Глава XVI. Проходят месяцы
Теперь одна лишь Мария-Антуанетта осмеливается противостоять госпоже Дюбарри. Она поклялась никогда не говорить ей ни слова и не упускает случая ее задеть. Между ними идет глухая борьба с интригами и словесными колкостями, привносящая во дворец военную атмосферу.
При каждом унижении, устроенном его воспитанницей королевской любовнице, посол Мерси прибегает, словно пожарный, на место возгорания. Он рвет на себе волосы и умоляет. О чем она думает? В Европе назревают важные события. Англия и Пруссия стараются завоевать симпатии госпожи Дюбарри. Что станет с Австрией, лишившейся поддержки Франции? Мария-Терезия мечет громы и молнии в Шёнбрунне, посол в отчаянии бросается к дофине. Неужели она хочет погубить свою родину?
Наконец Мария-Антуанетта, сломив гордыню и преодолев отвращение, в первый день нового, 1772 года, при большом выходе придворных дам, роняет, проходя мимо фаворитки:
– Сегодня в Версале много народу…
Двор тотчас приходит в лихорадочное возбуждение. Госпоже Дюбарри кажется, что это заговорил с небес ангел. Людовик XV, не помня себя от радости, чуть ли не молится на Антуанетту.
Самое время. Приходят известия, что Пруссия, Россия и Австрия вонзили свои когти в Польшу и рвут ее на части. Что делать Франции? Обнажить шпагу в защиту давней союзницы? Кое-кто надеется на такой поворот событий, польский король Станислав-Август просто убежден в нем. Но разве Людовик XV может начать войну против Австрии и тем самым заставить плакать свою любимую внучку, которая так мила с госпожой Дюбарри? Франция оплакивает – совсем тихо – несчастья Станислава, но не делает ни одного ружейного выстрела. Банальная фраза, произнесенная семнадцатилетней молодой женщиной, решила судьбу четырех миллионов поляков.
Радость дофины была бы полной, если бы одержанный успех не имел для нее горького привкуса. Посол Франции в Вене, принц де Роган, этот странный прелат, посещающий злачные места чаще, чем церковные службы, посмел написать герцогу д’Эгийону:
«Я действительно видел, как Мария-Терезия оплакивает беды разделенной Польши; но эта государыня опытна в искусстве быть непроницаемой; мне кажется, она умеет плакать по заказу: в одной руке у нее платок, чтобы вытирать слезы, а в другой меч, чтобы оставаться третьей державой – участницей раздела».
Д’Эгийон зачитал это письмо Дюбарри; фаворитка, желая позабавить короля, процитировала его Людовику XV во время интимного ужина с ним. На следующий день весь Версаль знал его содержание наизусть. Ознакомившись с ним, Мария-Антуанетта содрогнулась от негодования и гнева.
– Этот Роган негодяй! – воскликнула она. – Осмелиться так написать о моей матери! О, рано или поздно он мне за это заплатит! Дорого заплатит!
Это было твердое решение. Правда, она уже не ребенок. Все согласны, что она растет и формируется. Она становится более рассудительной, и ее уже не нужно упрашивать носить корсет или чистить зубы; она полюбила наряжаться и теперь требует большего разнообразия в своих туалетах. Скоро, с помощью Розы Бертен, ее гардероб оказывается забит, а кошелек пуст. Когда у нее не остается ни единого экю, чтобы купить хоть локоть тафты, она обращается с просьбой к королю. Госпожа Дюбарри, узнав об этой просьбе и надеясь, что ее жест оценят, высказывается за то, чтобы ее удовлетворить. Отныне дофина будет получать 96 тысяч ливров в свою личную шкатулку.
Однако Мария-Терезия в Вене обеспокоена и взволнована. Пармская инфанта Мария-Амалия беременна, беременна также и Мария-Каролина, королева Неаполитанская. Когда же Мария-Антуанетта последует примеру своих сестер? Неужели она бесплодна? К счастью, императрица знает, в чем дело, знает, что причина в дофине. Она умоляет дочь проявить немного тепла, чтобы разморозить этого принца, чье целомудрие вызывает скандал и ставит под угрозу будущее трона. Ничего не происходит, любовь остается для него книгой на незнакомом языке. Ночь существует, чтобы спать, день – чтобы класть кирпичи, слесарничать и охотиться на оленей… «Дорогая матушка, – пишет Мария-Антуанетта, – уверяю вас, что, со своей стороны, не пренебрегаю своими обязанностями».
Все же разочарованная в душе, Мария-Антуанетта ищет вокруг себя средства забыть об этом оскорбительном пренебрежении. Рядом граф д’Артуа, изобретательный, острый на язык весельчак. Его общество очаровательно, и ради него вполне можно стерпеть со стороны Артуа некоторые излишне вольные ласки, которые порядочной даме стоило бы пресечь. Когда речь заходит о балах, прогулках по суше или воде, ночных вылазках пешком, на лошади или в экипаже, Артуа все организовывает и предусматривает.
Он сдержал обещание и создал в Версале, на чердаке, маленький театр. Он был там поочередно актером, декоратором, рабочим сцены. Граф и графиня де Прованс, Мария-Антуанетта и господин Кампан образовали труппу. Дофин был единственным зрителем: его сажали в кресло и позволяли выражать удовлетворение, хлопая по своей шляпе. Вдруг посреди какой-то сцены актеры останавливались из-за странного шума. Что это: свист или аплодисменты? Ни то ни другое. Монсеньор дофин храпел.
Но господин де Мерси убеждает Марию-Антуанетту отдавать предпочтение более подобающим августейшим особам развлечениям. Дофине пора показаться своему народу; уже завтра она может стать королевой, и подданные должны знать ее, заранее подготовиться к радости иметь ее государыней. Тогда молодая женщина просит у Людовика XV разрешения посетить Париж, и 8 июня 1773 года дофин и дофина въезжают в столицу при ликовании народа. Вечером, на балконе, нависающем над террасой Тюильри, старый маршал де Бриссак говорит Марии-Антуанетте, указывая на площадь, улицы и окна, где теснится выкрикивающая ей здравицы толпа:
– Мадам, там двести тысяч влюбленных в вас…
Так события показывают дофине меру ее власти. Она отправляется в Оперу, в «Комеди Франсез», в Итальянскую комедию; посещает Салон и показывается на ярмарочных празднествах. Повсюду ее встречают крики «виват!». Опьяненная восторгами зевак, она мало-помалу начинает обретать уверенность в себе и высвобождаться из-под влияния тетушек, недовольно смотрящих на то, что она избавляется от их опеки, бывшей полезной для их политики. В это же самое время госпожа де Ноай в отчаянии констатирует, что ее авторитет тает, словно кусок масла на раскаленной сковороде…
И наступает 1774 год… судьба Марии-Антуанетты определяется.
Глава XVII. Первая встреча
Был понедельник, начало января, пять часов. Дофина только что открыла бал, который давала у себя в апартаментах каждую неделю по пятницам. Общество было немногочисленным, но избранным. Дофин, прислонившись к консоли, смотрел большими близорукими глазами на танцующие пары. Заплывшие жиром граф и графиня де Прованс подпирали стенку. Мадам, красная, как огромная редиска, задыхалась в своем корсете; неподалеку от нее ее муж отпускал пересыпанные латинскими фразами остроты, которым вежливо улыбались граф Эстергази и герцог де Куаньи. В углу салона Артуа дразнил старую даму, отвечавшую ему со смехом, вскриками и ударами веером.
– Милая моя, – шепнула Мария-Антуанетта госпоже де Ламбаль, наклонившись к ней, – посмотрите на моего деверя. Он все еще терзает бедную герцогиню де Шон.
– Не волнуйтесь, мадам, – ответила принцесса, – она достаточно остроумна, чтобы защитить себя.
– Надо ее поздравить с предстоящим бракосочетанием, – заметила дофина. – Вот ведь история! Я чуть не плакала… Как вы знаете, старая дура упрямо хочет выйти за господина де Жиака, моего сюринтенданта[21 - Сюринтендант – управляющий.], никак не желает отказываться от этой идеи… ей шестьдесят, ему – тридцать…
– Ну, это-то ее беспокоит меньше всего. Она рассказывает каждому, кто желает ее слушать, что для простолюдина герцогине всегда тридцать лет…
Мария-Антуанетта улыбнулась, но тут же тяжело вздохнула:
– Мне не нужно это осложнение в моем доме в тот самый момент, когда ходят слухи о скором визите моего брата Иосифа.
– Император собирается приехать?
– По последним известиям, его путешествие откладывается. Конечно, я буду счастлива его увидеть, но…
– Вы его боитесь?
– Он очень строг, милочка, настоящий моралист! Будет все критиковать, назовет меня безалаберной, ленивой, необразованной…
– Вы больше не ребенок, мадам, вы сможете ему ответить. Кроме того, слухи расскажут ему, как вас любит народ. Успокойтесь, парижане не забыли, что вы сделали для жертв пожара, разрушившего Отель-Дьё[22 - Отель-Дьё – больница и приют для бедных.]; только и разговоров, что о вашей щедрости к крестьянке, чей муж погиб на охоте и…
Дофина больше не слушала. Вот уже некоторое время внимание ее было приковано к одинокому молодому человеку, стоящему возле двери. Ему не было и двадцати, он держался без аффектации, был высок, строен, с гордо посаженной на широкие плечи головой, с тонкими чертами лица. Густые брови подчеркивали блеск его прозрачных глаз. Рот с тонкими губами был маленький, нос прямой, цвет лица матовый, но при этом с румянцем. Ни один из присутствующих мужчин не мог сравниться с ним красотой и благородством осанки.
– Кто этот молодой господин? – спросила Мария-Антуанетта госпожу де Ламбаль.
– Граф Аксель Ферзен, мадам; мне кажется, господин Крейц, посол Швеции, собирался просить оказать честь представить вам его.
– Он очарователен. Что вы о нем знаете?
– Его отец, фельдмаршал, является в Швеции лидером партии «шляп»[23 - Партия «шляп» – одна из основных шведских партий, объединяла молодых представителей дворянства, промышленников и крупных торговцев. Выступала за реваншистскую войну с Россией с целью возврата утраченных Швецией в предшествующих войнах территорий ивосстановление великодержавного статуса своей страны. «Шляпам» противостояла партия «колпаков», объединявшая как часть аристократии и духовенства, так и среднего и мелкого бюргерства; «колпаки» выступали за осторожную внешнюю политику и дружеские отношения с Россией.], в его лице Франция имеет преданного друга, тем более что он тринадцать лет прослужил в королевской армии…
– Стало быть, он вправе ожидать, что его сыну окажут наилучший прием, – заявила дофина.
Через мгновение молодой швед, в голубом камзоле, подшитом мехом и украшенном позолоченными пуговицами, изящно подошел к дофине.
– Рада с вами познакомиться, господин Ферзен, – сказала Мария-Антуанетта. – Мне рассказывали много хорошего о вашей семье, и я знаю, что вы любите Францию.
– Мадам, – серьезно ответил граф, – эта любовь не должна вас удивлять; в моей матери течет французская кровь; один из ее предков, барон де Ла Гарди[24 - Мать Ферзена происходила из шведского рода де Ла Гарди (Делагарди), основатель которого, французский офицер Понс (Понтус) де Ла Гарди, в середине XVI в. поступил на датскую, а затем на шведскую службу. Он был женат на незаконной дочери короля Швеции Юхана III; от этого брака и пошли шведские Делагарди, давшие стране ряд видных военачальников и политиков.], некогда находился на службе у Дании…
– Следовательно, вы немного наш, месье, с чем я вас и поздравляю. Вы впервые в Париже?
– Да, я здесь всего несколько дней, мадам. Я покинул Швецию четыре года назад; отец отправил меня в заграничное путешествие для получения образования и подготовки к профессии военного. Я уже посетил Пруссию, Швейцарию и Италию… Сюда я приехал из Милана…
– И долго вы намерены у нас пробыть?
– Еще не знаю… возможно, что вскоре уеду в Лондон.
– Какая же вы перелетная птица! – со смехом заявила Мария-Антуанетта.
Она с любопытством рассматривала собеседника. Он не был похож ни на одного из тех мужчин, с кем она общалась, не пытался выставить напоказ свои достоинства, не рассыпался в комплиментах. Он был не по годам серьезен, оставался спокойным, сдержанным, как бы отстраненным от самого себя. Он произносил банальные вещи медленно, словно спотыкаясь на отдельных словах, и голос его звучал жестче из-за северного акцента, однако молодая женщина испытывала тайное удовольствие от того, что слушала его.
– И вам здесь не скучно? – спросила дофина с лукавой ноткой.
– Где бы я нашел для этого время, мадам? – ответил Ферзен. – Граф Крейц очень добр ко мне и изо всех сил старается меня развлекать. Он уже водил меня к испанскому послу и к госпоже де Брионн; так что от нехватки общения я не страдаю.
– И все же, – произнесла Мария-Антуанетта, – я надеюсь, что до вашего отъезда мы снова увидим вас здесь. Приходите на мою игру…
Ферзен понял, что разговор окончен.
– Ваше высочество слишком добры, проявляя ко мне такой интерес, – произнес он, кланяясь.
И с высоко поднятой головой, изящным шагом удалился так же неспешно, как подошел.
Мария-Антуанетта повернулась к госпоже де Ламбаль:
– Что вы скажете об этом молодом шведе, моя милая?
Принцесса покачала головой:
– Он слишком красив, чтобы когда-нибудь стать счастливым.
– Чума! Тереза, что-то вы слишком мрачны сегодня! – прошептала дофина.
Сама же она, напротив, ощущала прилив необычной легкости. Это было нечто вроде скрытого расцвета, зарождения в сердце чего-то неизвестного, чья странная власть, выплескиваясь из нее, делала свет люстр ярче, воздух свежее, а игре скрипок придавала особую душевность.
И вдруг она вздрогнула. Стоя на своем месте, Ферзен не сводил с нее глаз, точно хотел запечатлеть в памяти улыбавшееся ему очаровательное лицо. На мгновение их взгляды встретились через шорох шелковых одежд танцующих, среди звуков музыки. Мария-Антуанетта отвернулась.
– Шарль, – обратилась она к проходившему мимо графу д’Артуа, – пригласите меня на эту чакону!
И, полуприкрыв от удовольствия глаза, она понеслась среди других пар, сопровождаемая огнем светлых глаз, не отрывавшихся от нее. Она танцевала легко, как в свете занимающегося ясного дня.
Глава XVIII. Смерть Людовика XV
Предзнаменования предсказывали приближение важных перемен. Во время Великого поста два проповедника сделали громкие объявления. Метая молнии в церковь, склонившую голову перед сильными мира сего, они без страха на публике намекнули на развратную жизнь, которую вел король. Их пламенные речи сулили грешнику настежь распахнутые двери ада, в котором жарятся те, кто при жизни слишком предавался похоти.
Людовик XV с ужасом почувствовал на своем лице горячее дыхание демонов. В течение нескольких дней фаворитка и ее клиентела прятались, дрожа, как прячется курица, когда сильный ветер вздыбливает ее перья.
И вот предупреждения становятся еще явственнее. После ужина у госпожи Дюбарри король увидел, как господин де Шовлен, один из дворян его свиты, рухнул и умер прямо у него на глазах. Вскоре после этого дофин, проходя через одну из зал Версаля, оказался очевидцем странного явления: портрет его деда внезапно сорвался со стены и упал изображением на пол.
Тогда Людовик XV догадался о невидимом присутствии рядом с собой смерти. Чтобы спастись от незримой опасности, он побежал, подобно преследуемому животному, которое петляет, чтобы сбить охотников со следа. Сегодня он в Версале, завтра в Ла-Мюэт; он переезжает из Бельвю в Шуази, а из Шуази в Сент-Юбер…
27 апреля 1774 года он просыпается в Трианоне с болью в голове и ломотой в теле. Тем не менее отправляется на охоту, возвращается сильно уставшим и ложится в постель. Ночью у него начинается жар. Примчавшаяся госпожа Дюбарри сразу же вызывает королевского врача. Ле Монье осматривает больного и оптимистично заключает, что это простое недомогание, без осложнений.
Однако на следующий день королю не становится лучше. Срочно зовут первого хирурга. Ла Мартиньер озабоченно хмурится. «Сир, – говорит он, – болеть следует в Версале». Монарха перевозят во дворец, где укладывают в постель и делают кровопускание. Тем не менее его состояние ухудшается.
Фаворитка и д’Эгийон вызывают из Парижа своих личных врачей, Бордё и Лорри; к Лассону, доктору Марии-Антуанетты, также обратились за консультацией. Теперь их собралось в спальне короля четырнадцать: шесть врачей, пять хирургов и три аптекаря. Все по очереди осматривают королевский язык и щупают пульс. Наконец консилиум приходит к заключению: Людовик XV болен катаральной лихорадкой.
Ла Мартиньер велит вторично пустить кровь и сообщает, что операция будет проделана снова на следующий день. При этих словах монарх выражает сомнение.
– Третье кровопускание меня ослабит, – говорит он. – Нельзя ли обойтись без него?
Доктора советуются с д’Эгийоном и госпожой Дюбарри. Третье кровопускание требовало предварительной исповеди и приобщения Святых Тайн. То есть в королевскую спальню должен был войти субъект с тонзурой и изгнать фаворитку во имя спасения души больного. Госпожа Дюбарри и первый министр, на мгновение растерявшиеся, берут себя в руки: они готовы на все, лишь бы избежать катастрофы.
Доктора – люди с большими возможностями и умением совмещать интересы больных и их окружения. Они просто сделали второе кровопускание более обильным, вот и всё. Ла Мартиньер взял ланцет и выпустил из Людовика XV четыре паллеты крови.
Но температура повышается, боли в голове усиливаются, а врачи остаются беспомощными перед болезнью, которую они не могут определить. Наконец, 29 апреля, около десяти часов вечера, на лице короля появляется сыпь. Присутствующие в ужасе переглядываются. Это оспа!
Госпожа Дюбарри и д’Эгийон хотели бы сохранить новость в тайне, но она вырывается на свободу, носится по дворцу, зажигает все умы. Версаль становится похожим на улей, на который вдруг наступили. Два лагеря, «дюбарристы» и «антидюбарристы», мобилизуются и готовятся к схватке. Первые надеются на близкую победу, вторые верят в божественные перемены.
Арбитр в схватке – жизнь короля, ставка в игре – верховная власть, поле битвы – спальня. Известие о болезни заставляет бежать на дальнее расстояние тех, кто не заинтересован напрямую в торжестве той или другой партии; для вождей настал час играть главные роли…
Дочери короля тотчас примчались к отцу. Мария-Антуанетта предложила присоединиться к ним, но ее удаляют, как и дофина, из страха перед заражением. Несмотря на изложение консилиумом опасности, которой они подвергаются, Аделаида, Софи и Виктуар тверды в своем решении. Их поддерживает дочерняя любовь. Весь день они находятся в спальне, где установили закон добродетели. Однако вечером им приходится уступать место госпоже Дюбарри, которая располагается возле изголовья больного на ночь.
Тело короля начинает источать зловоние, но молодая женщина умеет побеждать отвращение; если бы ее ласки и улыбки могли исцелить Людовика XV, он был бы уже спасен. Но ничто не может помочь монарху справиться с врагом, прокравшимся в его изношенную излишествами плоть. По ночам фаворитка, склонившись над распухшим лицом царственного любовника, с отчаянием и бессилием наблюдает за продвижением или отступлением болезни, предвестниками ее триумфа или краха.
Идут дни. 30 апреля врачи решают прижигать язвы, а в Париже, в помощь науке, устраивают публичные молебны. Все бесполезно: Людовик XV слабеет и слабеет. До сих пор от него удавалось скрывать название болезни, но симптомы ее становятся настолько очевидными, что он сам называет ее, и врачи не осмеливаются ему лгать.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69491218&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Княжеский титул граф Венцель Антон фон Кауниц получил в 1764 г., тогда как здесь речь идет о событиях осени 1755 г. (Здесь и далее примеч. пер.)
