Саша Молох "Клинок Ворона"

Кстати, если я ощущаю холод, возможно, компас тоже образумится и прочувствует направление? Пришлось снова затормозить. Замерзшие пальцы долго возились с застежкой кармашка. Наконец, надежда всех путешественников и мореплавателей была извлечена на свет божий, вернее, на ночь. Стрелка прибора, слегка покачиваясь, послушно замерла, информируя, что я сейчас иду на юг, а север остается ровно за моей спиной.

«Молодец», – вставший на путь исправления приборчик следовало похвалить. – «Юг – это хорошо. По крайней мере, там должно быть теплее».

Я шла долго. Равнина за это время ничуть не изменилась, ветер гнал по льду поземку, звезды все также перемигивались над головой. В какой-то момент я поняла, что больше не могу сделать ни шага. Ноги одеревенели и перестали слушаться. Мышцы болели. При каждом вдохе легкие обжигало, а выдох не мог согреть даже губ. Глаза слезились от ветра. Я остановилась, осторожно села прямо на лед и стала рассматривать звезды. Идти дальше я не могла. Да, я прекрасно понимала, что через полчаса меня можно будет выставлять экспонатом в музее ледяных фигур, но силы иссякли, закончились, как завод у детской игрушки.

Этo меня не удивило, пожалуй, даже дало повод гордиться собой – протопать столько по такому морозу не каждый сможет. Конечно, замерзнуть посреди равнины – не самый приятный способ свести счеты с жизнью, но выбирать не приходилось.

Зато какие здесь были звезды! Я смотрела на них, лишь иногда протирая слезящиеся глаза и чувствуя, как вода тут же застывает на щеках льдом.

У нас такого неба не бывает даже в августе за городом, когда отчетливо можно различить созвездия и белую полосу Млечного Пути. Крупные, яркие горошины висели на небе, как колония светлячков. Каждая обладала своим цветом, от винно-красного до бледно-голубого, из-за чего небо напоминало сундук с сокровищами какого-нибудь сказочного падишаха. Весь этот ковер перемигивался и переливался, иногда вспыхивая росчерками метеоритов.

Меня клонило ко сну. Может от холода, который уже не чувствовался, а может от усталости. Веки слипались, хотелось свернуться клубком, закрыть глаза и послать весь этот сумасшедший мир к чертям. Что я и сделала.

Мне снились прозрачные фиолетовые горы, изрезанные коридорами шахт. Внутри них кипела какая-то суета, маленькие темные фигурки толкали перед собой тяжелогруженые тележки. Я четко видела, как одна из них вдруг вырвалась из рук возчика и сама собой покатилась вниз по пологому ходу шахты, по дороге раздавив две не успевшие увернуться фигурки.

Очнулась я от того, что кто-то довольно бесцеремонно меня обнюхивал, обжигая онемевшее лицо горячим дыханием. «Наверно, белый медведь», – вяло подумала я и попыталась открыть глаза. Не получилось. «Пришел мною ужинать, скотина», – после некоторых усилий мне удалось приоткрыть смерзшиеся губы и прошептать:

– Я ядовитая. Живот будет болеть.

Медведь проигнорировал реплику, продолжив свое увлекательное занятие. «Интересно, чего ему надо?» – только любопытство могло пересилить тяжелую сонливость. Пришлось открывать глаза, разлепляя спаянные холодом ресницы. Сначала я не видела ничего, кроме белесого марева. Некоторое время понадобилось, чтобы сообразить, что я просто лежу лицом вниз, и вполне естественно – вижу только лед с белыми разводами снега. Пришлось переворачиваться.

Постепенно в зоне видимости появилось небо, а на его фоне серая тень с двумя сверкающими изумрудами вместо глаз.

– Ты кто?

Тень неуловимым движением приблизилась. Теперь стали различимы серебристая шерсть, чуть закругленные уши, а в нос ударил терпкий запах псины.

– Собачка, – прошептала я, – какая у тебя шерстка серая… Иди сюда, я тебя поглажу…

Существо сделало шаг вперед, задрало голову вверх и надрывно завыло. От этого резкого звука в висках у меня что-то раскололось, перед глазами вновь мелькнули фиолетовые горы, а потом все бережно закрыла бархатная темнота.

Глава 4.

Как мечтает очнуться настоящий герой? Правильно, в мягкой кровати, нежно укрытый теплым одеялом, в окружении заботливых родственников, которые носятся туда-сюда в поисках чая с малиной, любимой кружки в горошек или интересной книжки. Герой должен ощущать себя героем – иначе, зачем он делал все те многочисленные глупости, которые другие называют подвигами?

У меня вышло по-другому. Во-первых, кровать была жесткой – плохо ошкуренные доски, прикрытые дырявым то ли пледом, то ли половиком. Во-вторых, вместо одеяла я была укрыта тяжелой шкурой какого-то невинно убиенного животного. Впрочем, рассмотрев шкуру внимательнее, я обнаружила шесть лап с впечатляющим набором когтей, так что вопрос о невинности зверюги был спорным. В-третьих, никаких заботливых родственников поблизости не наблюдалось. Также не было чая с малиной, кружки, книжки и прочих приятностей, которые делают жизнь героя жизнью героя.

Не везет – так не везет. Честно говоря, я надеялась проснуться дома, обсудить с родственниками странный сон, заглянуть в книжку Фрейда, хихикнуть и продолжить существование в знакомом мире, где все просто, понятно и буднично. Не вышло. Кошмар и не думал рассеиваться.

Что было после того, как я вышла из леса – помнилось смутно, словно на память натянули грязную полиэтиленовую пленку: звезды, холод, серая тень с яркими глазами. А между пустошью и моим пробуждением на этой аскетичной кровати вообще красовался колоссальный пробел. С одной стороны, четко ясно – я жива, не замерзла, руки-ноги на месте, голова соображает, правда, с натугой. С другой стороны – надо выяснить, кто меня сюда приволок, и сказать ему или ей, как минимум, большое спасибо. А это значит, что нужно выползти из-под теплой шкуры, вытащить из организма многочисленные занозы (интересно, хозяева-йоги специально доски не шкурят или меня просто бросили на первую попавшуюся под руку поверхность?), найти свою одежду… А вот это открытие было из разряда неожиданных. Кто меня раздел, хотела бы я знать?!

Я резко села на кровати. Ниша, в которой стоял этот шедевр здешнего столярного мастерства, была отделена от комнаты мятой плотной шторой. Сквозь нее лениво просачивался тусклый свет. Одежды поблизости не наблюдалось. Пришлось замотаться в шестилапую шкуру, используя длинные когти на манер пряжек, и решительно отдернуть штору в сторону.

Да, как дома здесь себя мог чувствовать только спартанец, причем очень нетребовательный спартанец. Комнатка оказалась крошечной, не больше кухни в хрущевке. Стены из бревен, щели заткнуты каким-то бурым аналогом пакли, железная печурки в углу, стол-колода плюс приколоченные сверху доски, два стула – две колоды, шкура на полу – восемь лап, головы нет, маленькое окошко – завешено куском ткани, дверь – с корягой вместо ручки. Освещалось это убранство стоящей на столе плошкой жира, в которой плавал хилый фитилек с измученным огоньком. И все. Почему-то больше всего меня потрясло отсутствие вешалки.

«Зато тепло и пахнет псиной», – поспешила утешиться я. К собакам я всегда относилась с любовью и уважением. Жаль, что завести дома щенка не позволяла мамина аллергия на шерсть.

Моя одежда обнаружилась на одном из стульев-колод. Она была выстирана и сложена в аккуратную стопку. На свете не так много вещей, способных меня смутить, но это была как раз одна из них. Я всегда сама забочусь о своей одежде и терпеть не могу, когда кто-то делает это за меня. Дело тут не в брезгливости, просто это, ну… личное слишком, что ли. А тут – незнакомый мир, незнакомый дом, и… аккуратно выстиранные, только что не выглаженные предметы моего белья!

Я принялась судорожно натягивать на себя одежду. Думаю, что уложилась секунд в пятнадцать.

Выдохнув после столь скоропалительного процесса одевания, я положила ставшую ненужной шкуру обратно на кровать и с видом примерной гостьи уселась на колоду. Надолго вида не хватило – уж очень хотелось есть. Мой рюкзачок лежал рядом, а в нем (я это точно помнила) должны были остаться еще четыре бутерброда.

Стоило потянуться к хранилищу вожделенной еды, как дверь, тихонько скрипнув, приоткрылась, Я так и замерла в нелепой позе: ноги в стороны, тело вперед, руки вытянуты, пальцы скрючены в порыве жадности. При моем росте и нескладной фигуре наверняка смотрелось комично.

Дверь так и оставалась приоткрытой, но входить внутрь никто не спешил. До меня только долетали едва слышные звуки, будто бы кто-то сопит и переминается с ноги на ногу, не решаясь потревожить мой царственный отдых. Воображение живо нарисовало какое-то мохнатое чудовище. В одной лапе монстр держал коробку со стиральным порошком, а в другой свежепостиранный лифчик.

– Входите. Не заперто, – я брякнула первое, что пришло в голову.

Дверь распахнулась чуть шире, и в образовавшейся щели показалось чье-то густо поросшее мехом плечо. Невнятно пискнув, я рванула в самое безопасное с моей точки зрения место, то бишь на кровать, и забилась в угол, не забыв задернуть шторку. Около двери раздался звук тяжелых шагов, и опять все стихло. «Мохнатый» оказался вежливым и молчаливым.

Ситуация начала казаться смешной. Почувствовав себя в какой-то мере защищенной шторкой, я решила продолжить диалог:

– Здравствуйте.

В ответ раздалось какое-то шуршание.

– Это вы меня спасли?

Опять шорох. Диалог начал напоминать анекдот: " – Чего ты молчал? – А я не молчал, я кивал». Пришлось собрать в кучку остатки смелости и отодвинуть шторку в сторону.

Тот, кого я приняла за монстра из рекламы, поджав колени к подбородку, сидел около двери. Паpень, чуть меня старше, одет в какую-то невообразимого покроя куртку из меха. Очень красивый. В смысле не мех красивый, а парень.

Вообще, эталоны мужской привлекательности вещь нестабильная. В тринадцать лет я была без ума от блондинов, в пятнадцать – от брюнетов а-ля Бандерас, в шестнадцать мне нравились рыжие. Думаю, что через пару лет буду впадать в любовный экстаз при виде лысых. На данный момент мои предпочтения колебались между шатенами и «обычными» русыми. В этих колебаниях и крылись корни страстного желания идти в поход. С нами шел ОН. Мечта в полоску всех девчонок нашей дачной тусовки. Звали мечту банальным именем Сергей, лет ему было восемнадцать и кроме симпатичной внешности, у него было одно явное преимущество – хромированное и двухколесное. Проще говоря, мотоцикл. Положа руку на сердце, вынуждена признать, что охмурить Сергея я могла только в своих мечтах, да и то не очень-то представляла, как это должно выглядеть. А если совсем честно, нравился он мне так себе, несмотря на красивые глаза и ироническую улыбку – сердце не зашкаливало. Просто в него и его мотоцикл влюблялись все, и быть исключением не хотелось. Поэтому я с азартом включилась в соцсоревнование «А ну-ка, девушки, кому достанется?». Хотя, при моем росте и внешности все надежды на победу балансировали от нуля до минус бесконечности.

Парню, который сейчас сидел у двери, упомянутый Сергей годился только в подметки.

Мужественное, словно высеченное из камня лицо, с удивительно изящными чертами. Ему бы еще поесть нормально пару месяцев, а то худой больно. Чуть смуглая, обветренная кожа. Темно-серые настороженные глаза, длинные девчачьи ресницы и совершенно невообразимого цвета волосы. Казалось, в них смешались все оттенки от черного до седого. Словно это не волосы, а зимняя шерсть матерого волка. Вся эта великолепная грива была спутана в жуткого вида колтуны, из-за чего парень походил на дворнягу.

Почему-то сразу захотелось спросить, есть ли у него мотоцикл.

При виде моей ошарашенной физиономии парень вздрогнул, опустил глаза и медленно встал на четвереньки. Я остолбенела. Так еще со мной никто не здоровался. Или он просто смотреть на меня не хочет, и это такой милый способ интеллигентно показать свое отношение? Я, конечно, не первая красавица, но все-таки…

– Польщен честью приветствовать сабиру в своем доме. Вы вольны распоряжаться моей жизнью и моим имуществом, а также жизнью и имуществом рода, – голос у него был хриплый, тихий, равнодушный и совсем не «польщенный».

Мне понадобилось всего пару минут, чтобы осознать услышанное, впасть в ступор и усилием воли вынести себя оттуда. Вопросов было море: кто такая сабира? При чем здесь я? Зачем мне чужая жизнь и, тем более, имущество?

Так как связно разговаривать я еще не была способна, единственное, что удалось из себя выдавить – это многозначительное «угу».

В открытую дверь прокралась пауза и, поразмыслив, повисла над аскетичным интерьером. Парень оставался все в той же нелепой позе, я все так же старалась вернуть на место напрочь отпавшую челюсть. Молчание затягивалось.

– Тебя как зовут? – прошептала я, решив, что прояснять ситуацию надо именно сейчас, иначе дело запутается до состояния кудели.

Парень поднял голову и удивленно моргнул, словно не был уверен в том, что я умею разговаривать.

– Как тебя зовут? – пришлось повторить.

– Айс, – пробормотал он и вновь опустил голову.

– Приятно познакомиться. Можно, я буду тебя так называть? Или нужно еще какое-то обращение перед именем? – во мне вдруг проснулись почти погибшие ростки этикета.

– Сабира может называть меня, как ей угодно.

Замечательно. На один вопрос ответ готов. Загадочная «сабира» – это я, собственной персоной. Остались сущие мелочи: выяснить, что означает это милое словечко и что, в конце концов, здесь происходит? Сам парень, похоже, не отличался излишней говорливостью, поэтому пришлось взять беседу в свои руки.

– Меня зовут Аня, – вдохновенно начала я и запнулась. О чем говорить дальше, я решительно не представляла. Ладно, попробуем поиграть в вопросы.

– Это ты меня нашел?

Айс отрицательно покачал головой:

– Сабиру нашла стая. Я пришел позже.

– Какая стая? – спросила я, чувствуя себя ущербней некуда. – Вернее, стая кого? Товарищей? Если не затруднит, то поподробней, пожалуйста…

– Сабиру нашли волки. Дали мне знак. Я принес сабиру сюда.

Если краткость – сестра таланта, то этот парень был даровитей даровитого. Этакий бледнокожий лаконичный Чингачгук. На его фоне мерк даже киношный Саид, со своим извечным «стреляли».

– Значит, это ты меня спас, – утвердительно сказала я, стараясь ногой незаметно подтянуть к себе рюкзачок – голодное журчание желудка мешало сосредоточиться на разговоре. – И чего мне теперь делать? Простое спасибо за такой поступок – это маловато…

Айс очумело уставился на меня, словно я только что изобрела вечный двигатель, одновременно исполняя танец маленьких лебедей. Надо отметить, такое выражение лица ему очень шло. Буду почаще его поражать.

– Я глуп. Не понимаю, о чем говорит сабира.

– А чего тут понимать? Если бы ты не вытащил меня с равнины, я бы так и осталась украшать лед своей замерзшей тушкой. Я мало чем отличаюсь от нормальных людей, а любой нормальный человек, прежде всего, хочет жить. Это основной инстинкт. Ты меня вытащил, уж не знаю почему, из благородства, жалости или каких других убеждении. Я благодарна, но этого мало. Все-таки, моя жизнь стоит дороже моей благодарности, какой бы искренней она не была, – по мере того как я говорила, в глазах Айса появлялось все больше удивления, смешанного с непониманием. – Спасенный всегда в долгу перед героем, который вытащил его из беды. В данном случае герой – ты. Теперь ясно? Теперь было бы неплохо разъяснить, каким образом я могу отплатить тебе за свою жизнь.

От последних слов этой бурной речи Айса передернуло, и он торопливо отвел глаза. Кажется, я опять сморозила что-то не то.

– Сабира ничего не должна. Сабира не может быть что-то должна, – глухо проговорил он.

– Так. Давай начнем сначала. Во-первых, тебя не затруднит объяснить, что означает «сабира»? А то я, знаешь ли, не в курсе.

– Сабира шутит?

– Нет, не шучу. Давай представим, что я слишком долго пробыла на холоде и отморозила голову вместе с памятью. Ничего не знаю, ничего не помню. Твоя задача – подробно ответить на мои глупые вопросы, – недовольно проворчала я и уже мягче добавила: – Мне кажется, что ты меня принял за кого-то другого. Не сердись только, ладно? Я не обманываю, не издеваюсь и меньше всего на свете хочу тебя обидеть. Просто сама уже устала оттого, что ничегошеньки не понимаю.

Айс промолчал. Он все так же стоял на четвереньках, и нелепость этой позы раздражала больше всего. Создавалось стойкое ощущение, что я бьюсь лбом в очень крепкую дубовую дверь. Поняв, что пауза затянулась в лучших традициях Станиславского, я решила разобраться хотя бы с одним из тысячи терзающих меня вопросов.

– Эй, Айс! Ты бутербродами с сыром питаешься?

Парень поднял взгляд и тряхнул гривой, словно его только что окатили ушатом воды.

– Ладно, будем считать, что питаешься. Они немного подсохли, но все еще съедобны, – я расстегнула ремешки рюкзачка и углубилась в поиски пакета. Первое, на что наткнулась моя рука, – злополучный нож. Странно, я вроде его туда не клала. «Подвинься, мне не тебя сейчас надо». По закону вредности, бутерброды оказались засунуты во внутренний карман под молнию. Четыре вынимаем… Вообще-то я всегда думала, что с арифметикой у меня проблем нет. Точно помню – бутербродов было пять. Один я съела, пока шаталась по равнине. Производим нехитрую операцию по вычитанию. Что в результате? Верно, четыре. Вопреки всем законам математики и здравого смысла из пакета на меня смотрел несуществующий пятый бутерброд. В таких случаях один мой знакомый употреблял богатое слово «оппаньки». «Ну и черт с тобой! Больше – не меньше», – философски рассудила я и протянула парню два бутерброда, логично рассудив, что делиться надо по-братски.

– Вот. Держи.

В ответ на этот широкий жест Айс одарил меня нехорошим взглядом. Обычно так смотрят на безнадежно больных людей.

– Слушай, я очень хочу есть. Составь мне компанию, пожалуйста, – жалобно попросила я.

– Сабира ведет себя странно, – прошептал Айс, и в его серых глазах проскользнула тревога.

– Я не сабира. Я вообще не знаю, что это такое, и не понимаю, почему ты обзываешь меня этим дурацким словом. Уже полчаса я старательно пытаюсь донести до тебя эту нехитрую информацию, – не выдержав, я, урча от удовольствия, вцепилась зубами в бутерброд. – Жуй давай! А то у тебя такой вид, будто ты ешь один раз в год, двадцать девятого февраля.

Айс послушно взял угощение, зачем-то его обнюхал, и осторожно откусил микроскопический кусочек.

– Не бойся, не отравлено. Давай отвернусь, что ли? А то, может, ты при мне стесняешься?

Предложение слегка запоздало: никогда не видели, чтобы кто-то ел с такой скоростью и жадностью. Такое впечатление, будто он проглотил бутерброды, не жуя.

– У меня еще есть. Хочешь?

Айс отрицательно мотнул головой.

– Врешь, – сказала я, совершая очередной набег на рюкзак.

В пакете гордо лежало пять слегка подсохших, но влолне узнаваемых бутербродов. Один из них был чуть-чуть кривой – точно такой же я слопала минуту назад. «Размножаетесь вы тут, что ли? ».

Аккуратно отделив еще четыре куска булки, я протянула их Айсу.

– Вкусно? – тоном ревнивой кухарки спросила я через пару секунд, когда с бутербродами было покончено.

Парень растерянно кивнул.

– Еще? – во мне проснулся змей-искуситель. Уж очень здорово этот парень ел. Спорю на что угодно, он бы смог съесть приготовленный мной обед и не попасть в больницу с острым несварением. А такой подвиг пока еще никому не удавался.

– Целую следы сабиры. Я уже сыт, – Айс с почтением поклонился, почти коснувшись лбом пола.

– Тогда я могу тебя кое о чем попросить?

– Моя жизнь принадлежит сабире.

– Во-первых, будь так добр, сядь на стул. Парень бросил на меня еще один удивленный взгляд, но просьбу выполнил: медленно поднялся с пола и, стараясь не разгибаться, осторожно умастился на краешке колоды. В глаза он старался не смотреть.

– Во-вторых, я хочу задать тебе несколько вопросов. Будет здорово, если ты ответишь.

– Моя жизнь принадлежит сабире, – послушно повторил Айс.

Я взяла секундную паузу, чтобы вымолить у всех известных богов терпения. Очень много терпения.

– Как называется это место? – для ясности я махнула рукой в неопределенную сторону.