться, повязал голову шалью и сказал:
– Посиди, я из сенок[2 - Сени – холодный коридор или помещение при входе в избу.] фонарь принесу.
Холодный воздух барашками выкатился из-за порога. Людмилке захотелось погладить их, и она провела рукой, как будто погладила по прохладным спинкам, но как только захлопнулась дверь, барашки исчезли.
Юрка принёс и поставил на лавку фонарь, который смешно называется – "летучая мышь". Снял стекло, вывернул фитиль и ощипал его от нагара, иначе фитилёк трудно будет зажечь. Потом выкрутил крышку и глянул в отверстие ёмкости – керосина было много. Зажёг фонарь и восстановил стекло на место.
– На, держи, – подал он фонарь сестре.
Людмилка приняла его вначале одной рукой, но фонарь оказался для неё тяжеловатым, подхватила другой.
Юрка вытащил из-под лавки подойник, плеснул в него из кадки ковш воды, снял с гвоздя полотенце, которое мамка обычно брала с собой, когда шла доить корову, и направился к двери.
К ночи метель прекратилась. Мороз покрепчал, просушил воздух, и он стал резким, колючим.
Вокруг было тихо. Пробиваясь сквозь рваные облака, луна и звёзды ярко высвечивались на чёрном небе. Где-то за огородом в лесу постреливали деревья.
Из деревни доносился монотонный гул дизеля.
Несмотря на тишину, страх стал наползать на Людмилку изо всех углов двора. И даже там, где стояла конура Пирата, который не отозвался и не вышел к ним из нагретой лежанки, было что-то непривычное, пугающее.
Над дверями стайки[3 - Стайка – помещение для скота.], как табачный дымок, слабо курился пар. Он выходил из щели и поднимался кверху, обтекая куржак[4 - Куржак – намерзший от пара снег.], похожий на заиндевелые усы. Казалось, что это была не стайка, а чья-то большая голова и что, как только они подойдут ближе, голова оживёт…
– Му-у-ух! – услышала Людмилка и от страха невольно вздрогнула.
Ласка, заслышав скрип душки подойника, заволновалась. Как только в помещение вошли дети, корова подалась к входу и стала обнюхивать их, тяжело вздыхая.
Мальчик, закрыв за собой дверь, взял у Людмилки фонарь и подвесил на крюк в балке под потолком.
– Постой-ка, – сказал он сестрёнке и пошёл за треножкой[5 - Триножка – маленький стульчик на трех ногах.], лежащей в яслях[6 - Ясли – кормушка.].
Усевшись поудобнее на стульчик под коровой, мальчик обмыл водой, обтёр полотенцем вымя и, захватив пятерней сосок, с силой потянул его вниз, но знакомой звонкой струйки не послышалось. Повторил другой рукой, на что Ласка резко дернула ногой.
– Стой, чудо! – буркнул Юрка.
Корова не доилась уже сутки, вымя "нагрубло", отяжелело, и молоко запеклось в сосках. А от Юркиных неумелых рук ей стало ещё больнее.
Ласка начала протяжно мычать и отходить. Юрка передвигался за ней на стульчике, но корову как подменили. На неё не действовали ни уговоры, ни ворчание дояра.
Вконец рассерженный мальчик сплюнул с досады: неблагодарная! – и отстал от коровы.
– Ну и холера с тобой! Хоть лопни, не подойду, – проговорил он и направился с полотенцем и подойником к фонарю, чтобы снять его и уйти.
– Юра! Юр… – воскликнула Людмилка.
– Чё тебе?
– Дай я попробую? Я маленько доила. Мамка давала.
Юрка остановился.
– А если она тебя потопчет? – спросил он.
– Не-а, не потопчет. Это ты не умеешь, вот она и не стоит на месте.
– Гляди-ка, умеха, – усмехнулся он. Но согласился: – Ну, на, попробуй, – подал подойник.
Девочка поддела ведро на руку, повернулась к окошечку, взяла с подоконника баночку с вазелином, кусочек соли и запела:
– Ласка, Ластёнушка, милая коровушка, я к тебе пришла, кусочек сольки принесла…
Корова подняла на неё большие блестящие на свету глаза и, как показалось Юрке, присмирела.
– …Сольку на тебе, а молочко дай мне, – Людмилка подошла к Ласке, погладила ей лыску[7 - Лыска – передняя часть головы коровы, лоб.].
– На, милая, ешь, а я тебя подою. Ладно? Стой, стой, Ластёнка, – легонько похлопала по скуле коровы, и та потянулась к её ручке. Слизнула кусочек соли.
Девочка приставила треножку, села под коровой и, прежде чем приступить к дойке, смазала вазелином соски и себе руки. Поставила между ног подойник. Потом, сделав два-три примерочных движения – вымя было высоко, – начала дойку.
Ласка недоуменно оборачивалась на необычную доярку, но стояла смирно.
Девочка долго раздаивала соски. Уговаривала корову не жадничать и не капризничать, даже пообещала ей во-о-от такой кусок соли завтра принести. Но, однако же, молоко от её "завтраков" не сдаивалось. Пальчики уставали, но Людмилка всё же силилась, тянула соски, а голос уже срывался на плач.
– Ластёнушка, ну что же ты?..
Юрка подошёл к ней.
– Не реви. Передохни маленько, – участливо сказал он. – Она, ишь, долго не доилась, вот ей и трудно. У неё молоко жирное, маслистое, не то, что у других бурёнок. Вовремя не подои, спекается. Ты как, не замерзла?
– Не-а, – мотнула девочка головёнкой и, тряся пальчиками, опустила руки вниз.
Корова, обеспокоенная бездействием доярки, повернула голову и уставила на девочку чёрные, как мрак, глаза, как будто хотела спросить: ну, что же ты, доярушка?..
Людмилка поднесла кулачки ко рту, подышала на них, поразминала пальчики и, придвинув стульчик, потянулась к вымени.
Первая струйка ударилась о подойник чуть слышным звоном. Девочка несказанно обрадовалась ей и ещё усерднее стала тянуть поддавшийся сосок.
Вторую и третью струйки услышал и Юрка.
– Ай да Людмилка! – воскликнул он и тут же прикусил язык, корова повела на него настороженным взглядом, а сестрёнка приложила пальчик к губам.
Раздоенный сосок продолжал выдаивать Юрка – пальчики у Людмилки очень устали. Но теперь мальчик доил осторожно, предварительно смазав руки вазелином, и корова от него не уходила.
Передохнув, девочка села раздаивать второй сосок. Ласке становилось легче. Она уже дышала без подстанывания. Челюстями работала оживлённее, гоняя во рту жвачку, и время от времени всё норовила лизнуть маленькую доярку.
Людмилка недовольно ворчала:
– Да стой ты, не вертись!
Ласка затихала. Но потом вновь тянулась к ней, высовывая розовый язык.
– Да стой же ты, чудушко!
Но корова – её не зря называли Лаской – на доброту и ласку людскую тоже отвечала лаской. А маленькая девочка сейчас такая добрая, такая ласковая…
Мотнула Ласка головой, шлепнула языком по шубке девочки…
– Ой! – вскрикнула доярка и разом оказалась на полу.
Она опрокинула подойник и, испуганная, заревела.
Юрка, наблюдавший за ними, рассмеялся:
– Во, как Ласка тебя приласкала!
Корова, напуганная звоном ведра и вскриком девочки, отступила в сторону и уставилась на Людмилку в недоумении. Потом вздохнула, словно усмехнулась, и потянулась к ней. Девочка попятилась.
– Да не бойся, это она ластится к тебе.
Людмилка подняла подойник и сокрушённо покачала головой:
– Надо же, молока сколь вылила и меня вымочила.
Молока в подойнике было немного, но и того количества было жалко, поскольку досталось оно с трудом. Это было её первая самостоятельная дойка.
– Мамке расскажешь, что в молочной речке купалась.
Юрка сам сел доить. Но корова отчего-то вновь стала дергать ногой и отходить от него. Мальчик на неё заругался.
– Ладно, Юра, я сама, – подрагивая, сказала Людмилка.
Девочка стала зябнуть. Разлившееся молоко вымочило ей ногу и закатилось в левый рукав. Пока оно было парным, ей не было холодно, остынув, начало холодить.
Людмилка с уговорами, с прибаутками, какие слышала от мамки и какие могла придумать сама, продолжила дойку.
Ласка слушала, стояла тихо, пожёвывая жвачку. Но как только девочка раздоила очередной сосок, корова, облегченно вздохнув, мотнула головой – шлёп языком по шубке девочки! – и доярки на стульчике, как не бывало.
Тут уж не выдержал Юрка.
– Но ты у меня дождёшься со своей телячьей нежностью! – выругался он и намахнулся. Корова отшатнулась.
– Не надо Юра! – заступилась девочка, поднимаясь. – Она ведь не со зла. – И, подойдя к корове, стала сердито выговаривать ей. – Ты, Ластёнка, не шали. Зачем меня лижешь? Я же не твой телёнок, так и нечего меня лизать, – разъясняла она, поглаживая ей скулы, лыску, и, прижимаясь щекой к голове коровы, обиженно добавила: – Ты меня уже два раза со стульчика слизнула, молоко на меня пролила и мне теперь холодно. Ты разве этого не понимаешь? Вот как я тебя теперь буду додаивать, а?..
Корова слушала, хлопала глазами.
– Ладно, Людмилка, раздои последний. Я потом все разом выдою, – участливо сказал Юрка, чувствуя, что сестрёнка стала мёрзнуть по-настоящему.
Девочка взяла треножку и вновь уселась доить. Она опять что-то приговаривала, но слов её уже нельзя было разобрать. Слышалась сплошная дробь: д-д-д-д-д-д. Но Ласке, похоже, такая песня тоже нравилась. Она слушала её с закрытыми глазами. И, как только послышались звонкие струйки, оживилась.
Юрка был начеку. И опередил её намерение. Встал перед Людмилкой. Корова обнюхала его шубёнку, тяжело, как будто бы с обидой, вздохнула и отвернулась.
Юрка надергал из ясель сено, усадил в него сестру и вернулся к корове.
В деревне заглох дизель на подстанции, стало совсем тихо, и мальчик с грустью подумал: свет погас…
Долго ли коротко ли он доил, Людмилка не помнила. Она, уставшая, пригрелась в сене и уснула. Очнулась от звона подойника.
– Ой! И тебя слизнула? – изумилась девочка.
– Вот скотинка, а? – возмущался мальчик, поднимаясь. – Ты посмотри, что творит, последнее молоко едва опрокинула. Ух! – намахнулся на неё стульчиком, но не ударил, а забросил его в ясли. Поднял ведро и сказал: – Пошли домой, ну её…
