О да! Сейчас я ЕЩЕ РАЗОК ПОСТРЕЛЯЮ! Я ХОЧУ ЕЩЕ!
Рука Устюгова легла на мой автомат, перекрыв шахту магазина.
– Все кончено, Максим. Отдай автомат, пожалуйста.
Что? НЕЕЕЕЕЕЕТ…
Я с сожалением выпустил оружие из рук.
– Да уж… Родина объявляет тебе благодарность за меткую стрельбу, товарищ Логинов, – сказал Игорь. Взяв у меня оружие, он с облегчением выдохнул. – Так мочить из автомата в столь маленьком помещении и убить только одного человека – для этого нужно быть настоящим снайпером.
– Я могу… посмотреть?
– Пожалуйста. Только зрелище не из приятных.
Я перелез через турникет и взглянул в будку. На полу, залитом кровью, лежало тело Завьялова. На нем живого места не было – многочисленные попадания его совершенно изуродовали. Лицо посекло рикошетами и осколками, были видны отверстия от пуль – в щеке, шее. Одна из пуль, видимо, рикошетом, вошла в глаз под углом и отломила кусок черепа. Господи, и это сделал я…
Да, и это БЫЛО КРУТО!
– Пойдем, Максим, – Устюгов окликнул меня у выхода. – Что сделано, то сделано.
– А туда мы не пойдем? – я показал на закрытую дверь.
– Зачем? Пусть остается закрытой. Так будет лучше для всех. И потом, у нас не очень много времени, надо постараться уйти отсюда как можно дальше. Помни, что ты сейчас под воздействием стимулятора. Через двенадцать часов… Ах да, числа… Ночью его действие закончится, и на тебя навалится усталость, апатия и сонливость. Что-то мне подсказывает, что засыпать здесь и правда не стоит.
***
– А что было дальше, вы уже знаете, – сказал я Егорову. – Мы
кое-как похоронили Алдана и Резцову на берегу, а потом пошли по тайге, чуть отдохнули у охотничьего домика Эрхана. Через несколько дней вышли на ваш блокпост. Все слилось в какую-то однообразную мутную картину. Не знаю, когда и как Устюгов вас вызвал, но на этом история закончилась. Я очень устал.
– Несколько вопросов. Скажите пожалуйста, почему Устюгов отдал вам свой автомат?
– Он объяснил это тем, что я умею им пользоваться. А из ружья никогда не стрелял.
– И никаких других причин?
– Нет.
– А почему именно вы пошли первым?
Мне не нравился этот человек. Не нравится тем, что выглядит слишком похоже на сотрудника госбезопасности. По моим представлениям выглядит похоже. А вот Чепиков был не похож. И Устюгов был не похож на капитана милиции. Скорее всего, он им и не был. Но в любом случае был не похож.
Мне также не нравилось его внимание к этим деталям убийства Завьялова. Я решил не раскрывать всего, дать дозированную информацию.
– Я просто запаниковал. Я понимал, что у меня есть немного времени, и решил воспользоваться ситуацией.
– Вы не договариваете! – он внезапно повысил голос. – Должно было быть что-то еще! Давайте я вам проясню ситуацию. Ничего хорошего она для вас не означает. В ходе данного допроса вы без всякого принуждения признались в совершении ряда серьезных преступлений. Во-первых, хищение оружия и боеприпасов, статья двести двадцать шесть УК РФ. Срок от трех до семи лет, и, учитывая, что оружие применялось впоследствии для совершения других преступлений, то это скорее семь, чем три.
– Я не крал ружье у Чепикова. К тому времени он уже был мертв.
– И это сделало его оружие вашим?
Я промолчал.
– Во-вторых, угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью, если имелись основания опасаться осуществления угрозы, статья сто девятнадцатая. Как вы полагаете, у Алдана были такие основания?
– Пожалуй…
– С учетом того, что при угрозе вы назвали его – цитирую – «чуркой», мы имеем дело с преступлением на почве ненависти. До двух лет! – торжествующе произнес Егоров. – И наконец, самое интересное – умышленной убийство…
– Стойте! Это была самооборона.
– Когда Устюгов дал очередь в ответ на выстрел – да. Когда вы загнали Завьялова, как раненного зверя и изуверски добили – нет. Умышленное убийство по предварительному сговору в составе группы лиц, совершенное с особой жестокостью – это статья сто пятая, часть два, что дает нам – внимание – до двадцати лет. Вам дадут много, Максим. Однако…
Сначала кнут, теперь пряник.
– …если вы пойдете на сотрудничество, возможно, мы… переосмыслим некоторые эпизоды. Может быть, даже забудем.
– Я рассказал все, что знал. Я не обманывал. Но, возможно, я… смогу вспомнить чуть больше. Вы поймите, я очень плохо себя чувствую, хронический недосып… Дайте поспать. Я никуда не убегу, вот же и раскладушка у вас.
– Раскладушка? – Егоров удивленно обернулся и тоже заметил в углу сложенную раскладушку. – Хм… Ну хорошо. На сегодня достаточно, отдохните. Если захотите в туалет, постучите.
Он вышел из допросной и запер дверь на ключ. Я разложился и тут же лег спать. Наконец-то…
Сон накрыл меня сразу, как только я закрыл глаза.
IX
Я сижу на старых скрипящих качелях, напротив меня – Лиза Рудницкая. Стоит мягкая зимняя погода, снег медленно опускается редкими крупными хлопьями. Попадая ко мне на руки, они быстро тают, не причиняя холода.
Лиза Рудницкая – моя одноклассница. Она смотрит на меня из-под детской шапки с помпоном своими огромными, темно-карими, почти черными глазами. Ожидает, что я заговорю первым.
Я не помню, как здесь оказался, но это не кажется мне важным. Чувствую себя школьником. Я просто наслаждаюсь унылым и однообразным перемещением себя в пространстве, и даже протяжные скрипы, доносящиеся от изношенных подшипников качелей, мне нравятся.
Но Лизе что-то не по душе. Она сердится, и похоже, что на меня.
– Максим, что-то не так, – говорит она, как будто стараясь разбудить.
Я недоуменно смотрю на нее.
– Качели раскачиваются, а мы их не качали, – говорит она.
Ее замечание разрушает мою умиротворенность.
– Я что, сплю? – спрашиваю я ее.
– Мне-то откуда знать? – переспрашивает она.
Мне вспоминается шутка: «почему евреи всегда отвечают вопросом на вопрос? – а кто вам такую глупость сказал?». Я никогда не задумывался о национальности Лизы. Так был воспитан. Но с другой стороны, она была мне интересна, и я хочу знать и понимать ее лучше – в том числе и ее культуру. Хотя я ни разу не наблюдал, чтобы ее происхождение делало ее какой-то особенной.
Мои мысли никак не могут собраться, сознание как будто плывет, и я перескакиваю с одной темы на другой.
Еврейки бывают очень красивыми, но Лизе в этом плане не повезло. Большие глаза были интересны, но другие черты лица портили впечатление. Длинный и не очень аккуратный нос, очень глубокая ямочка под нижней губой, из-за чего та кажется вечно оттопыренной. Большой рот делал ее слегка похожей на лягушку. Лиза была маленькой хрупкой худой девочкой с тонкими кривыми ножками и плоской грудью. Я надеюсь, что в будущем она расцветет и станет более женственной и… гм, округлой.
– Хотя ты и не красивая, есть в тебе что-то привлекательное, – говорю я ей.
– Лучший комплимент на свете. Дурак.
Я не обижаюсь. Она мне нравится. Я даже предлагал ей встречаться и считал, что она неизбежно согласиться, потому что никому, кроме меня, она не нравится. Это было очень логично. Оказалось, я ей никогда не нравился.
– Не отвлекайся.
Как будто она читает мои мысли. Хотя если я сплю, это естественно.
– Если я сплю, ты не настоящая, – говорю я ей.
– Я тебе все равно нужна.
Это точно. И еще я понимаю, что здесь «все не так», а не только качели.
Лиза мой хороший друг. Настоящий друг.
Голова очень болит, и я туго соображаю.
– Я хочу вспомнить, почему ты не захотела быть со мной.
– Хорошо. Но сейчас нужно другое. И я боюсь, у нас не очень много времени.
– Мне кажется, я деградирую. Ощущаю себя подростком сейчас. Мысли какие-то не взрослые.
– Тебе двадцать три. Подросток – это ты вчера.
Я пытаюсь сосредоточиться и упорядочить свое мышление, чтобы не менять темы нашей беседы так резко.
– Объясни, что происходит.
– Ты понимаешь, что спишь, значит, я не Лиза на самом деле. Я – это ты, и ты беседуешь сам с собой, создав мой – то есть Лизин – образ для более удобного восприятия своего состояния.
– Ну, это очевидно.
На самом деле, мне ничего не понятно.
– Лиза нужна тебе потому, что тебя крайне тревожат различные события, и ты видишь их как проблему, которую надо хорошенько обдумать, чтобы решить. И я дальше буду говорить как Лиза, и ты считай, что я Лиза, и так будет лучше для нас обоих, то есть для тебя.
– Как скажешь, Лиза.
– Значит, так. Я нужна тебе, потому что…
Она поднимает сжатый кулак и перечисляет своих доводы, выкидывая пальцы по одному. Обожаю, когда она так делает, она выглядит просто сверхуверенной в себе.
– … потому что я надежный друг и буду с тобой честна, даже если это будет больно – раз. Потому что я – рассудительна, умна, оригинально и нестандартно мыслю – два. Потому что я не болтлива и умею хранить секреты, а тебе надо быть максимально откровенным – три. И главное – я способна принять тебя таким, какой ты есть. Четыре.
– У тебя остался еще один палец, я считал.
Лиза ухмыляется и показывает мне средний.
– Этот?
– Нет, большой, этот был на счет «два».
Я понимаю, что должен рассказать ей о том, что меня гложет и собираюсь с мыслями. Я тоже сжимаю кулак и выкидываю пальцы один за другим. Потому что иначе считать у меня не получается.
– У меня подозрение, что я сейчас нахожусь в смертельной опасности…
– У тебя подозрение?
– Ладно, я нахожусь в смертельной опасности. Я могу умереть. Это раз. Я снова сильно ударился головой, и теперь она болит, и я не могу из-за этого связно мыслить. Это два. А еще я стал снова стал разговаривать сам с собой.
– Как раньше, когда ударился головой?
– Я не рассказывал Лизе об этом.
– Но я не Лиза…А, ладно. Ты о чем? Все разговаривают сами с собой.
– Но не так. Я не могу это контролировать. Как будто чужие мысли материализуются в слова и звучат в моей голове.
– Слуховые галлюцинации? Как у шизофреника?
– В том-то и дело, что нет. Я осознаю, что это именно мои мысли, просто форма их подачи меня нервирует. Иногда мне было трудно различить, что я на самом деле думаю. Со временем этот эффект пропал, я надеялся, что навсегда. А теперь опять.
– Ты из-за этого разругался с Шестаковой?
– Да… хотя нет. Не только. Неважно. Хотя важно, это тоже надо вспомнить. Меня пугает нечто неконтролируемое, которое разговаривает со мной в голове. Из-за него я испытал оргазм, когда убил человека. А может, и не из-за него, это еще хуже. С любой стороны, ненормально. Это три. А еще мне приснилась Ксения. Я уже два года не видел ее во сне. Это четыре. Ух ты, смотри, у меня тоже большой палец остался.
– Не отвлекайся. Что за сон с Шумейко? Хороший?
– Не помню. Вроде плохой. Похоже, она хотела мне навредить.
– Я всегда считала, что она тебе навредит.
– Так считала Лиза. А ты – не она.
