Валерий Павлович Киселёв "Случайности одной жизни. Закономерности или мистика?"

Случайности одной жизни. Закономерности или мистика?
Валерий Павлович Киселёв

Из случайностей постепенно складывается жизнь, характер человека, а то и судьба… А, может быть, случайности всё же закономерны? Может ли человек сам формировать свою судьбу, или она предопределена свыше?

Случайности одной жизни

Закономерности или мистика?

Валерий Павлович Киселёв

© Валерий Павлович Киселёв, 2023

ISBN 978-5-0060-3923-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Из случайностей постепенно складывается жизнь, характер человека, а то и судьба… А, может быть, случайности всё же закономерны? Может ли человек сам формировать свою судьбу, или она предопределена свыше?

* * *

«Свичушко светлое, спи со Христом,», слышу чей-то шёпот. Слёзы в усталых, добрых глазах. Засыпаю. Мне едва ли полтора года… Кто такой Христос – не знал, конечно, да и что такое «свичушко» – тоже. Но эти слова запомнил навсегда…

Тогда я не знал, что мама оставила меня у бабушки в глухой деревне Вологодской области, уехала к отцу, младшему лейтенанту Советской Армии в Красноярск-26, чтобы родить по дороге моего на год младшего брата Сережку… А пока я знал только, что корову звать Красулей, она часто мычит и ест сено, а пьёт из ведра. Помню, как дзенькает в ведро молоко, когда бабушка где-то под домом доит корову. Молоко – тёплое и сладкое. Ещё в доме был старик, мой дед, он обычно молчал, а иногда чесал свою деревянную ногу: «К погоде…». Напившись чаю, дед говорил: «Вот теперь всё хорошо. Всё в порядке». Говорил он очень кратко и понятно: «Обедать станем… Баню станем топить…».

Лежу в деревянной кроватке и пальчиком давлю клопиков на стене дома. Обои у кровати – в засохших кровавых пятнах. Всё тело у меня было в коростах от укусов. Засыпаю под шуршание тараканов на полатях. Удивлялся, как тараканы умеют шевелить усами. В ногах – огромный чёрный кот, тоже с усами – длинными и белыми. «Мозерушко-батюшко», говорила ему бабушка.

* * *

Сижу на полу, кто-то вываливает передо мной корзину живой рыбы… Рыбины прыгают, я хватаю их руками, смеюсь. Запомнил слова: «Вот комедиянец-то…» Это был мой дедушка, по маме, Константин Афанасьевич Клюшин. Через много лет узнал, что дед воевал солдатом в блокадном Ленинграде. Как только выжил… А вернувшись с войны, снова работал секретарём сельсовета. Умер в 1954 году, когда мне было два года. Наверное, вскоре после той встречи в деревне, с корзиной живой озёрной рыбы.

Мама рассказывала, что спустя какое-то время после смерти, он снова приходил. Жена его, моя бабушка Настя, увидела, как он открывает дверь в избу, только ногу через порог, испугалась, закричала, и дед как растаял, дымкой…

* * *

Смотрю в окно – мимо несутся деревья. Как их много… Поезд… Очень хочется какать. Кому сказать об этом – я и говорить ещё не умею… «Свичушко светлое», она бы поняла… Пошёл запах. Морщатся какие-то люди. Кто-то тащит меня на руках по вагону, за окнами пролетают деревья. Грохот вагона, дверь. Кто-то держит меня на руках, а подо мной дыра, и туда можно какать… Стало легче. Какой-то мужчина, я понимаю, бабушка говорила, что это папа, в военной форме, вытирает мне попу, ругается…

Он вёз меня из деревни в Сибирь, к маме и братику…

* * *

Отца призвали в армию 1 декабря 1944-го. А 17 лет ему исполнилось 27 декабря того же года. Это был последний военный призыв. Если бы он родился дней на 5 позже, в начале 1928-го, то и судьба его сложилась бы по-другому. Шесть с половиной лет отец служил солдатом в Литве, гонял банды «лесных братьев». Награждён был медалью «За боевые заслуги». Все эти годы мама ждала отца. Да не просто ждала, а пахала, жала рожь, косила сено в колхозе, зимами – рубила ёлки на лесозаготовках.

Любимой песней отца была – «На позиции девушка провожала бойца». Вернулся из армии, и, поскольку был комсоргом батальона, его – с шестью классами образования – назначили инструктором райкома комсомола. Только женился – опять призвали в армию, в военно-строительные войска, в Архангельск. Там я и родился. Школу отец закончил заочно, имея двоих сыновей, а потом, тоже заочно, и юридический институт.

А через год после повторного призыва в армию часть отца эшелоном – в Сибирь. Везти меня с собой мама не рискнула, да и снова была беременна – оставила меня в деревне на родителей отца. Только приехала в Красноярск – родила Серёжку… Больше года я жил с бабушкой и дедушкой.

* * *

Кто-то, наверное, папа, несёт меня на руках. Вижу рельсы. Темно, холодно, страшно, дышать тяжело – мороз. Отец вдруг шагнул вправо – и мимо с грохотом пронёсся поезд. Ещё бы несколько секунд, как потом мне рассказывал отец, и не было бы нас обоих. Шапка офицерская у него была завязана – мороз! Случайно сделал шаг вправо… И громыхнул состав…

Отец так крепко меня сжал, что замерло сердце. Нас бы смело… Мёртвых…

* * *

Какой-то человечек, спит, раскинувшись на одеяле, какая-то женщина, понимаю, что близкая мне, говорит: «Это твой братик, Серёжка. Я твоя мама…» Что такое «мама»? А кто же была та женщина, которая говорила мне «свичушко светлое»? «Я сам!» – отвечаю этой женщине, когда она хочет помочь мне раздеться.

Почему она обнимает меня и плачет?

* * *

В руках что-то острое, и красное…. У братика пальчики красные…. Пытаюсь отнять у него это что-то острое и страшное. Кто-то нам осторожно разжимает пальцы, и плачет. Красное и липкое в руках, но не больно. Крик: «Отец, ну как ты мог оставить на столе бритву?»

Красное и липкое – это Серёжкина кровь, из его малюсеньких пальчиков…

* * *

Серёжка, братик, упал с чемодана. Он был ему кроваткой на табуретке. Крик, рёв…

57 лет спустя: брата, мёртвого, голого, выносят из дома двое мужиков, задевают виском об косяк, и кровь, у мёртвого на виске, на том же месте, как тогда, когда он маленьким упал с чемодана. Хотя только что умер… Удар – в тот же шрамик…

Вот и кончилась его жизнь… Пустая и бесцельная, ни жены не было, ни детей. Горе нашей семьи…

* * *

Отец пришёл со службы, и в шинели, не раздеваясь, свалился спиной на кровать. Я развязываю ему тесёмки на шапке, а он пытается меня прогнать, теряя сознание. Скоро заболел и я, заразившись от отца. У кровати стоял таз, полный моей крови. Теперь понимаю, что столько крови из меня выйти не могло, она была с водой, но тогда было удивительно и непонятно, откуда в тазу её столько. Это был, кажется, гонконгский грипп.

Какой-то мужчина в белом халате, стоит рядом и говорит непонятное слово: «Кризис… Кризис…». Выжил.

А потом, почти без пауз, были коклюш, корь, воспаленье лёгких, ревматизм сердца…

* * *

Играем во дворе у дома, бегаем друг за дружкой. Нам по 5—6 лет. Вдруг брат Серёжка пропал. Рядом открытый, без люка, колодец канализации. Он там! Ору, топаю от ужаса ногами. В колодец прыгает солдат, вылезает с Серёжкой, он ревёт – весь в чёрной грязи. Бегу домой, за мной солдат – несёт Серёжку на вытянутых руках. Мама долго отмывала его в ванной от дерьма…

Он мог бы погибнуть ещё тогда….

* * *

Идём к озеру с братиком, мне 8, ему 7 лет, навстречу человек 5—6 мальчишек. Драка, бьюсь. Больно, кровь из носа, но бьюсь. Вижу, как отец, догонявший нас, с матом хлещет офицерским ремнём мальчишек. Они разбегаются с рёвом. – «А где Серёжка?» – Он встаёт из кустов справа. Отец хлещет ремнём и его: «Трус! Брата бьют, а ты в кусты?»

Никто из нас троих не мог знать, что этот случай так по-разному сформирует характеры братьев.

* * *

Зима, от станции до деревни – 50 километров – едем с отцом на санях. Встречал нас брат отца дядька Сергей. У него брат – Сергей, и у меня, только мы его зовём просто Серёжкой. Быстро темнеет, я, во что-то закутанный, сижу перед задними копытами лошади. Она, то и дело фыркая, чуть ли не бьет мне этими копытами в лицо. Вижу, как в меня от копыт летят какие-то красные брызги. Холодно. Обернулся – дядьки Сергея на санях нет, отец спит, откинувшись с саней головой, без шапки. Лошадь бежит и бежит. Звёзды на небе, сугробы по сторонам. Кто-то воет… Потом узнал, что братья со встречи выпили, да так крепко, что дядька Сергей свалился с саней на дорогу. Потом, очнувшись, всё же догнал нас.

Мама потом говорила: «Доехали тогда только бабушкиными молитвами…». Она всегда перекрестит нас в дорогу, а если знает, что едем к ней, то молится. «Царица небесная, спаси и сохрани!» – всплывают в памяти ее слова. Бабушка крестила даже квашню на пироги, оставляя её на ночь у печки.

* * *

Мама намазала маслом кусок хлеба, посыпала его песком, и – бегу во двор. Какой-то мальчишка вырывает у меня изо рта не разжёванный кусок хлеба, ногтями больно зацепил дёсны… Заревел, слёзы по щекам…

Зимой, в трескучий мороз, гулял и лизнул огромные чугунные ворота у дома… Кто-то льёт воду из чайника на прилипший к металлу язык… Вот теперь можно и пореветь…

* * *

«К трём прибавить четыре. Сколько будет, Киселёв?» – спрашивает учительница. «… Вычитать и умножать, малышей не обижать учат в школе, учат в школе…». Стою у парты, я первоклассник, и перебираю пальчиками, считаю: «Три, ещё – один, два, три, четыре… Стало…»

Соседка по парте, Наташа Погорелова – до сих пор помню её взгляд, смотрит на меня со смесью жалости и презрения…