– У вас какое-то дело?
– Да. У меня дело. Я прочел твои отчеты за последние дни. Скажи мне честно, тебе их диктует Красен?
– Отчасти… – усмехнулся Волчок.
– Я этому не удивляюсь. А теперь расскажи мне, чего Красен не велел вставлять в отчет…
– Вчера он встречался с Государем и не хотел, чтобы об этом кто-то знал. Я не присутствовал на этой встрече, но знаю, что Красен хотел с ним помириться.
– А раньше? Удалось ли тебе узнать что-то, что Красен хотел от тебя скрыть?
– Если вы о покушении – нет, я ничего об этом не знал. Красен знал, теперь я уверен, но он ни с кем этого не обсуждал.
– Почему ты уверен, что он знал об этом заранее?
– Потому что он не удивился, когда это произошло.
– Вот как. И не удивился тому, что покушение провалилось?
– Над этим он посмеялся, но не обрадовался и не расстроился. Мне показалось, что он не знал о провале заранее, но ничего против него не имел.
– Посмеялся, значит… – Лицо Огненного Сокола перекосилось. – Скажи, а ты знаешь почерк секретаря третьего легата?
– Да, конечно. В канцелярии я часто работаю с его документами.
– А подделать его ты мог бы?
– Конечно. По памяти вряд ли, нужно иметь перед глазами образец. И не три слова, а страницу хотя бы.
Глупо было отказываться – все знают, что Волчок может подделать любой почерк. Значит, Огненный Сокол знает о записке Государю. И знает даже, чьим почерком она написана. После секретаря третьего легата Волчок будет следующим подозреваемым.
– Я воспользуюсь этим, если понадобится… – Огненный Сокол кивнул. Значит, подозревает. Он всегда и всех подозревает, а теперь у него гораздо больше причин подозревать именно Волчка. И, конечно, можно было воспользоваться любезным предложением Красена выдать его при случае, но Волчок посчитал, что случай пока не наступил.
А то, что он соврал Огненному Соколу, нестрашно. За это не обвинят в измене: Красен не только обладает властью, не только имеет бумагу, по которой его приказ может оспорить лишь Стоящий Свыше, – он чудотвор, почему бы простому гвардейцу не исполнить волю чудотвора из любви к Предвечному?
Мамонька поставила перед Волчком миску наваристого рассольника – он взялся за кусок хлеба, пристально глядя, чем она отвечает на взгляды Огненного Сокола. Лучше бы ей вообще на них не отвечать – чтобы не приваживать капитана Особого легиона в «Пескарь и Ерш». Волчок похолодел, представив, как Огненный Сокол заходит в трактир и видит Спаску на пороге кухни… А он ведь знает ее в лицо…
– Что смотришь недовольно? – улыбнулся Огненный Сокол, когда мамонька скрылась в кухне. – Жалко тебе? Или, может, ты ревнуешь?
– Она на мать мою похожа. Мне это… неприятно. Вы гвардеец, у вас власть – как она вам откажет?
– А с чего ты взял, что она мне откажет? Я что, мерзкий старикашка, по-твоему? И она не девица, чтоб ломаться.
Нет, мерзким старикашкой Огненный Сокол не был. Наоборот. Наверное, женщины за счастье почитали его внимание. Но Волчку почему-то казалось, что мамоньке он совсем не нравится.
– Уходите… – проворчал Волчок, потупившись.
– Что? – усмехнулся Огненный Сокол.
– Уходите. Мамонька не посмеет вас выгнать, потому что вы мне повредить можете.
– Ну-ну… А если я не уйду? Вот не захочу уйти и не уйду. – Огненный Сокол широко улыбнулся. – Что тогда ты будешь делать? За саблю схватишься? Давай! Я давно хотел посмотреть, что ты еще умеешь, кроме как красиво писать.
– Мне не победить вас саблей, и вы это знаете. Я могу лишь попросить – вы вольны выполнить мою просьбу, а вольны поступить по-своему. Но это мой дом, я здесь живу и еще раз говорю: уходите. Оставьте мамоньку в покое.
– Да ты никак сердишься? – Огненный Сокол рассмеялся. – Надо же, ты умеешь сердиться. А не боишься меня? Или думаешь, что дружба с чудотвором тебе поможет?
– Меня ценят и отличают, потому что я на брюхе не ползаю, и угождать любой ценой я вам не стану.
– Хорошо сказано. Но отвечу тебе по-дружески: это до тех пор, пока кто-нибудь не захочет посмотреть, как ты ползаешь на брюхе. А завтра тебе ой как понадобится дружба со мной. Только будет поздно. – Огненный Сокол поднялся, отодвинув тарелку.
– Ой, господин гвардеец, куда же вы! – ахнула мамонька ему вслед. – Еще ведь яблочки печеные… с медом…
Огненный Сокол вышел не оглянувшись. Мамонька подошла к двери, выглянула в щелку и только потом вернулась к столу. Ласково погладила Волчка по голове и сказала:
– Глупый, глупый мальчик…
– Мне показалось, он вам не нравится, – проворчал Волчок. – Я ошибся?
– Да не в этом дело. Если бы я хотела его привадить, я бы ему отказала.
– Не понял…
– Да что ж тут понимать… Твой Огненный Сокол получил бы, чего хотел, и забыл бы про меня. А не забыл бы – я бы его со службы каждый день встречать начала, он бы от меня по всему Хстову бегал… И уж к Мельничному ручью на выстрел бы не подошел. А теперь он снова явится. Пока своего не получит – не успокоится.
– Об этом я не подумал… – пробормотал Волчок.
Резюме отчета от 23 июня 427 года. Агентство В. Пущена
Предположение о том, что Слада Белен докладывал чудотворам о каждом шаге своего пациента Югры Горена (и не только его), полностью подтвердилось. Поскольку Белен очень опасается огласки этого факта, а также боится стать первым подозреваемым в убийстве, он легко дал согласие на сотрудничество с агентством. Узнав о денежном вознаграждении за сотрудничество, нуждающийся Белен дал показания с еще большей готовностью и откровенностью. Однако своих слов ни в суде, ни в каких-либо официальных инстанциях не подтвердит.
Значимые факты из показаний Белена:
1. Поскольку Югра Горен был неуравновешенным, а также пьющим человеком, задачей Белена было пресекать излишнюю его болтовню, отслеживать его повседневное психическое состояние и докладывать в службу эргономики обо всем, что ему становится известным о Горене.
2. Поддерживать миф о ничтожности предсказаний Горена и сейчас входит в задачи Белена, несмотря на то, что Тайничная башня не оплачивает ему этих услуг.
3. Медицинское заключение по делу Горена он писал под давлением чудотворов, на этот раз это была служба здоровья Славленской Тайничной башни.
4. Горен делал вид, что под воздействием алкоголя и наркотиков видит «откровения», и называл это «экстатическими практиками». Лишь последнее его «предсказание», возможно, действительно является галлюцинацией или псевдогаллюцинацией (дословно: «Горен допился до чертиков»).
5. Горен в самом деле страдал меланхолией, обусловленной не только алкогольной и наркоманической зависимостью, но и неизвестными Белену экзогенными факторами. Возможно, Горен действительно пытался медитировать, а экстатические практики энергоемки. В отличие от чудотворов, Горен практически не обладал способностью к получению энергии. Медитации истощали его организм, заставляли расходовать нервную энергию; алкоголь и опий служили стимуляторами, суррогатом энергии, получаемой чудотворами, – и все равно не могли ее полностью заменить.
Меланхолия и суицидная склонность Горена подтверждается независимыми экспертами-психиатрами на основании стихов, написанных Гореном незадолго до смерти:
Я держал у виска ледяной пистолет,
Ветер волосы мне беспощадно трепал.
У границы земли, у малиновых скал
Я стоял и смотрел, как сгорает рассвет.
Как запал. Как письмо на углях, навсегда.
Сердце билось – прощай, край свинцовой воды.
Север, может быть, это такая судьба,
Попрощаться с тобой и с собой – и уйти.
Не увижу, не вспомню, так просто, на раз…
Догорел – как и не был – вдали горизонт.
Я стоял на краю у малиновых скал
И смотрел, как сгорает последний восход[1 - Перевод Натальи Каравановой.].
6. Белен не знал (и в этом нет сомнений), в чем состояла научная работа Горена в Ковчене, но догадывался, что пристальное внимание чудотворов к Горену связано именно с ней.
7. За неделю до смерти Горен заговорил о ее предчувствии, но Белен отнес это на счет приступа меланхолии. Предчувствие его было столь сильным, что он переписал завещание.
8. Белен не может утверждать, явилась ли смерть Горена следствием параноидного (алкогольного) психоза или обусловлена чьей-то злой волей. И, несмотря ни на что, склоняется к версии психоза.
19–26 июня 427 года от н.э.с.
Инда стоял на краю обитаемого мира и смотрел на извержение вулкана. Белый дым ветры бросали на свод, рвали в клочья, но не могли разогнать: густыми клубами дым поднимался в небо и превращался в тучи, которые щетинились множеством молний. Трещина плевалась кипящим камнем, и фейерверками разлетались по сторонам огненные брызги. Вулкан грохотал подземными взрывами – торил дорогу под свод. И в его оглушительном рокоте Инда услышал отчетливое: «Я иду». Земля дрожала под ногами – это перед сокрушительной силой подземного огня трепетал Обитаемый мир.
«Я иду», – выл ветер, бьющийся в свод. «Я иду», – ворчал небесный гром. Неживое нечто говорило с Индой на языке, понятном без слов. Внерубежье не желало ложиться на графики гладких функций, оно наскакивало на свод разъяренным зверем. Оно собирало силы перед каждым броском, не распыляло и не растрачивало энергию понапрасну – било точно в одно место, как молоток по пробойнику. Словно было разумным существом.
И жалко смотрелась рядом с ним мощь всех аккумуляторных подстанций Обитаемого мира, и свод казался яичной скорлупой. И смешно было говорить об экономии на уличном освещении, даже об остановке заводов смешно было говорить.
Не плюй против ветра – рано или поздно плевок вернется тебе в лицо. Сила Внерубежья – это энергия чудотворов, накопленная веками, а не неведомые стихии, вдруг ополчившиеся на людей. Да, сегодня пробитую брешь можно будет залатать. Ненадолго. Расчет усиления поля показал Инде вполне приемлемые (для совета при Гроссмейстере) цифры, но Инда не зря приехал на метеостанцию – этот расчет ничего не стоил перед подземными взрывами и исторгаемой из чрева земли магмой. Перед тем, что шевелилось и рокотало у Инды под ногами. Как заложить в прогноз броски разъяренного зверя? Чем объяснить высокую вероятность направленных ударов по своду? Как доказать, что следующий удар придется именно в самое слабое место? Нет в теоретическом мистицизме стройной теории о разумности сил природы. Да и нет у нее разума – есть какой-то высший закон, сродни «где тонко, там и рвется». Есть стремление к равновесию, и наступающий на свод мир лишь ищет короткие к равновесию пути. И он их найдет.
Кто знает, может, Важан создал своего Вечного Бродягу, повинуясь этому высшему закону? Может, этот высший закон породил восьмиглавое чудовище, пришедшее из Исподнего мира?
И тут Инда впервые подумал о том, что по высшему закону создана еще одна вещь: фотонный усилитель. Как последняя капля, как грановая гирька, брошенная на весы, – и чаша стремительно несется вниз, в пропасть. Вещь, которая за час работы потребляет энергии больше, чем все славленские заводы за сутки. Потребляет энергию чудотворов – и выбрасывает отработанную энергию во Внерубежье, питает разъяренного зверя, дает ему силы на новые и новые броски. Система с положительной обратной связью… И чем больше энергии потребляет свод, тем сильней удары молотком по пробойнику.
Инда вернулся на метеостанцию далеко за полночь, но не смог уснуть – до утра просидел, выдумывая убедительные пояснения подогнанному к своим ощущениям расчету, подбирая коэффициенты и обоснования под них. К сожалению, нельзя было приложить к расчету содрогания земли под метеостанцией и ужас перед рекой кипящего камня. Когда дикий охотник строил ловушку для пещерного медведя, он не рассчитывал толщину ее стен – и без расчетов видел, какую стену медведь снесет, а какая перед ним устоит. Так и Инда знал, на сколько надо усилить поле свода, чтобы разъяренный зверь Внерубежья его не пробил. Но кто бы в это поверил?
Цифры, которые он утром отправил в Афран, вызвали панику и скандал. На метеостанцию тут же были посланы пять профессоров Эланской школы ортодоксального мистицизма, а Инде было приказано явиться в Афранскую Тайничную башню. Он выехал с метеостанции в Брезен, где его ждал магнитовоз с единственным прицепленным вагоном (и Длана Вотан, тоже направлявшийся в Афран). И летел этот магнитовоз в Эланию без единой остановки, весело посвистывая на станциях, – семафоры давали ему зеленую улицу. Вместо положенных двух суток дорога заняла тридцать часов – Инда успел выспаться и подготовить доклад к встрече с советом. Вотан не вылезал из своего купе и Инде не мешал.
Афранская Тайничная башня, в отличие от Славленской, была выстроена совсем недавно – белая, сияющая стеклами, она стояла на Тигровом мысе, далеко выдающемся в море. На ее верхней площадке по ночам сиял маяк – впрочем, и ее освещенные окна, и прожектора подсветки, и белоснежные стены сами могли служить маяком. Инда прибыл в Афран поздно вечером и понял, как быстро отвык от эланских ночей. Самое чудное время, которое он хотел провести в Славлене, – светлые ночи – ему снова придется встретить на юге, где солнце уходит за горы: раз – и нет его…
Инда надеялся на доклад для тригинтумвирата, но к его приезду собрали центумвират, и никого не возмутило, что заседание началось за час до полуночи. Инда всегда считал собрания центумвирата напрасной тратой времени, он давно проверил известную истину: более семи человек не в состоянии выработать никакого решения, если оно заранее не подготовлено. Это две головы лучше одной – а восемь голов хуже семи. Что уж говорить о ста! Неожиданно Инду посетила мысль о восьмиглавом чудовище: почему восемь голов, а не семь? Наверное, в этом есть какая-то хитрость, какая-то причина.
Присутствие на заседании мозговеда Вотана подтверждало уверенность в бесполезности этого сборища: речь идет о прикладном мистицизме – что в этом может понимать доктор медицины? Из каких соображений он будет голосовать?
Делая доклад, Инда понял, что решение уже подготовлено, подготовлено децемвиратом, времени на это было достаточно. И его аргументы тут никому не нужны. Пять профессоров на метеостанции подтвердят это решение цифрами. Однако центумвират выслушал его внимательно. Тогда Инда еще не знал, что за трое суток до его приезда здесь слушали аналогичный доклад о наступлении Внерубежья на свод в Исиде.
То, что Инда говорил, подрывало основы экономики. По его расчету, сокращение расхода энергии к началу следующего года должно было составить более тридцати процентов, и, конечно, одним уличным освещением дело бы не обошлось. Не о режиме экономии шла речь – о сворачивании мощностей крупных предприятий.
Инда, в отличие от людей, далеких от власти, никогда не считал своих руководителей глупей самого себя. И в сказки о неосведомленности Гроссмейстера не верил. Это обыватели хорошо знают, как управлять государством (а то и миром), потому что видят не дальше собственного носа. Свою миссию Инда считал состоящей как раз в том, чтобы передавать необходимую для принятия верных решений информацию, и обычно к нему прислушивались. Но не теперь.
– Для перестраховки цифра слишком большая, – изрек после доклада Гроссмейстер. – В данном случае мы не можем позволить себе такой запас прочности свода.
– Я исходил из правила «трех сигм», – пожал плечами Инда. «Три сигмы» были только жалким оправданием его подогнанного расчета.
– Что если мы пока попробуем разделить эти цифры на три? – улыбнулся Гроссмейстер.
Что Инде было ему ответить? Что следующий прыжок разъяренного зверя пробьет свод и лава польется в Беспросветный лес? Что это решение – лишь первый шаг в отступлении Обитаемого мира под напором Внерубежья? Что тридцать процентов – это только начало, жалкая отсрочка? Рассказать об островках живого, накрытых остатками силовых полей, в которые бьются смерчи и плюет лава?
– На два, не более… – поспешил сказать Инда. – А лучше на полтора.
Да, у центумвирата уже было готовое решение. Пожалуй, из всех решений – самое недальновидное: сокращение площади свода. Вместо того чтобы погасить солнечные камни и остановить магнитные, вместо того чтобы признать крах и надвигающуюся катастрофу…
Инда голосовал против. Он не стал докладывать о проверке расчетов сказочника-оборотня, о вероятности гражданской войны в Исподнем мире, результатом которой станет сокращение притока энергии, – что толку? Если у чудотворов больше нет стратегической цели, а есть только тактические задачи – продержаться на плаву как можно дольше, – о чем говорить?
Вотан, словно в насмешку, голосовал за. Инде показалось, что мозговед сделал это со странным злорадством – отомстил за нежелание Инды поберечь Прату Сребряна? Вряд ли. Вотан не мальчишка, чтобы так несерьезно сводить личные счеты (или просто радоваться чужой неудаче). Не найдя убедительных объяснений злорадству Вотана, Инда опять насторожился, ощутил тревогу – и азарт. Впрочем, ему было некогда подумать об этом хорошенько, его больше занимало противостояние Внерубежью, чем мозговеду Вотану.
