Кто убил Ксению Шумейко?
Станислав Войтицкий
События основных повестей происходят в небольшом провинциальном городке, затерянном где-то в восточной Сибири, и охватывают период с 1999 по 2026 гг. На первый взгляд кажется, что у главных героев нет ничего общего, кроме знакомства с Ксенией Шумейко – девушкой, трагически погибшей в далеком 1993 году. Но это не так – Энск скрывает куда более опасные тайны, которые свяжут и сломают судьбы многих людей…
Станислав Войтицкий
Кто убил Ксению Шумейко?
Изоляция
I
– Так, Максим, ты уже большой мальчик, подойдешь к регистратуре, получишь талон. А мне пора на работу.
Я молчал, глядя на суетящуюся и спешащую на работу мать. Мне вовсе не хотелось, чтобы она меня провожала. Мама хотела, чтобы я рос самостоятельным, но при этом все время меня опекала. Женская логика.
– Не молчи.
– Конечно, мам, все будет нормально, не волнуйся.
– Не простудись! Обратно пойдешь – шарф одень. Вечером все мне расскажешь. Ну все, целую, – мама поцеловала меня в щеку и побежала к остановке.
«Мне уже шестнадцать, мама». Я не сказал, только подумал.
Было видно, как сильно она устала – тяжело устраивать свою жизнь в это тяжелое время, получать второе высшее и ухаживать за сыном, который, возможно, скоро станет инвалидом. И хотя со стороны казалось, что она способна выдержать любое испытание, я прекрасно слышал ее ночные тщательно скрываемые слезы. Сейчас она хотела внушить мне уверенность в том, что все обойдется, хотя сама совсем не была в этом уверена.
Перед тем, как идти внутрь, я окинул взглядом здание детской поликлиники восточного района Энска. Мрачное обшарпанное строение утыкалось в серую пелену февральских туч. Оно все еще казалось мне незнакомым, ведь раньше я сюда практически не ходил. Зато за последние три месяца – невролог, невропатолог, а теперь еще и…
– Вам к кому? – суровая женщина у столика регистратуры обратилась ко мне, не поднимая взгляд.
– Психиатру.
– Фамилия?
– Лазутин.
В ответ – усталый вздох, полный раздраженного презрения.
– Ваша фамилия, молодой человек, – женщина сердито посмотрела на меня.
– Ох, извините. Логинов Максим Алексеевич.
– Полис.
Я протянул ей недавно полученный документ. Она ввела в компьютер необходимые данные – ого, у них есть компьютер – и, распечатав на матричном принтере талон, отправила меня к врачу.
– Лазутин – второй этаж, кабинет двести шесть.
– Спасибо.
Так как в последнее время я не испытывал головокружений, то решил подняться по лестнице. В поликлинике было необычно тихо, несмотря на сезон простуд. На втором этаже мое ощущение чего-то странного от необычного для поликлиники покоя усилилось: в коридоре не было ни одного посетителя.
Я робко постучал в дверь, нерешительно зашел.
Сразу почувствовал легкую тревогу. Ее причиной была довольно странная обстановка в кабинете двести шесть. Небольшое помещение, ярко освещенное лампой дневного света, не производило впечатление стандартного медицинского кабинета. Сходство начиналось и заканчивалось рабочим столом у окна напротив входной двери – как у всех врачей, у которых я был. Меня поразили странные для кабинета психиатра предметы, располагавшиеся в комнате.
Первое, что бросалось в глаза – искусственный камин, интегрированный в стену. Черный пластик с ярко-красными вкраплениями имитировал на дне камина тлеющие угли. Несмотря на эффектную мерцающую подсветку, скрыть искусственность огня не удавалось. Камин был включен, но тепла я от него не ощущал. Не создавал камин и ощущения уюта. От него почему-то веяло опасностью.
Рядом со столом, прямо на полу, размещался музыкальный центр, черные отсеки различных модулей которого были окружены огромными колонками. Шикарная модель от AKAI – помимо двух отсеков для кассет, я разглядел CD-привод с трехдисковым чейнджером и цифровой радиоприемник. Такой аппарат был бы уместен в квартире меломана-эстета с высокими запросами звуковоспроизведения, но никак не здесь. Интересно, где же он нужные диски берет? Вообще, хоть какие-то диски.
Рядом с небольшим шкафчиком, заставленным толстыми книгами, стоял небольшой белый ящик, напоминающий холодильник с мороженым. Я подумал, что не удивлюсь, если открою верхнюю крышку и увижу среди кусков сухого льда эскимо в красно-синей упаковке или «лакомку».
Перед столом был стул для пациентов – черного цвета, на вид очень дешёвый, с тонкими металлическими ножками. От выглядел совершенно неустойчивым. Этот стул не мог быть удобным. К тому же он был еще и низким, из-за чего на собеседника можно было смотреть только снизу вверх. Стул психиатра – другое дело: широкая спинка на вращающемся основании, обитая кожей, очевидно, годилась и для того, чтобы расслабиться и для того, чтобы работать.
– Лазутин Михаил Ефремович, – усевшись в кресло, представился врач. – Садитесь, пожалуйста.
Я послушно сел на хлипенький стульчик и протянул Лазутину свою медицинскую карточку. Он бегло пролистал заметки предыдущих врачей, не выказав большого интереса, и вернул ее мне.
– Максим Алексеевич, я считаю, что должен сперва выслушать вас без учета мнения предыдущих специалистов. Это не потому, что я их не уважаю. Я просто не хочу, чтобы их выводы программировали нас с вами на определенный результат.
– А откуда вы знаете, как меня зовут?
Он на мгновение растерялся, даже дернулся от неожиданности. Но быстро взял себя в руки.
– Я прочитал ваше имя на карточке. Расскажите, что вас беспокоит. Не стесняйтесь, расскажите всю историю, у нас полно времени.
– Ну… с чего бы начать…
И я начал с самого начала.
– В конце прошлого года со мной произошел несчастный случай. Был ноябрь, но довольно тепло. Я зависал с друзьями, и нам пришла в голову мысль погулять, и я взял с собой скейт. Мы спокойно гуляли, пока не выбрались к водохранилищу… Было, конечно, плохой идеей по нему кататься, но очень уж соблазнительно выглядела его гладкая поверхность. Я сделал кикфлип, но на льду не удержался, доска выскочила из-под меня, и я упал, ударился затылком. На короткое время потерял сознание, а когда очнулся, уже был в одиночестве – друзья убежали за помощью. Они испугались, потому что я сильно повредил голову и пошла кровь. Я не мог пошевелиться и встать. Я просто лежал, смотрел, как под моей головой растекается лужа крови и слушал, как хрустит подо мной лед, и тихо, еле слышно, плещется вода. – Углубившись в воспоминания, я снова почувствовал неприятное ощущение налипшей на волосы остывающей крови и услышал этот едва слышный плеск где-то глубоко внизу. – Кстати, когда я сюда вошел, откуда-то услышал похожий звук, с улицы, наверно.
– О, не беспокойтесь. Чтобы пациенты расслабились, я включаю на магнитофоне разные релаксирующие звуки. По счастливому совпадению, сейчас это оказался звук журчащей воды. Это к лучшему, так как позволяет вам снова пережить те события и встретиться со своими страхами лицом к лицу. Я так понимаю, вы получили черепно-мозговую травму?
– Согласно первым обследованиям, ничего серьезного – небольшое сотрясение. Но потом проявились серьезные последствия. Меня иногда посещают приступы тревоги, порой даже страха. Я хочу понять закономерности в их появлении и получить от вас совет, как их подавлять.
Я не хотел говорить ему о своей дискалькулии. Хотя, казалось бы, кому, как не психиатру… Но что-то мне в нем сильно не нравилось.
– Неопределенность вашего будущего вызывает у вас тревогу?
– Нет, те приступы тревоги, о которых я говорил, не имеют рационального объяснения. Мама надеется, что они носят психологический характер, и с этим можно бороться. Ее больше волнует мое будущее, а меня – настоящее. Впрочем, так у всех родителей и детей, наверное.
Лазутин откинулся в кресле и какое-то время смотрел в потолок, раздумывая. Мне показалось, что он забыл обо мне.
Тряхнув головой, словно очнувшись от своих мыслей, он склонился к музыкальному центру и добавил громкость, так что журчание стало невозможно не замечать.
– Вы сейчас испытываете тревогу?
– Нет, скорее легкое беспокойство. Вы знаете, я раньше не общался с психиатром.
– Уверяю вас, в этом нет ничего страшного. Когда вы лежали с поврежденной головой, вы испытывали вполне естественный страх смерти, так как боялись, что лед проломится и вы утонете. Но вы же осознаете, что водохранилище промерзает очень глубоко и течение там практически отсутствует…
– Стояли теплые дни… – попробовал я перебить, но Лазутин прервал меня жестом.
– Вы не могли слышать треск льда и журчание воды. Это экстраполяция страхов вашего мозга, помноженная на ощущение беспомощности от невозможности пошевелиться. Позднее вас вытащили с поверхности водохранилища, что говорит о том, что лед был прочным. Вернитесь, пожалуйста, в тот день. Я хочу, чтобы вы снова представили себе, что не можете двинуть рукой или ногой. Представьте, что вы сейчас, на этом стуле, парализованы и не можете пошевелиться. Не можете не то что встать, не можете почесаться, не можете наклонить голову… хорошо, что дышать по крайней мере можете. Хотя нет, представьте, что вы и дышать не можете. Как будто организм забыл, как нужно напрягать диафрагму и качать воздух через легкие. Сейчас они лихорадочно собирают последние оставшиеся молекулы кислорода, а вы не можете выдохнуть губительный углекислый газ. Ваше угасающее сознание отчаянно протестует, руки хотят разорвать пуговицы на рубашке, чтобы стало легче дышать… но руки отказываются подчиняться.
Первое, что я сделал – пошевелил пальцами рук и ног и убедился, что они, конечно же, меня слушаются. Последнее, что я хотел – вспомнить те краткие мгновения своего временного паралича, не то, что ощущать это снова.
– Вам стало тревожнее?
О да, определенно. Я кивнул.
– Это очень хорошо. А теперь постарайтесь принять ваше состояние. Смиритесь с невозможностью его изменить. Просто примите, что есть вещи, которые нельзя изменить, потому что они от вас не зависят.
Какой же громкий звук воды. Я был готов поклясться, что он доносится не из колонок магнитофона, а из-за двери за моей спиной, как бы абсурдно это не звучало. Голос Лазутина стал звучать монотонно и безэмоционально, как будто записан на пленку бездушным компьютером.
– Нельзя побороть тревогу, избегая ее причин. Чтобы победить клаустрофобию, нужно кататься на лифте. Чтобы победить страх темноты, нужно спать с выключенным светом. Вы боитесь, что не можете ничего изменить из-за бессилия, что ваш мозг окончательно откажет и вы останетесь неспособны к самостоятельной мыслительной деятельности. Что вы не сможете сопротивляться гибельным обстоятельствам в решающий момент. Не пытайтесь бежать от этого ощущения. Его нужно пропустить через себя, Максим.
Я нерешительно кивнул.
– А теперь давайте представим, что за дверью вас ожидает травмирующий опыт повторения ощущения бессилия при приближении опасности. Разумеется, это не так. Просто давайте представим, раз уж наступил конец нашего сеанса.
– Как конец сеанса? Подождите. А разве вы не должны задавать мне разные вопросы? Про эдипов комплекс? Мать воспитывает меня в одиночку, отец бросил. А еще после той травмы мне иногда снятся очень странные вещи, кстати. Разве вы не должны все это спрашивать?
При мысли о необходимости выйти, меня начало потряхивать.
– Да, после просмотра современных фильмов, многие представляют работу психиатра именно в таком ключе. Но в жизни все иначе. Это наша с вами первая встреча, мы только познакомились, и я думаю, для начала нам обоим стоит подумать о дальнейших шагах.
– Что за травмирующий опыт ожидает меня за дверью?
– Никакого такого опыта вас не ожидает, вы не поняли. Максим, предположим, – он сделал ударение на слове «предположим», – за дверью скрывается нечто очень страшное для вас. Вот прямо за ней бушует бурный поток воды, который унесет вас за собой, увлечет ко дну. Поток настолько сильный, что вы не можете подняться к поверхности и вдохнуть, как бы хорошо вы ни плавали. Это просто невозможно, потому что вода, протекающая меж камней, через уступы и пороги, играет вами, как опавшим листком.
– Я тогда скажу, что будет большой глупостью идти туда.
– Но вы же знаете, что на самом деле там просто выход.
– Тогда смысл представлять себе другое?
– Это вопрос вашей готовности бороться или принять. Первый шаг к выздоровлению – это сделать выбор навстречу опасности. Тем более, что опасности нет.
– Значит, я могу идти?
– Вы должны идти. И да, на сегодня вы свободны…
Он задумался и сказал как будто про себя:
– Это не то, что нужно. Я знаю, есть что-то еще.
Я встал и медленно направился к выходу. Шум реки перестал быть размеренно-журчащим, как раньше. Теперь я слышал беспорядочный и неравномерный грохот и гул. И он точно шел из-за входной двери, магнитофон был совершенно ни при чем. Тревога сменилась паникой.
Шаг за шагом я повторял себе, что опасности нет, что глупо будет не пойти туда и все время думал о том, как глупо будет туда пойти.
Я остановился рядом с холодильником, который стоял у стены.
– А что в холодильнике? – спросил я.
Лазутин вздрогнул.
– Не понял.
– Ну, в этом, в белом, – я показал пальцем.
– Ах, в этом. Это не холодильник, это просто ящик, в нем лежат личные вещи, не имеющие отношения к пациентам, и которые вас не касаются…
