– Милый, куда мы убежим?
– Далеко отсюда, – таинственно улыбнулся тот. – Туда, где меж нами не встанут ни твой отец, ни соседи.
Лиза зарделась и смущенно поводила по земле блестящим хвостом. Ее спутник вздрогнул от какого-то шороха и повел ее через бурелом быстрее.
– Скорей! Кажется, за нами погоня…
– Что? – испугалась Лиза. – Не хочу возвращаться!
– И не вернешься! – заверил он.
Выдра и лис сошли с тропы, и дорога стала еще тяжелей. Подол зеленого платья Лизы порвался, нежные лапки исцарапали острые ветви – но какая разница? Она была с любимым. Их ждала целая жизнь – прекрасная, счастливая, полная радости!
– Лиза! Не хочешь попрощаться со своими розами?
Выдра непонимающе поморгала.
– А что… Я их не увижу больше?
– Нет. Если хочешь, можешь остаться, конечно…
– Нет-нет, – вздохнула Лиза. – Раз уж мы решили… Я попрощаюсь, дорогой.
Они подошли к реке, которая вела уже к большому озеру. Вдоль берега росли кроваво-красные розы – ее самая большая любовь после любви к жениху. Это цветы выслушивали ее жалобы на малодушного пугливого отца, потерявшего Лизину мать. Это цветы так похожи были на нее красотой – такой же нежной, но острой, точно пика.
– Прощайте, мои милые… Я надеюсь, вы не забудете меня! Я бы осталась, но моя любовь…
– А ты и останешься, – шепнул лис. Лиза нахмурилась.
– Ч-что?
– Красота… должна умереть.
Тяжелый камень ударил ее по макушке. Перед глазами потемнело – и выдра рухнула в воду. По спокойному стеклу озера поплыли красные круги. Лис повернул ее мордой к себе, вложил в зубы Лизы красный цветок и тихо исчез в тумане.
***
– Как звали ту красавицу?
– Какую, голубушка?
Две кумушки-ондатры в опрятных передничках важно шефствовали по берегу реки и дальше, к озеру. Они несли в лапках корзинки с корешками – как раз возвращались с рынка в свои хатки, где ждали детки.
– Да эту…
– Ну?
– Дочку… м-м… Слушай, ну не помню. Выдра, красоточка такая… Еще в зеленом платьице ходила, такая красавица…
– Ах, Арабелла?
– Да нет же, не бобриха, говорю – выдра! Радость наша вечная! Улыбчивая, приветливая, трудолюбивая…
– Ах, та, к которой вся деревня сваталась? Имя-то и не вспомнить… Вроде убежала она куда-то с тем разбойником-лисом… Рыжим…
– Я вот помню, что он был черный!
– Нет, рыжий… Ушки-то рыжие!
– Но нос и щеки, помнится, черные…
– Не все ли равно? Влюбилась, дурочка… А все из-за отца! Не воспитал девчонку по-божески, избаловал вконец… Ну, сам и поплатился. Уж сколько?..
– Два года, как помер, голубушка, два года…
Обе они были абсолютно точно уверены, что уж кто-кто, а они воспитывают деток наилучшим способом.
– Так что спрашиваешь-то? – спросила ондатра в желтом платочке. Ее подружка вздрогнула.
– Да просто… Что-то на ум пришла ее история. Надо бы рассказать дочкам в нравоучительных целях.
– Да, голубушка, да, расскажи. Молодежи не повредит знать, как плохо сбегать со всякими сомнительными личностями!
Ондатра неожиданно остановилась и прищурила подслеповатые глаза.
– Голубушка, а что это вон там?
– Где? – тоже сощурилась ее подружка. Увы, ондатры не могут похвастаться хорошим зрением. Они заприметили в воде какое-то зеленое пятно – причем явно не осоку или водоросль. Что же это?
– Кажется, выдра… – пробормотала ондатра в платочке. – Мелисса, голубушка, это вы? Вам идет зеленый цвет, солнце мое, но подплывите поближе! Мы угостим вас пудингом.
Пятно не шевелилось. Это, действительно, была выдра, но с чересчур светлым мехом и как будто светящаяся изнутри.
– Это, должно быть, Мария! Подшутить вздумала… Мария, дорогуша, невежливо не отвечать на приветствия! Ах, несносная девчонка! Вот скажем мы твоему папе, и…
Выдра подплыла к ним и встала в полный рост – до ондатр дошло, наконец, что перед ними не маленькая дочурка господина Гладкошерста.
– У нее, верно, сел голос, вот и не отвечает, – заявила ондатра без платочка. – Вода нынче холодная.
Ондатра в платочке подошла к выдре вплотную, обнюхала и покачала головой – надо сказать, обонянием их род тоже не блистал. Они в основном полагались на слух, а дама в зеленом молчала.
Наконец, одна из подружек подняла голову совсем высоко, привстала на цыпочки и разглядела-таки мордочку выдры.
Вот тут-то она и вспомнила забытое имя.
– Элиза Дэ-э-э-эй! – заверещала она, бросая корзинку и убегая подальше вместе с менее расторопной подружкой.
– Мама моя ондатра, призрак!
Не прошло и суток, как о призраке выдры стало известно всем. Но почему-то имя ее как-то затерялось в звериной памяти, и ее стали звать Дикой Розой из-за красных цветов у озера. Дикой Розой пугали непослушных малышей. К озеру и к впадающей к нему реке предпочитали больше не ходить – безопаснее брать воду с дальнего пруда. А то мало ли, что у этой утопленницы на уме… Никто ведь даже не знал, что Элиза вообще умерла – думали, сбежала с рыжим хитрецом, оставив отца на произвол судьбы.
– А какая была милая! И мех-то всегда причесан, и улыбка-то всегда дружелюбная… – вздыхали соседи, давно позабывшие имя влюбленной выдры.
***
– …А в тихом омуте только черти и водятся! Не золотые же рыбки…
– А плавала она не хуже рыбки!
– Вам доводилось ее видеть? Ха, тогда вы должны быть ровесницей микроскопа – как минимум!
– Ну, спасибо! По-вашему, я так старо выгляжу?
– Ха-ха, наоборот!
– Правда, мне бы хотелось увидеть ее.
– Кого?
– Дикую Розу.
– Да, мне тоже…
– Почему?
– Да так… Ваши истории очень занятные. У меня тоже есть одна. И я тоже начну с вопроса: вы верите… в меня?
Я не верю в Мэри Уорт
Примерно лет за двадцать до истории с Элизой Дэй в одном селении – недалеко, кстати, от нынешней Вулфджинии, – поселилась одна красавица. На самой окраине, подальше ото всех. Не выдра или какая-то там волчица, нет – это была совершенно великолепная, обаятельная и соблазнительная чернобурка. Лисица, каких еще не видели крестьяне тех мест.
Ее мех был гуще и роскошней, чем у всяких ондатр и выдр, но особенно ее отличала осанка, грация и какой-то манящий блеск в синих, как ночное небо, глазах.
Она не спешила ни с кем знакомиться, но своей красотой очаровала многих. Раз в неделю она забегала на рынок и покупала то соскобленную с рыбы чешую, то червяков, то крылышки мух. Все решили, что это чисто природные странности новой соседки – правда, семья лис, проживавшая в самом сердце селения, отнеслась к этому скептически. Сами они никогда насекомых в рот не брали, предпочитая рыбу из реки, овощи с собственного огорода, ягоды из леса. Их далекие предки помышляли поеданием мышей и зайцев, но уже не меньше пяти столетий, как это считалось дикостью.
– Не сочтете за грубость? – спросила одна почтенная кротиха, когда случайно встретила лису на рынке. – У Красноноса скверные червяки, лучше идемте – купим вместе у ежа Смоукинга, он за качество отвечает.
– Пойдемте, – смущенно улыбнулась лиса, махнув пушистым хвостом. – Право, не знаю… Спасибо вам.
– Как вас зовут, мисс? – осведомилась кротиха, радуясь, что разговор клеится.
– Мэри, мэм… Мэри Уорт.
Они купили червяков, поболтали, а под конец кротиха, которую звали Имельдой, пригласила Мэри в гости завтра в полдень.
По такому важному случаю семейка кротов, включая пятерых взрослых сыновей и дочерей Имельды и всех ее внучков, принарядилась. Непослушных кротят заставили надеть праздничные костюмчики и расчесать пушок, а уж сама почтенная кротиха облачилась в свое лучшее платье из голубого ситца и повязала новый чепчик.
Мэри была необыкновенно учтива и даже похвалила бантик одной из кротовичек. Вскоре ее позвали в гости кролики, ондатры, выдры, барсуки, речные крысы, наконец, и семья лисов – все полюбили лису, ее безупречные манеры и добрую улыбку.
Прошло около года, и в один день вдруг пропали трое крольчат из семьи матушки Кароты. Все селение искало малышей, но не нашли даже клока шерсти.
Скоро пропали детишки старика-барсука Стрипса, потом – наследники другой кроличьей фамилии, выдрята Дьюи, крысята Уэйва… Дети исчезали один за другим из-под носа родителей.
У Мэри и у лиса из единственной семьи селения тем временем родилось трое лисят. Двое из них пропали – мальчик и девочка. Пропал отчего-то и сам лис. Мэри осталась одна с маленьким сыном, и все жалели ее.
А потом мать того лиса, Лили, зашла за чем-то к невестке и тут же поспешила на рынок, истошно вопя:
– Дети! Наши дети!
Оказалось, старуха не застала Мэри дома, только нашла своего внучка спящим в колыбельке. Дверь погреба была открыта, и там лисица увидала полные пузатых бутылок полки. На бутылках с мутноватой бордово-красной жидкостью красовались бумажки с именами пропавших детей, включая и детей Мэри. По тошнотворному запаху лисица догадалась, что это кровь.
Это Мэри убила малышей и заполнила бутылки их кровью!
Только сейчас звери поняли, отчего лиса покупала столько странных приправ и жила уединенно – она была ведьмой. Но зачем ей кровь детей?
Когда Мэри вернулась, набрав в лесу каких-то кореньев, ее во всем заставили признаться.
– Зачем ты сотворила такое, чудовище?! – вопросили они.
– Красота… – кротко потупила глазки лиса, но, увы, ничье сердце это больше не тронуло.
– Что?
– Красота… Кровь малышей дает молодость и… красоту. А мужа пришлось убить, чтобы не разболтал…
Звери были в ужасе. Может, в лисе и могли проснуться какие-то первобытные инстинкты вроде желания проглотить полевку, но сосать кровь, как дикие племена летучих мышей с гор? Да еще и убивать ради этого родных детей, собственных лисят!
Мэри связали и публично сожгли на большом костре на рыночной площади. Огонь бесстрастно сожрал кружева ее белой сорочки, охватил роскошный черный мех – и вот во всполохах пламени была уже не красавица-лисица, а безобразное чудовище.
Предсмертные вопли Мэри надолго застыли в воздухе.
Селение погрузилось в глубокий траур по бедным малышам.
Дом ведьмы сожгли, а маленького лисенка взяла к себе его бабушка Лили и вся семья его отца.
Звали малыша Крисом. Семья его покойного папы была рыжая, мама – чернобурка, поэтому окраска у лисенка была забавная: мордочка вся черная, спинка и ушки рыжие, лапки и хвостик черные. Таких лис называют сиводушками.
Но не из-за шкурки его не любили: все помнили Мэри, а кто не помнил – слышал о ней от взрослых. Беднягу Криса называли ведьминым сыном и наследником убийцы, и он вырос замкнутым в себе лисом.
Шли годы. Крис собрал вещи и отправился в путь, куда-то далеко, далеко от селения…
