Меня никто не знает
Кристина Выборнова
Варе исполнилось 18 лет. У нее есть права на вождение машины, начитанность, воспитанность и очень строгие родители, но почему-то каждый день жизни дается ей с трудом. На летние каникулы Варю отправляют к почти незнакомым дальним родственникам: брату и тете, которые кажутся ей глупыми и невоспитанными. А родственники вдруг просят Варю, никогда не ездившую без инструктора, отвезти их на юг. Конечно, можно отказаться, но… Варя очень любит все, что связано с машинами. И так ведь никогда не перестанешь бояться… Приключения, которые переживет Варя за двое суток пути, конечно, не поменяют ее полностью. Зато они помогут ей наконец узнать, какой она на самом деле человек.
Кристина Выборнова
Меня никто не знает
Глава 1
На третий день каникул я просыпаюсь с мыслью, что не могу жить. То есть, конечно, нет: никаких глупостей я делать не собираюсь. Я же не этот так называемый «трудный подросток», который курит, пьет и влюбляется в двоечников из коррекционной школы, а в свободное время выбрасывается из окна. Я – нормальный человек. Но жить все равно как-то тяжело. О чем ни подумаешь – ничего не хочется, все бесит. И папа этот… какое он имел право говорить, что я никогда не научусь хорошо водить машину?! Потому что я женского пола, что ли?!
Тут же мне становится очень стыдно, что я такую гадость подумала про папу. Мама всегда говорит, что подростки не имеют никакого права судить родителей, потому что у них нет опыта, а только один глупый гонор. И я, кстати, с ней согласна: тоже подростков терпеть не могу. Я лично, когда у меня начался переходный возраст, вела себя так же, как обычно… «Потому что нормально надо ребенка воспитывать, не распускать! – гордилась мной мама перед другими родителями. – Я свою Варвару строго держала. Она знает: подросток-не подросток – а вести себя надо как следует, если хочет, чтобы я ее и дальше своей дочерью называла! Моя мать тоже со мной проблем никогда не имела!»
…У мамы и правда есть такое наказание: когда я по своей глупости творю что-то совсем из ряда вон выходящее, она говорит холодным голосом, от которого волосы становятся дыбом: «С этого момента, Варвара, делай, что хочешь: ты мне больше не дочь. У меня не может быть такого ребенка». Дальше я, конечно, и плачу, и прошу прощения, но ничего не помогает. Мама каменно молчит по нескольку дней, а я мучаюсь, понимая, что очень виновата, но не зная, как искупить свою вину. И какая радость, когда она наконец неохотно, сквозь зубы, начинает снова со мной разговаривать! Видно, что она понимает: нисколько я не исправилась, но, наверное, ей меня становится жалко. Тогда я от облегчения снова плачу, но потом почему-то злюсь на маму, хотя знаю, что она права. Это, конечно, от эгоизма, которого во мне очень много…
Но я уже не ребенок и даже не совсем подросток, пора начинать думать о чем-то, кроме своей персоны. Мне этим летом исполняется 18. А пойду только в 11 класс, так вот получилось, потому что поздно в школу отдали: мама рассказывала, что я очень много болела, «все нервы родителям повыдергала», и ей пришлось лишний год со мной прозаниматься, из-за чего ее потом чуть не уволили… Иногда, когда слушаю такое, я пытаюсь придумать, как же ей отдать свой дочерний долг, если она стольким для меня пожертвовала? Но сколько ни думаю, в конце концов понимаю только одно: я лично ни за что не заведу никаких детей.
А вот мужа завести можно. У меня, в отличие от многих куда более распущенных одноклассниц, есть молодой человек (терпеть не могу слово «парень» или тем более ужасное «МЧ»). Он сын друга моего дедушки, его семья часто приходила к нашей в гости, но раньше мы с Владимиром почти не общались, у нас за столом детям шуметь не принято. Потом потихоньку начали разговаривать, и оказалось, что у нас много общего. Как я не похожа на современных прокуренных девчонок, с их волосьями-мочалками, выжженными дешевой краской, так и он абсолютно не такой, как стандартные парни. Всегда опрятный, в хорошо подобранной одежде, и очень спокойный, но если уж рассердится, то за дело…
Меня почему-то пробирает дрожь, и я вскакиваю с кровати посмотреть, не открыта ли форточка, хотя сама знаю, что нет: мама приучила меня проветривать только тогда, когда никого нет дома, потому что с моим-то горлом только хватани сквозняк – моментально простудишься. Занавески, желтоватые от старости, тоже плотно задернуты: я чуть отдергиваю их и морщусь. На улице все аж горит от слишком яркого солнца, градусник показывает плюс двадцать шесть, по двору бегают полураздетые детишки, их дикие вопли даже через двойные рамы слышно на нашем третьем этаже. Терпеть не могу невоспитанную мелюзгу. Почему их матери не могут сказать им, чтобы они прекратили орать?!
Я привычно оглядываю свою узкую, но длинную комнату, прикидывая, как навести порядок. Но у меня все по местам: книги на полках выровнены, одежный шкаф закрыт, одежда, в которой я ходила вчера, висит на стуле, готовая в стирку… Надо только застелить кровать, чем я и занимаюсь, вытянув из ящика под ней бело-коричневое, еще бабушкино, покрывало с толстыми плетеными узорами. Возле кровати на полу рядом со мной ночевал ноутбук: я аккуратно отряхиваю его от пыли и ворса и кладу на письменный стол. Нет, в отличие от моих сверстников, я совсем не сижу ни в каких соцсетях и даже нигде не зарегистрирована. Убивать время и деградировать в тупых разговорах – это не для меня. А вчера вечером я просто читала статьи для будущего реферата по географии, который нам задали на лето, и кое-что копировала. Такой труд помогает отвлечься…
Пока я застилала кровать, с покрывала все-таки поднялась пыль, и я хватаюсь за радужную метелочку. Непонятно почему, но когда я начинаю орудовать ею, вдруг опять вспоминаю вчерашний разговор с родителями насчет машины.
Водить машину я мечтала научиться с самого детства. Мне даже часто снилось, что я езжу, и во сне получалось прекрасно, и ощущение такое появлялось… Свободное. И летом, в Липецке, куда меня каждый год возили к родственникам, двоюродный дядя иногда давал мне порулить своей громыхающей «Волгой» по проселочным дорогам и очень меня хвалил… Поэтому в 16 лет я стала упрашивать родителей отдать меня в автошколу. Мама была за: она вообще любит, когда я чем-то интересуюсь и развиваюсь, а не тупо сижу на одном месте, а вот папа – как-то не очень.
– Ты подумай, для чего тебе это надо? – спросил меня он. – Это ведь не игрушки какие-то. Это настоящая машина, сложная техника. Если уж нарабатывать навык вождения, то это нужно делать как следует. Ты, может быть, думаешь, что ты, как обычно, поплачешь, истерику свою закатишь, и все у тебя получится. А машина требует спокойствия и ответственности. Вот почему у меня нет машины, как ты думаешь? Потому что я осознаю, на что способен, а на что нет, и не хочу умножать число опасных дилетантов на дорогах.
Папа всегда говорил так: длинно и рассудительно, откинувшись и немного покачиваясь на стуле. На особенно значимых местах речи он кивал сам себе головой со светлыми и густыми, зачесанными назад волосами и машинально поглаживал согнутым пальцем такие же густые и светлые усы. «Говорит как аксакал, делает, как младенец», – выражалась про него мама, но, конечно, только когда злилась: если бы я посмела ляпнуть что-то подобное, она тут же бы меня одернула.
Папа мой – человек очень обстоятельный, он всегда все продумывает и никогда не делает того, что может получиться у него «так себе». И от меня, конечно, того же ожидает, но часто во мне разочаровывается. Я ведь всегда была недостаточно внимательной и нестарательной.
Помню, мне было лет пять, и я спросила какую-то ерунду, как все малыши: почему дождик идет, ветер дует или что-то в этом роде. Папа принялся подробно объяснять мне про перемену атмосферного давления, циклоны, антициклоны и круговорот воды в природе, а я, вместо того чтобы слушать, отвлеклась и начала напевать какую-то песенку. За эту песенку папа на меня смертельно обиделся, и до сих пор иногда даже мне ее припоминает. «Чего тебе объяснять, – говорит он, – если ты только по верхам хватаешь, и как только подумать надо, сосредоточиться, песенки свои поешь».
Но тогда мама передавила папу, и он неохотно согласился дать денег на автошколу. Я училась старательно, и у меня получалось (ну, я так думала). «Во, – говорил инструктор Иван Семенович, пожилой и полный, но веселый человек. – У меня пацаны так не водят, как Варька! Вот умница-то!». А я в ответ расплывалась в глупой самодовольной улыбке и чуть ли не подпрыгивала на педали газа.
И с экзаменами мне как-то повезло. Я столько слышала историй о том, как людей валили и они годами ходили в ГИБДД как на работу, а у меня все прошло не так. День был весенний, солнечный, инспектор, с которым я сдавала «площадку», выглядел рассеянным, а инспектор, который ездил с нами в город, по-моему, вообще куда-то торопился. По крайней мере, я села первой и не успела проехать двух минут, как он махнул рукой, велел затормозить и сунул мне подписанный бланк: «Сдала, выходи».
Когда я вылезла из старого, тяжело пыхтящего экзаменационного «жигуля» на дорогу, то чуть сама не попала под машину: от радости передо мной все кружилось и блестело. Майское солнце отражалось в стеклах проезжающих машин, в окнах домов, и даже унылая автобусная остановка выглядела не грязно-стеклянной, а хрустальной. Я хотела подпрыгнуть, но с удивлением посмотрела на саму же себя со стороны: что люди подумают о такой чокнутой девчонке? И пошла нормально, понесла новость родителям.
Дома мама порадовалась, сказав: «Вот, Варвара, не зря я с тобой намучилась, умеешь теперь задуманное выполнять», – а папа заметил скептически: «Сдать – это еще не ездить. Посмотрим, что там у тебя на дороге будет».
Посмотреть, как будет «на дороге», долго не получалось. Ведь машины-то у нас, как я говорила, нет. И случай представился только вчера, когда мы всей семьей поехали на дачу к моему молодому человеку. У Владимира уже есть машина, красный «Фольксваген», не очень новый, но ухоженный. На нем мне и разрешили покататься, чтобы я показала свое умение.
…Я, задерживая дыхание и грея друг об друга потеющие холодные руки, с трудом забралась на липкое и раскаленное от солнца сиденье. Рядом со мной сел мой папа, а мама и Владимир – позади.
Я посмотрела вперед и попыталась повернуть к себе неподатливое и длинное зеркало заднего вида. Пупырчатый черный руль, пыльно поблескивающая приборная панель, даже ручка передач с наконечником в виде прозрачного шара с розочкой внутри – все это, казалось, смотрело на меня с подозрительным прищуром, как недружелюбный иностранец. Несмотря на жару, я чувствовала себя так, словно внутрь меня кто-то налил жидкого, но ледяного мороженого. Я и двигаться стала неловко, как в замедленной съемке. С трудом протянула руку, повернула ключ, придержала… Мотор издал резкий и жуткий скрежет. Я спохватилась и разжала руку; двигатель равномерно зарычал.
– Варя, ты ключ передержала, – укоризненно заметил сзади мой молодой человек.
– Да, надо всегда уметь поймать момент, когда мотор уже схватился, и не держать лишнее время ключ зажигания, – подтвердил сидящий рядом со мной папа. – Это очень вредно для машины.
Ох, хоть бы я ничего не сломала!
Я попыталась быстрее тронуться, чтобы они забыли о моей первой неудаче, но, к моему удивлению, машина не поехала, только взревела и чуть приподнялась. Я попробовала еще раз. Машина опять взревела – и ни с места. Родители молчали. Мою ногу на педали сцепления свело от напряжения. Я нагнулась и внимательно посмотрела под руль. Может быть, на этой машине по-другому расположены педали? Нет, такого не может быть!.. Но если не едет… Вдруг я жму не на сцепление, а на что-то еще – например, на тормоз? Я попыталась тронуться через другую педаль, и машина сразу же заглохла.
– Варенька, зачем ты хочешь убить мой драндулет, ему и так немного осталось! – рассмеялся Владимир.
Моя мама, как я видела в зеркале, расстроенно на него поглядела, и на щеках ее проступили пятна. Она с негодованием сказала моему затылку:
– Варвара! Что ты там натворила! Ты с ума, что ли, сошла, чужую машину ломать! Володя, извини, пожалуйста, мы за все заплатим.
– Не надо ни за что платить, Люда, – снисходительно вздохнул папа. – Надо просто признать факт, что на автошколу мы потратились зря, потому что Варвара только что пыталась два раза тронуться с ручника, а потом перепутала сцепление с тормозом, вот мотор и заглох.
Господи, ручник! Ну я и дура! На первом занятии говорили!
Владимир рассмеялся: он в таких случаях никогда не сердится. А вот родители… Ну что ж, тут я сама все испортила, как всегда. Понимая это, я все-таки опять завела двигатель, с трудом отпустила тугой ручной тормоз и тронулась. Получилось довольно резко, не так, как с инструктором, но все же я поехала. По бокам замелькали деревенские домики – казалось, очень быстро, хотя скорость была меньше шестидесяти. Я так внимательно следила за дорогой и крепко жала руль, что у меня заболели и ладони, и глаза. Мама с Владимиром сзади молчали, а папа говорил своим ровным голосом, иногда вздыхая и поглаживая усы:
– Зачем же ты так дергаешь руль? Поворачивать надо плавно. К тому же, смотри, что ты сделала: ты не снизила скорость при повороте и тебе пришлось срезать угол. Таким образом, если бы сейчас оттуда выехал встречный, была бы неминуемая авария… Пешеходов надо пропускать, разве вас не учили? Эта женщина уже поставила ногу с тротуара: значит, надо было немедленно прекратить движение, а ты куда-то проехала… а зачем сейчас-то так резко тормозить? Этот мужчина никуда и не идет, он от дороги в пяти метрах, разве ты не видишь? Ну, поезжай, сзади уже машина подъехала, не задерживай ее: она не виновата, что ты ничему не научилась…
Я съехала на пыльную обочину у какого-то маленького деревенского магазина, похожего на железную будку, и заглушила мотор.
– А теперь-то что такое? Варька полна сюрпризов! – рассмеялся Владимир.
– Я… дальше… не поеду… – выдавила из себя я и выбралась из машины. Улица окатила меня солнцем, пыльным ветром и шумом работающего неподалеку трактора. Щетинистые мужики в трениках, которые что-то распивали возле магазинчика, с интересом уставились на меня поверх горлышек бутылок. Вышедшая из дверей с сумками толстая женщина улыбалась, а рядом с ней ехал на самокате мелкий мальчишка в одних плавках: он вообще хохотал во все горло, разинув рот… Тебе-то еще чего надо, дрянь такая?!
– Варвара, прекрати свои истерики немедленно! Все люди на тебя смотрят! – донеслось из машины шипение мамы. – Садись обратно, хватит позориться!
Я еще раз покосилась на выпивающих мужиков, постаралась выпрямиться и вытерла щеки косами – хоть какая-то польза есть от длинных волос – но в машину не села. Мне казалось, если я снова там окажусь, у меня голова взорвется или я убью кого-то…
– Да садись, садись, Варь, – услышала я голос Володи. – Я поведу.
Как хорошо, что у меня такой понимающий молодой человек!
Я быстро забралась в машину и села рядом с мамой, стараясь не встречаться с ней взглядом. И так понятно, что мне скажут дома, и я это заслужила! Мне и самой было очень стыдно, что расхвасталась, что опять подвела родителей, которые потратили на мое обучение столько денег и ожидали от меня хоть чего-то серьезного. Я бы уже сейчас попросила у них прощения, но горло опять заткнула неизвестно откуда взявшаяся злость…
Обсуждения моего проступка, конечно, не было до тех пор, пока мы не приехали к себе домой: мама всегда говорит, что хуже нет, чем выносить сор из избы. Владимир из-за своей машины и моей неумелости совсем не расстроился, только посмеивался, мама уже дома в который раз сказала о том, что «в твои почти 18 тебе, Варвара, пора вести себя по-взрослому, а то ты все говоришь, что тебе можно доверять, а где поступки-то?», а папа, с задумчивым сожалением взглянув на меня своими блекло-синими глазами, подытожил:
– Ну, как я и говорил, водить машину – это явно не твой талант. И этом нет ничего удивительного: если уж я в свое время понял, что у меня не может получиться на нужном, высоком, уровне, то у женского, так сказать, пола с этим еще хуже. Мама твоя, например, машину водить никогда и не пыталась, и правильно делала.
– Мне к моим вечным проблемам с вами не хватало машины, – отмахнулась мама. – И так от этих поездок голова раскалывается…
…Вот такой день был у меня вчера. А сегодня появилась та самая мысль: что жить я не могу. Как будто впереди не осталось ничего интересного – ни в жизни, ни во мне самой. Раньше я, если что, всегда мечтала о машине, а теперь… Не знаю даже. Куда я такая гожусь?
Глава 2
Мыслей у меня в голове слишком много. Когда я, наконец, вытираю всю пыль, распускаю и переплетаю косы (они у меня почти до колен, правда, я и ростом-то всего метр пятьдесят три), снимаю пижаму и надеваю белый халатик в голубой горошек, в большой комнате родители уже заканчивают завтракать. Шторы там тоже задернуты (мало ли, кто заглянет с улицы, всяких ненормальных полно), но свет не горит: надо экономить электричество. Я к полумраку привыкла, у нас всегда так было.
Папа дожевывает бутерброд и задумчиво водит тапком по паркету, а мама пьет кофе, оглядывая наш большой светло-голубой диван с пухлыми подушками, накрытыми кружевными салфетками. На ней сегодня красное домашнее платье-кимоно (еще есть синее), а тонкие рыжевато-коричневые волосы уже уложены для выхода на работу. Этот цвет у мамы ненатуральный, она, как и я, на самом деле русая, но ей такой унылый мышиный оттенок к черным глазам не идет, да и седина… А вот мне мама красить волосы не советует: испорчу, а она ведь столько намучилась с моими капризами и причесываниями, пока мы их отращивали… И глаза у меня не черные и даже не карие, а так… серо-желтые. И лицо треугольное, и губы тонкие, и нос как будто сразу изо лба растет, как у мраморной статуи… Только брови ничего: хотя бы темные, и ресницы густые, но серого цвета и прямые, как палки! В общем, сама понимаю: не красавица. Ну и что! Внутреннее содержание гораздо важнее. Не хватало мне, как моим дурындам-одноклассницам, мазаться хуже индейца на тропе войны и даже по морозу ходить в мини-юбках…
– Варвара, ты здороваться разучилась, что ли? – интересуется мама.
– Доброе утро, – спохватываюсь я и сажусь за стол.
– Если его можно так назвать, – усмехается папа.
– А что такое?
– Да у нас тут, в некотором роде, форс-мажор… – папа, по своему обыкновению не торопясь, отпивает чай, и мама успевает рассказать все за него:
– У нас тут получаются одновременные командировки: папе от его НИИ – на север, а мне от моей компании – в Германию. Отказаться нельзя, я и так уже сколько раз отказывалась, так что…
– Я останусь одна?! – спрашиваю я испуганно.
Я ведь, стыдно сказать, почти ничего не умею: к технике вроде стиральной машины и дорогого пылесоса мама не то что меня: она и папу не подпускает, а на кухне тоже не любит, чтобы ей мешались. За их командировки я же такого в квартире напорчу, что когда они вернутся, мне останется только из дома уйти!
– Другой бы ребенок в почти 18 лет только порадовался самостоятельности, – укоряет мама, глядя на меня устало. – Но я-то тебя знаю, поэтому позвонила в Липецк. Они тебя там ждут.
Мои сведенные от неожиданной ответственности и стыда лопатки понемногу расходятся, я потираю сама себе плечо. В Липецке мне всегда очень нравилось. Там я жила в большой прохладной квартире у своей двоюродной бабушки, Ираиды Валентиновны. Бабушка происходила из древнего дворянского рода и чем-то напоминала мою маму – наверное, уложенной прической и длинными шелковыми халатами, – но была более молчаливой. Целыми днями мы с ней, пристроившись в разных углах квартиры, мирно читали, хотя в детстве я еще много бегала по самому городу – играла, гуляла, каталась по ближним улицам на старом, пронзительно скрипящем велосипеде с огромными колесами… Часто к нам заходил мой двоюродный дядя с женой и тихой воспитанной дочкой Галей, и тогда мы отправлялись по магазинам или выезжали на дачу: в дощатый домик, окруженный аккуратно разлинованными грядками. Дядя давал мне водить свою машину… Лучше не буду вспоминать про это: после вчерашнего-то позора. Рядом с дачей было Матырское водохранилище, огромное, с настоящими волнами, и я плавала там до тех пор пока… Нет, и про это тоже не буду.
– Для кого я сейчас это рассказываю? – нетерпеливо повторяет что-то мама, и я с готовностью киваю:
– Да, я поняла. Я сейчас пойду собираться.
– …Когда ты не изволила меня слушать, Варвара, я говорила, что наши родственники сейчас не в Липецке, а в Адлере, и вернутся только через неделю.
– А как же тогда…
Папа отставляет допитую чашку, крякает, потягивается, весело говорит «Я пошел» и уходит одеваться в коридор. Я с отчаянием и злостью смотрю ему вслед, но тут мама продолжает:
– А ты пока побудешь с другими родственниками, они не против. Ты их не видела: это дочь брата Ираиды Валентиновны… В общем, считай, твоя тетя. Ее зовут Елена Степановна. Женщина ненамного постарше меня, но у нее уже есть внуки! – мама приостанавливается, бросает на меня укоризненный взгляд, и я сразу чувствую себя виноватой, что у нее пока еще внуков нет. – В общем, она охотно согласилась тебя приютить, но ты ее гостеприимством не злоупотребляй. Помогай, в чем скажут, веди себя прилично… Все! От поезда они тебя встретят. Я попросила их прислать свои фотографии на электронную почту, чтобы ты знала, как они выглядят. Поешь – и иди собирайся, и с Володей не забудь попрощаться.
Я киваю и беру себе бутерброд. Несмотря на слова мамы, мне очень тревожно. Как ко мне отнесется эта Елена Степановна? Вдруг я испорчу впечатление о себе каким-нибудь очередным идиотским поступком? Как же человеку сложно, когда у него столько недостатков и ненужных страхов, сколько у меня!
В комнате я немного отдергиваю шторы, чтобы было посветлее, но со двора или из соседнего дома ничего не просматривалось, оглядываюсь и достаю из-под шкафа пыльную тетрадь. Это у меня не дневник: дневники, со всякими розовыми сердечками и глупыми пересказами того, как «на меня посмотрел одноклассник», меня никогда не интересовали. Я пишу здесь только иногда, когда мне очень плохо, или когда надо навести порядок в голове, или рассмотреть со стороны собственную личность и выявить ее недостатки. Сейчас я этим и собираюсь заниматься, поскольку очень собой недовольна.
Я открываю тетрадь, пытаюсь найти хорошую ручку, но нахожу только тускло-голубую и ей с трудом вывожу, проминая бумагу:
«Мои главные недостатки сейчас, на 18 лет:
1) Я до сих пор ничего не умею по хозяйству.
2) Я не могу ничему научиться (пример – машина).
3) Боюсь всего (высоты, глубины, нырять, опозориться, ничего не добиться в жизни и т. д.).
4) Слишком много злюсь на родителей, неблагодарная.
5) Хочу быть независимой и самостоятельной, но вечно всех подвожу.
6) Я страшно эгоистична.
Вообще-то, я могла бы продолжать до бесконечности, но нужно было еще собираться в Липецк, поэтому я подвожу под бледным списком такую же бледную черту и пишу:
«Методы исправления недостатков».
Но никаких методов в голову не приходит, или приходит что-то совсем очевидное, вроде «учиться нырять, пока не перестанешь бояться». Да, но ведь и машину водить я тоже училась! А что толку?!
Я медленно вывожу под чертой: «Не представляю, как это исправить». И плачу, конечно же.
