Ваня засуетился и включил.
Ансгар стоял на коленях в круге, наклонясь так низко, что кончики его волос касались земли.
– Он шшто, мусльманин? – спросил Мухоротов.
– Нет, – ответил Ваня, – он зовет мертвеца из земли.
Ваня не знал, так ли это на самом деле, но ему казалось, что так.
– Вот придурок, – хихикнул бизнесмен.
– Ай! – сказала Таня. – Вы там поосторожней. Я еще не пошла с вами на выборы. И фамилия моя не Ларина, так что в случае чего я и в рыло съездить могу.
Ансгар Фридрихович боялся собственной смелости. И еще боялся оторвать Эрлиху руку. Рука сначала была сухая, черная, а потом буквально под пальцами начала сглаживаться, скользить, обрастать тонкой кожей.
В такие минуты некромант старался не думать о глобальных мировоззренческих проблемах. С точки зрения главных мировых религий его занятие было как минимум хулиганством и кощунством. Но ведь и занятие хирурга, думал он, – тоже надругательство над неприкосновенностью человеческой плоти и божественным замыслом. И вообще, хирургия – это больно. И вправление вывиха – тоже больно. Но ведь – гуманно. Хотя, возможно, и гуманизм в том виде, в котором его пестует цивилизация, тоже немалое извращение.
– Wo bin ich?
Разглядывая творение почти что собственных рук, доктор Мерц ощущал себя в полной гармонии с миром. Это не было гордостью. Это не было усталостью или удовлетворением от хорошо выполненной работы, это были совсем другие ощущения… словно бы он подглядел миг творения, попал за кулисы загадочного спектакля под названием «жизнь». В эти моменты жизнь не делилась на свою и чужую. Он каждому из них отдавал немного от своего времени и удивлялся, почему оно еще не кончилось. Наверно, это как с донорством. Чем больше отдаешь крови, тем больше ее образуется.
Эрлих был красив, грязен и немного удивлен.
Некромант достал платок и попытался смахнуть хотя бы землю, выступающую из дырки у него во лбу. Получилось плохо, но все же приличнее, чем раньше.
– Sind Sienochin Russland. Esdauerte 70 Jahre, – ответил он.
Про то, что они умерли, а потом были подняты из земли, клиенты обычно знали сами. Надо было только указать им место и время.
Они разговаривали, а фонарик горел, заменяя собою, видимо, восходящее солнце.
– Сколько лет, вы говорите, прошло с войны? – поставив стакан с водой, Эрлих осмотрелся. Вокруг были только звезды, деревья и огонек далекого костра.
– Скоро семьдесят, – ответил странный человек с ввалившимися щеками и разными глазами. Его было едва видно. – Русские победили. Германия была поделена на две части, потом опять воссоединилась. А Советский Союз, наоборот, растащили, и теперь каждая из его бывших республик пытается встать на ноги и сделать «как было, только лучше». Обычно получается хуже.
– Я помню небытие, – поделился Эрлих. – И сижу тут, болтаю ногой. Но помню небытие. А там, – он кивнул на костер, – кто?
– Люди другого века. Они далеко от вас. Не говорите с ними. Вы из разных времен.
– А вы?
– Меня зовут Ансгар.
– Я предчувствовал, что так и будет. Что русские победят. Они бывают совершенно безумны. А у них все хорошо?
– Конечно, нет. Когда все бывает хорошо у безумных? Но, будь у них все хорошо, они бы давно спились от скуки. Впрочем, многие и спились, следовательно, все не так плохо, как им самим кажется.
Эрлих засмеялся – хрипло, со странным отзвуком, похожим на эхо бормашины, породнившейся с волчьим воем.
Они говорили еще; Эрлих чувствовал себя странно и поминутно озирался.
– Зачем вы подняли меня? – спросил он.
– Вас девушка искала, – ответил Ансгар.
– Семьдесят лет? Так она уже старушка, а не девушка! – вскричал Эрлих. – Что я с ней делать буду?
– Говорят, вы очень любили друг друга.
В этот момент со стороны костра послышался шорох, а затем долгий, полный ужаса крик. Странный человек вскочил и обернулся.
Двое, что сидели у костра, вскочили, стали поднимать что-то с земли, наверное, третьего человека, но тот был против и отбивался, ругая их на чем свет стоит.
На дальнем конце поляны стояла, отражая свет, фигура женщины. Сквозь середину ее просвечивали стволы деревьев, а в самом центре, в груди, пульсировало темное пятно, притягивающее взгляд.
– Черт, – некромант с досадой закусил губу. – Призрак? Вампир? Стихийно неупокоенная душа со странным телом… Она видит сердцем, точнее, тьмой, которая у нее вместо него. Это плохо. Я не успею. А вы, Эрлих? Скорее, идите туда. Спасите их. Она пришла за вами. Она увидит вас.
– Боже, зачем мне эта старуха! – вскричал юный немец.
– Встань и иди!!! – рявкнул некромант. – Развели тут театр.
И Эрлих пошел. Вообще-то он был против. Но ослушаться он не мог.
Павел Петрович очнулся от жажды. Вокруг было темно, только где-то за пределами видимости мерцал костер, играя вертикальными тенями.
Неплохое приключение, подумал Павел Петрович. Хоть выпил на природе. А этот корявый ублюдок, конечно, сейчас скажет, что звезды не так встали, и он, Павел Петрович, все уже проспал.
Надо все же сесть.
Деревенские, Ваня и Таня, сидели возле костра, спинами к нему. Справа, в заросшем каменном квадрате, на кочке сидел этот прикольный немец, Ансгар.
А к костру шел еще один человек. Как они так сделали, Павел Петрович не понял, но этот идущий выглядел, как офицер вермахта. Даже головной убор был при нем. Правда, все было тусклым и нечетким, но узнаваемым.
Павел Петрович восхитился масштабом представления. Даже встал на ноги, чтобы лучше видеть.
Офицер, как оказалось, шел не к ним, даже не к костру… да что там, почти бежал. И путь его пролегал куда-то влево, мимо Павла Петровича. И еще он что-то кричал по-немецки, Павел Петрович не понимал, что именно, потому что слов было очень много и все разные.
Таня с Ваней тоже что-то кричали, только бежали они в другую сторону.
А когда немецкий солдат остановился, Павел Петрович разозлился, что ничего не понятно. Если уж устроили спектакль, то кто-то один должен внятно говорить у микрофона, думал он.
– Я ничего не понял! – крикнул он.
Таня не ответила, зажала рот руками. Ваня пожал плечами. Ансгар только встал со своего места, всматриваясь.
– Jetzt verstehen, – сказал кто-то слева от Павла Петровича и прикоснулся к его плечу. «Сейчас поймешь». Он обернулся и увидел то, чего никогда в жизни не встречал, – прозрачную женщину с длинными белыми волосами, в серых одеждах и с черной дырой на месте сердца. Черная дыра билась, пульсировала и становилась то плотнее, то бесплотнее – во всяком случае, так это выглядело для Павла Петровича. И когда ее сердце становилось плотнее, тьма словно бы накладывалась сама на себя, слой за слоем, и начинала мерцать, как свет, только это все равно был не свет, а та Тьма, что уже не является просто цветом, а является материей, для которой обычная темнота – лишь одна буква из слова.
– Матильда, – крикнул ей издали немецкий солдат. – ich bin hier!
– Ehrlich!
Тут Павел Петрович почувствовал, что задыхается, открыл рот, чтобы набрать воздуха, и даже набрал, но удушье не проходило. Все поплыло, помутнело, он дышал, но воздух стал чужим, без жизни и ясности.
Так Павел Петрович и упал – посиневший, с открытым ртом, тщетно пытаясь вдохнуть то, что вернуло бы его к жизни.
– Дебил безмозглый, – выдохнул господин Мерц, поднимая голову. – Фома неверующий. Все, пульса нет… В круг его. То есть, черт его дери, в квадрат.
Всех, кроме Вани и Эрлиха, трясло нешуточно, да и самому Ване было немного страшно. Не так, как было бы страшно живому Ване. И это несмотря на то, что возлюбленная красавца Эрлиха держалась поодаль и подходить ни за что не хотела. Мерц сказал, что это из-за Таньки. Мол, она боится женщин, потому что в них больше созидающего и их труднее разрушить. Об них она может разрушиться сама. А ей нельзя, потому что ее желание найти Эрлиха было сильнее жизни и смерти. Оно сделало ее такой.
Ваня задумался о том, что делают с людьми их желания, и посмотрел на неподвижного бизнесмена. Теперь тот был, насколько позволяла видеть ночь, не желтым, а синим.
– Он умер? – спросил Ваня.
– Да. Но пока квадрат активен, мы его подымем. Павла Петровича даже не придется убеждать, что фонарик на светодиодах – это первый луч солнца. Скоро настоящий рассвет. Он должен понять, хоть и тупой буржуй.
Доктор Мерц был в фазе подъема: быстр, энергичен, даже его спина казалась прямой, а глаза – одинаковыми.
– Он на себя не похож, – взволнованно шепнула Таня. – Может, переработал?
– Переработать ему еще предстоит, – ответил Ваня, прилаживаясь, как бы ухватить злополучного бизнесмена. И вдруг обернулся к шефу. – Танька говорила – он был симулянтом, – вспомнил Ваня. – Развлечься хотел.
– Значит, не мне одному это показалось, – заметил Ансгар Фридрихович. – Или с кем поспорил. Надоели бабы и Куршавель.
«Вы развлекли его», – мысленно заметил Эрлих и спросил, может ли он чем помочь.
Ваня кивнул – мол, да, помогай, – и они вдвоем взяли Павла Петровича за конечности и отнесли на место будущего возрождения. Потом так же вдвоем зажигали свечи.
– Ты любил ее? – спросил Ваня.
«Не знаю. Но теперь знаю, что должен».
Ваня сразу подумал о том, что из двух любящих всегда любит только один. Видимо, красавец Эрлих только позволял себя любить. Возможно, он и не хотел, чтобы она его нашла, но теперь его характер поменялся и он чувствует, что должен быть со своей невестой. Или наоборот?
– А я тоже воскрешенный. Поэтому понимаю тебя и ты меня понимаешь. Мы были бы страшной, всесокрушающей армией, – сказал Ваня. – Что? А, Ансгар Фридрихович… он таким родился. У него еще два брата и сестра, но они обычные люди.
Когда последняя свеча была зажжена, Эрлих вежливо поблагодарил всех, попрощался и ушел туда, где ждал его страшный призрак.
И они с призраком обнялись. Говорили долго; словно и не было тут никого, кроме них. Так, как разговаривают люди, не видевшие друг друга без малого семьдесят лет.
Они не заметили, как некромант медленно подошел к ним; они никого не замечали.
Ансгар Фридрихович выпростал бледные в рассветном свете руки из-под плащ-палатки, покатал что-то в пальцах, раздавил. А потом воткнул каждому в плечо – жестом, каким медсестра вонзает шприц.
Тут же обе фигуры стали зыбкими, потускнели, начали исчезать – то ли в свете, то ли в темноте – рассыпаться. И продолжали свой стихающий разговор, пока все, кто остался на поляне, не услышали жуткий, беззвучный крик – как будто всей Вселенной вправили давний болезненный вывих. И как будто Вселенная, глубоко тоскуя, так и не решила – хорошо это или плохо.
Татьяна тихо заплакала.
Доктор Мерц вернулся. Теперь, прислонившись к дереву и сложив руки на груди, он ждал, глядя в землю.
А Ваня следил, чтоб не погасли свечи воскрешаемого бизнесмена.
– Зато вы теперь точно знаете, что проживете еще сорок девять лет, – утешал Ваня воскрешенного. – А это не всем известно.
– Но как я буду спать с женой? – возмущался Павел Петрович. – Я ж холодный!
– Я уверен в том, – влез Ансгар Фридрихович с сермяжной правдой, – что ваша двадцатилетняя жена будет счастлива, не чувствуя больше необходимости разделять интимные услады с жирным и обрюзгшим самодуром. Ваших денег ей будет вполне достаточно для хороших отношений. А дети у вас уже есть.
Павел Петрович задумался, словно прислушиваясь к чему-то в своей голове.
– Этак, – пробормотал он, – я к старой жене вернусь…
Ваня насторожился. Характер Павла Петровича действительно несколько «повело». Вернуться к жене. Это ж надо.
– А друзья? – спросил клиент жалобно. – Мои друзья? Они же…
Ваня закрыл глаза. Вот, вот оно. Такие моменты он очень любил. За них он обожал шефа.
– Они тоже ничего не знают… Впрочем, так им и надо, христопродавцам! – прорычал Павел Петрович. – Присосались к матушке-России как клещи!
Он еще много говорил. Детей, мол, с заграницы заберу – нечего им там делать. Пусть у себя дома прибираются. Новую жизнь строят. И еще он думал, что Ансгар Фридрихович фокусы показывает. Спор у них с другом вышел – правда это или нет. Вот Павел Петрович и решил победить в споре. А получилось, что проиграл. Но он не чувствует себя проигравшим. Его жизнь только начинается, он воин. Паладин, да.
Павел Петрович расплатился, пошел к машине. Остановился, окинул взором деревню.
– Эх, – сказал он, – хорошо-то как! Куплю здесь земли. Построю дом, людей наберу.
Его охрана переглянулась – видимо, им еще предстояло привыкнуть к переменам, произошедшим в характере босса.
– Ближайшая свободная, говорите… – Ваня покосился на пустующий дом Генциана Виолетыча.
– Только бы он эту разруху не купил по старой памяти, – поморщился Ансгар Фридрихович. – Я не выдержу рядом с собой паладина. И химией не увлекся.
Ваня задумался, а потом вдруг сказал загадочное:
– Получается, вы все-таки правите страной… немного. А я думал, что вы ее совсем уж не любите.
– Думать больше не пробуй, – наказал ему Ансгар Фридрихович. – В твоей стране интеллект вырастает до размеров, несовместимых с жизнью, но тебе это, к сожалению, уже не страшно.
