Евгений Южин "Инженер. Часть 8. Рабочий чертеж"

Инженер. Часть 8. Рабочий чертеж
Евгений Южин

Не каждому инженеру это знакомо: вот ты задумал нечто, вот заточил, как волшебную палочку, карандаш, а вот уже ходишь рядом с собственной мыслью во плоти – можешь потрогать, погладить изделие. Красота! Но где, скажите мне на милость, вы видели волшебника, забросившего свой посох после первого же заклинания? Вот и я говорю: это другая история!

Евгений Южин

Инженер. Часть 8. Рабочий чертеж

Часть 8. Рабочий чертеж

1

Это можно было назвать экскурсией – богатый турист, мучаемый бездельем и любопытством, убивает время между легким завтраком и комфортабельным обедом, знакомясь с особенностями местного производства хлеба.

Хотя какого еще хлеба?! Далекие предки аборигенов явились на планету во всеоружии: козы, овцы, какая-то волосатая разновидность крупного рогатого, полосатые хрюшки, вот только злаков не завезли. Они, правда, растили нечто похожее на ячмень. Наверное. Наверное – не потому, что сами они называли это растение «кора» и оно, ясен пень, должно было измениться за тысячи лет, а потому, что из туриста ботаник – как из московского айтишника оленевод. Кора эта почиталась священным растением, использовалась главным образом в производстве какого-то ритуального напитка, росла в местных условиях неохотно и не везде. Ели же аборигены деревья.

Опять двадцать пять! Какие деревья?! Местная флора, если ее вообще можно так назвать, только внешне напоминала земные растения. Как правило, над почвой возвышались лишь поверхностные части большого организма, отчего леса с высоты напоминали лоскутные одеяла – пересечение разных видов на одном участке было редкостью и, вероятно, объяснялось сложной структурой симбиоза. То ли из-за более низкой по сравнению с Землей гравитацией, то ли еще по каким причинам, деревья – назовем их все же так – достигали впечатляющих размеров. Съедобный бамбук, как я обозвал про себя этот хлебный вид, редко когда бывал ниже двадцати метров. Разумеется, с земным его роднил лишь характерный облик сегментированного ствола, увенчанного в верхней трети легкими пушистыми отростками, охотно отзывавшимися шевелением на малейшее дуновение ветра.

Обширные участки этого вида покрывали невысокие холмы юга, сбегавшие к теплому океану. Никто его не разводил, он рос в совершенно диком состоянии. Мелкие реки, сбегавшие с тех холмов, никогда не знали величия Дона, сразу отдавая всю свою влагу морю и попутно неся к побережью узкие и длинные плоты, собранные местными лесорубами из обрубков стволов неземного растения. В многочисленных артелях на берегу бревна собирали, окончательно разделывали, избавляя от толстой и прочной кожуры, и отправляли полученные субпродукты морем на север.

Основную площадь территории хлебозавода, расположенного недалеко от Арракиса, занимали бесконечные ряды стеллажей, на которых прямо под открытым небом сушились эти полуфабрикаты. Рядом со мной возвышалось одно из таких сооружений, плотно забитое своеобразными дровами. Я похлопал ладонью по светло-бежевому длинному полену полуметрового диаметра. В свежем состоянии сердцевина хлебного бамбука напоминала настоящую древесину, только без сучков и годовых колец. Вроде мягкая, слегка прохладная на ощупь, она категорически не поддавалась моим попыткам поцарапать поверхность ногтем. С другой стороны неширокого тенистого прохода, где я прятался от палящего светила, лежало сырье, уже достигшее должной спелости. Изначально красивые светлые цилиндры скукожились, растрескались, посерели и легко крошились под пальцами, пачкая мелкой пылью. Пара рабочих неподалеку собирала их, загружая в глубокую телегу на высоких колесах. Молодой улыбчивый парень, весь с ног до головы покрытый пылью, стоя на спицах колеса, лупил деревянным, по виду тяжелым молотом по каждому полену, которые сноровисто подавал напарник. Хрупкие дрова трещали, ломались и осыпались в емкое нутро шуршащими бесформенными кусками. Я поспешил уйти подальше от пыльного облака, сопровождавшего движение нехитрого транспорта. Быстро дошел до широкого прохода, разрезавшего бесконечные ряды стеллажей, огляделся ориентируясь и споткнулся взглядом о далекую фигурку пожилой скелле. Та, не скрываясь, рассматривала меня.

Это сидя на Земле мне казалось, что Ана не задумываясь прыгнула следом, руководствуясь высоким порывом чувств. После возвращения быстро выяснилось, что расчетливая хладнокровная скелле никуда не делась, – на Мау, у приметного горного озера, нас встречала целая делегация. Как выяснилось, на месте непрерывно работала постоянная экспедиция Ордена с единственной целью: не пропустить наше возвращение. Сидя в восьмигранной округлой палатке, более похожей на шатер из фильмов про Средневековье, вслушиваясь в поток новостей, жадно поглощаемых моей высокопоставленной супругой, я впервые встретил ту скелле. Тогда она молчала. Я едва заметил ее в мельтешении и суете, царивших под мокрым брезентом. Сейчас был уверен: она здесь по мою душу.

Кивнул, еще раз огляделся – малолюдный хлебозавод жил своей нехитрой жизнью, с виду ясной и незамысловатой – и двинулся навстречу.

Незнакомка, заметив это, спряталась в тени высокого стеллажа, и какое-то время пришлось брести в совершенном одиночестве. Подумалось: «Ничему я не научился – помани загадкой, и я вновь лезу в неизвестность с головой». Воспоминания о прошлых ошибках заставили насторожиться, и в боковой проход я заглянул, баюкая шарик с соляным кристаллом в кармане и напрягая так и не успевшую восстановиться за краткое время, проведенное на Земле, чувствительность к магии.

В проходе никого, кроме скелле, не было. Она устало сидела на одиноком чурбаке, привалясь к высокой поленнице и вытянув ноги под широкой юбкой. Индейское лицо, может быть, легкая примесь древних – слишком темная кожа, черные прямые волосы, собранные в пучок, неопределимый возраст – сорок, пятьдесят, шестьдесят? Еще ни разу на моей памяти скелле в присутствии посторонних не вели себя так – так расслабленно, по-свойски. Будто обычная бабушка, устав от долгой ходьбы, присела в тенек успокоить гудящие ноги. Постоял, разглядывая. Незнакомка, наклонив голову, невозмутимо всматривалась в меня, затем, так и не проронив ни слова, похлопала ладонью по чурбаку: садись, эль.

Я, честно сказать, с удовольствием угнездился рядом. Легкий сквозняк пах пылью хлебного дерева, вдалеке слышались размеренные удары молота.

– Как вас зовут?

– Сорбаса, – она все еще рассматривала меня, потом отвернулась и проговорила в сторону: – Удивительно, совсем не изменились! Такие же молодые!

– Вы про меня и Ану?

– Ну а про кого же еще? – она немного помолчала, вздохнула. – Честно говоря, я думала, больше никогда вас не увижу.

За последнее время, признаться, тема мне уже поднадоела, поэтому я спросил прямо:

– Как вы здесь оказались, Сорбаса?

Она с удивлением повернулась:

– То есть как? Ты пришел на мой завод и спрашиваешь, что я тут делаю?

Пожал плечами:

– Извините, не знал, – в свою очередь взглянул на нее. – Мне показалось, вы хотели о чем-то поговорить? Нет?

– Не показалось, эль, не показалось, – она снова вздохнула, проговорила со значением: – Я присутствовала на совещании маути, когда стало известно, что за гостинец отправила тебе Старшая.

Снова пожал плечами: и что? Молчал. Сорбаса тоже молчала. Потом, видимо, решила, что туповатому элю надо все же объяснить, заговорила:

– Скелле по-разному относятся к древним клятвам, эль. Большинство о них уже забыло или считает их сказками. Но есть очень немногие маути, которые их чтут, и я одна из них.

Я повернулся. Ее глаза следили за мной:

– Я хочу, чтобы ты знал, эль, на том совещании я была одна такая. И я была единственная, кто был против того, чтобы Ана последовала за тобой.

– Почему?

– Ты эль! У тебя свой путь, начертанный богами. Не наше дело вмешиваться! Остальные забыли об этом. Они используют тебя в собственных мелких интересах.

– Меня это вполне устраивает. Иначе бы я не смог вернуться. Да и кто знает, что задумали боги?

– Ты не понимаешь! – Сорбаса, похоже, разозлилась – я почувствовал легкий звон в ушах и позабытое шевеление лепестков магии на лице. – Кто такая Ана без тебя? Одна из потомков древних. И что?! Таких у нас – как лохов в море! – скелле сделала паузу, чувствовалось, как ее тренированная личность возвращала контроль над телом, я терпеливо ждал. – Извини. Просто я верю в древние легенды, верю, что ты появился не просто так, и искренне желаю, чтобы твой путь завершился, – она нахмурилась, бросила быстрый взгляд на мое лицо, удовлетворенно кивнула, очевидно довольная реакцией, продолжила без паузы: – Я знаю, тот эль, что был до тебя, остановился. Знаешь почему? Его купили. Купили комфортной и сытой жизнью. Все, что я хочу, чтобы ты знал, – тебя здесь используют. Никого, включая Ану, – она снова покосилась на меня, – не интересует, что задумали боги. Более того, они этого боятся. Гораздо комфортнее приручить эля и жить, как прежде.

Она умолкла. Я откинулся на прохладные кругляши свежих стволов и тоже молчал. Слова этой скелле перекликались с моими собственными мыслями, с тем, что беспокоило. Я по-прежнему не мог пользоваться даром Храма – Источник выворачивал душу наизнанку, стоило мне нырнуть к новым символам. Если не найду способ справиться с этим, то только и останется, что бродить по планете свадебным генералом. Всплыла и оформилась до того ютившаяся где-то на задворках сознания идея:

– Сорбаса, а вы когда-нибудь надевали шлем? – я поймал удивленный взгляд и поспешил добавить: – Ну тот, который надевают на скелле, когда не хотят, чтобы они пользовались искусством.

– Зачем это тебе?

– Надевали? – я не ответил. – Как это? Мне интересны ваши ощущения, он что, как-то блокирует Источник? Все хотел проверить, да руки не доходили.

Скелле нахмурилась, покачала головой, но ответила:

– Ничего он не блокирует. Не видел? Он изнутри оклеен обломками стекла из Радужного разлома, – она зашевелилась, подтянула ноги, выпрямилась, как будто собиралась встать, но не поднялась, искоса вгляделась в меня. – Ты, эль, что такое калейдоскоп, знаешь?

Я кивнул. Местная версия земной игрушки ничем не отличалась от инопланетного изобретения.

– Ну вот. Это так же – все крутится, переливается, дробится. Применяй искусство, сколько тебе влезет, вот только результат непредсказуем и чаще всего заканчивается поломкой самой хрупкой детали – жизни самой скелле.

Последнее Сорбаса произнесла, уже вставая. Выпрямилась, отчего сразу стало понятно, что рядом со мной отнюдь не усталая бабушка, а смертельно опасная носительница древнего искусства. Даже не успев подумать, машинально поспешил следом, поднялся.

Сорбаса дождалась того мгновения, когда я замер, пытаясь разгрести теснившиеся в голове мысли, и, глядя снизу вверх, но ухитряясь при том оставаться вровень, размеренно, как говорят школьные учителя, бросила:

– Не продавайся, эль! Закончи, что начал!

Она развернулась и быстро зашагала прочь. Только властительницы Мау так могут – въевшиеся за годы привычки непреодолимы. Эль я или нет, скелле говорит тогда, когда считает нужным, и то, что считает достаточным. Ладно еще приветствия да прощания на планете не в чести, но могла бы для приличия поинтересоваться, считает ли ее собеседник разговор оконченным или нет.

Какое-то время смотрел в спину удалявшейся женщины, потом в полголоса пробормотал, скорее, для себя:

– Будьте здоровы, – и сам же себе ответил: – И вам не хворать.

Но она услышала – хрен ее поймешь, может, у нее магия через акустические колебания проявляется, кто знает, – остановилась, обернулась, я заметил вполне человеческую улыбку на лице, махнула рукой и окончательно скрылась за поворотом.

Вот ведь зараза! Только расслабился, почувствовал себя на каникулах после земных приключений, – вылезла. Для меня всего ничего, а она двенадцать земных лет – надо бы пересчитать, сколько это местных – ждала. Напомнила. Эль ты или так, турист заплутавший? Отдыхаешь? Ну-ну.

И ведь права, чтоб ее лохи сожрали! Жизнь у меня теперь – малина спелая! Столько лет прошло, а Сам еще живой, монарх без имени, где-то в плавнях, как говорят, на вечной рыбалке прохлаждается, Старшая сестра, по слухам, тоже жива – за морем в эмиграции тихо сидит, небо коптит. Сына скоро привезут – здоровый уже парень должен быть. Супруга в Ордене – первое лицо. Насколько я понял, контора эта и без нее прекрасно справлялась, но если раньше авторитет новой власти опирался на прекрасную легенду, это я про Ану, то теперь она сама тут как тут – все такая же прекрасная и с опасным домашним элем под мышкой. К тому же эль – эксклюзив. Поэтому конкуренты тихо шипят по углам, а супруга активно наводит свои порядки. Зримым символом которых – частный авиазавод, аэропорт и летная школа семейства Уров. Пока лишь как планы, но, зная упертость Аны во всем, что касается неба, сомневаться в их реализации глупо. Скоро флотилии дозволенных аэролетов избороздят, как говорится, просторы.

Живи и радуйся. Что-то мне подсказывало: история моего предшественника, третьего по храмовому счету эля, повторяется. Соблазнительно! Хочешь мастерскую? – Построят. Школу? – Соберут лучших учеников. Твори, путешествуй, созидай! Быт налажен, почет и боязливое уважение обеспечены. Лет через триста-четыреста очередной эль найдет обломки былого величия и сказку о бороздивших небо древних. А шансы на это есть. Слишком могучие источники энергии под боком, и слишком уж архаичное общество – маги, волшебники, дары богов. Это же не они самолет изобрели – дар. Вот к звездам собирались, а новую физику кто заложил? Опять дар. И так, куда ни плюнь, вмешательство то ли богов, то ли пришельцев. Это как атомное оружие средневековым баронам да графьям торжественно вручить. Нечего сомневаться – применят при первой же возможности! Ну или на крайний случай дождутся, пока след дароносцев простынет, и все равно применят.

Тень от поленницы укоротилась, и жаркий язык местного светила лизнул лысину. Я вынырнул из своих невеселых мыслей и осмотрелся. Ага, река там – значит, мне вон туда. Шагалось легко, под ногами хрустело крошево хлебного дерева, а в голове крутилась свежая идея. Что мне мешает пользоваться даром Храма? Это как пытаться читать под слепящим сверканием сварки! И если загородиться от него невозможно, то можно же как-то рассеять, придать гомогенности. Пусть свет, но не от точечного источника, а от протяженной однородной поверхности. Катафоты вон на Земле для этого и изобретены – отражают его равномерно по всем направлениям. Материал для этого есть – стекло из Радужного. Да и местные что-то подобное в форме шлема для обуздания капризных скелле давно изобрели. Там, правда, хаотичный набор осколков, а мне его явно потребуется как-то упорядочить, но это уже детали. Остается работать! Это цель. Хватит с меня туриста! Самолет, конечно, вещь! Но я еще помнил, как свободно перемещался на Земле сам по себе там, где местную летающую самоделку ни за что бы не допустили к полетам из соображений безопасности. Кажется, наконец сообразил, что угнетало все время после возвращения, – потеря возможности пользоваться и исследовать дар Храма. А ведь именно через него и ведет та тропа, которую местные, не сговариваясь, обозвали путем эля. Вот он, совсем рядом, – близок локоток, да не укусишь! Я на ходу оскалился: «Врешь! Не возьмешь! И не такие локти кусали!»

2

– Тонар!

– Да, господин.

Мой подручный и по совместимости слуга в имении Уров застыл на пороге мастерской. Окна распахнуты, солнце ярко освещает противоположные башни, внизу, во дворе, ревет разбуженным медведем начальник охраны, разнося подчиненных. Тонар – совсем молодой парень с хитрыми глазами – замер, как суслик, испуганный неожиданным шумом. Я-то думал, что он уже удрал, вот и орал от всей души, а он тут. Внизу тоже притихли. Не иначе решили: сейчас рванет. Стало немного неловко за проявившиеся барские манеры, но вида не показал, – нельзя, сочтут за слабость.

– Мне нужен кусок стекла побольше, – проговорил я нормальным голосом и показал руками примерный размер. – Принеси.

Тонар и не подумал сдвинуться:

– Так нет такого.

– Как это? – я удивился. – В доме Уров, хозяев Радужного, не найти стекла?

– Так не бывает таких.

– Каких таких?

– Таких огромных, – спокойно ответил подручный уже расслабленно, небрежно подперев дверной проем.

– А какие бывают?

– Ну, любые. Разные. Но таких – не, не бывает.

– Слушай, Тонар, – мой тон не обещал ничего хорошего, и тот подобрался, отклеившись от дверной коробки, – ты какой самый большой кусок в жизни видел?

– Самый большой кусок, – четко, как на экзамене, затараторил парень, – в комнате скелле Аны. И это самый большой из когда-либо найденных.

– Хорошо, – сдался я, – тащи его сюда.

Парень побледнел и отрицательно завертел головой:

– Я не могу, хозяин.

– Понял. Отставить, – буркнул и ринулся из мастерской, на ходу ворча под нос: – Что за жизнь? Все сам, все сам.

– Хозяин? – задушенно пискнул вслед Тонар.

Я обернулся. Вгляделся в испуганную физиономию слуги, успокоил:

– Не переживай. Ты ничего не говорил, – на секунду задумался. – И вот еще: а как этот кусок выглядит?

– Так зеркало. Вы же видели его.

Я удивился, но промолчал, зашагал по коридорам в башню, где располагались личные покои великой маути, укротительницы элей и основательницы нового Ордена. Действительно, видел я у нее зеркало, – ничего особенного: неправильной формы овал сантиметров двадцати в поперечнике, оправленный бронзой с небольшой ручкой. Никогда бы не подумал, что на такую безделицу пошел самый большой кусок магического стекла. Интересно, есть ли в этом смысл? Источнику плевать, что на бронзу, что на серебряную амальгаму. Стекло из Радужного разлома следовало использовать на просвет, исследуя преобразованный на кристаллических материалах поток. Может, я еще чего-то не знал. Но, сколько я помнил, Ана никогда этим зеркалом не пользовалась. Вероятно, вся его ценность именно в размере. Как бы то ни было, мне было плевать на любые последствия. Я вернулся, бодро шагал по тропке возможностей к неясному финалу, и ничто меня остановить не могло. Ну, во всяком случае, мне приятно было так думать.

Несколько дней экспериментов в пустовавшем имении подарили надежду на успех. Первые попытки защититься от Источника с помощью наскоро наклеенных на подходящую доску разнокалиберных осколков магического стекла показали перспективность выбранного пути. Поток – как музыка, сильная и яркая. Символы, записанные Храмом, – совсем другая мелодия. Незащищенный, я как бы пытался расслушать малопонятную оперу, пока рядом гремел рок-концерт. Искажаясь на осколках, музыка Источника ломалась, теряла ритм и мелодию, рвалась на клочки. И чем мельче были эти кусочки, тем явственнее проступала слабая песня символов. Как если бы я пытался расслышать мелодию, пока рядом шипел ненастроенный телевизор. Я уже чувствовал: еще немного, еще мельче размер осколков – и я смогу отгородиться, отодвинуть на задний план невыносимый в чистоте поток. Пытался толочь стекло в мелкую кашу – помогало, но плохо, стало ясно: кроме размеров, играла роль упорядоченность, равномерность распределения рисунка. Выяснил, что оптимально – наложение под углом в сорок пять градусов двух сеток из элементов с пирамидальными вершинками. Но, лохи задери, это же настоящее ювелирное искусство! Я так полжизни проведу, выклеивая под микроскопом инопланетный катафот! А до того еще, блин, микроскоп этот соорудить надо!

К счастью, подвернулся относительно крупный осколок с плоской поверхностью. Вооружившись каленым шилом и линейкой, весь вечер накануне и часть утра я провел, расчерчивая капризный материал. Некогда полированная поверхность покрылась мутным серым пятном, выглядевшим под сильной лупой неряшливой пашней, созданной бухим пахарем на такой же пьяной кобыле. Но эффект был! Да, пятнышко было слишком маленьким, поток безжалостно прорывался, сметая сознание, но я впервые почувствовал некоторое облегчение, как будто посреди могучего водопада открылось крохотное окошко относительного спокойствия.