– Погоди, Майкл, но ведь ты тоже довольно часто употребляешь эти слова, даже сегодня ты использовал их в нашем разговоре.
– Да, использую. Но я их использую совсем в ином контексте и не вкладываю в них негативные коннотации. А ты их произносишь уничижительно, твои фразы насквозь пронизаны напыщенностью и сексизмом. И кстати, сейчас, с высоты моего нового уровня осознанности, я вообще решил избегать употребление двусмысленных слов.
– Знаешь, слово «трахать» в отношении меня и Джес звучало из твоих уст довольно грубо. Получается, что ты ни меня, ни Джес не уважаешь? – лицо Эндрю теперь было слегка обиженным.
– Нет, Эндрю, я очень уважаю и тебя, и Джес, а слово это я употребил сознательно, чтобы на нужный разговор тебя вывести, да пафос твой поумерить. Прошу меня простить.
Миша вдруг заметил, что его товарищ все еще не притронулся к еде.
– Эндрю, дружище, ты чего не ешь? Крабы остынут, вкус потеряют.
Эндрю медленно придвинул к себе тарелку и взял в руки вилку. Грациозный официант обновил вино в бокалах молодых людей.
– Знаешь, о чем я думаю, Эндрю, – начал Миша, запив вином свою острую еду и отставив в сторону бокал.
Эндрю безрадостно глянул на Мишу, вероятно, ожидая очередных высказываний в свой адрес.
– Вот проходят века, тысячелетия, возникают и рушатся цивилизации, а мы, мужчины, так и не научились любить женщин.
Лицо Эндрю слегка расслабилось. Он был рад, что интерес Миши переключился на иной объект.
– А ведь женщина – это самое лучшее, самое прекрасное создание на земле, которое мы, мужчины, не можем по достоинству оценить, возможно потому что эволюционно безнадежно отстали от них, но сами себе боимся в этом признаться и удерживаем этих ангелов в рабстве, благодаря устоявшейся традиции патриархата.
Взгляд Миши был устремлен вдаль.
– Взгляни, Эндрю, какие симпатичные буржуйки там, за фиолетовым столиком. Какого бы классового происхождения ни были девушки, всех их объединяет желание быть понятыми и любимыми…
Эндрю проследил за взглядом друга и увидел троицу девушек, расположившихся в другом конце зала. Официант как раз разливал им белое игристое вино. «Ах, вот в чем дело», – подумал Эндрю, поняв, что стало источником внезапного вдохновения друга.
– А как же классовая ненависть, Майкл?
– Эндрю, ты знаешь, что я как пролетарий по духу и происхождению всеми фибрами души ненавижу капитализм и капиталистов. Но девушки не виноваты, что они родились и выросли в обществе несправедливости и социального неравенства, – было видно, что, несмотря на классовую ненависть к буржуям, к девушкам-буржуйкам Миша относится намного лояльнее. – Они вынуждены играть социальную роль, которую отвели им шовинисты-мужчины. Посмотри, Эндрю, как же они прекрасны, особенно та брюнетка в салатовом платье с утонченными чертами лица как у египетской богини.
Эндрю обернулся еще раз. Девушки были вполне обычными. Одна, та, что в салатовом платьице, была несколько выше и стройнее двух других. Девушки заметили внимание парней.
– А по-моему, самые обычные девушки, а пухлощекая блондинка вообще ни о чем, – Эндрю не разделял Мишиной оценки.
– Ты так говоришь, Эндрю, потому что пресыщенный образ жизни притупил в тебе чувство прекрасного. Знаешь, Эндрю, – голос Миши стал серьезнее, – я долго рассуждал над феноменом любви и секса между мужчиной и женщиной, и у меня появились некоторые соображения на этот счет. Я буду прибегать к вульгаризмам, не обращай внимания, это для упрощения картины. Мне нужна будет твоя помощь в качестве эксперта.
Эксперт кивнул набитым ртом.
– Скажи, Эндрю, когда у вас с Джессикой интим, ты занимаешься с ней любовью или сексом?
– Майкл, ты решил меня доконать?
Миша смотрел выжидающе.
– И тем, и другим, – наконец выдавил Эндрю.
– Понимаю, вопрос был сложный, и ты был к нему не готов. А скажи, чем конкретно ты занимаешься сексом, в смысле – какой частью тела?
– Тем же, чем и все – хуем! – Эндрю сказал с деланным раздражением, но было видно, что он почти вернулся в обычное состояние.
– Отлично! А чем ты занимаешься любовью?
– Хуем! – изо рта Эндрю обратно в тарелку выскочил кусок салата.
– Чудесно. А в чем же тогда разница между сексом и любовью?
– Не знаю. Майкл, можно ты мне позволишь поесть. А на собственные вопросы ответишь сам?
Миша не возражал.
– Я думаю, Эндрю, что существует сексуальная пирамида Маслоу. Первый уровень самый низкий – это банальный трах хуем, как ты и сказал. Второй уровень – трах всем телом, когда кайфуешь от каждого прикосновения и взгляда, а третий – трах всем сознанием или душой, когда вообще улетаешь в космос.
Эндрю жевал. Миша смотрел на рубиновые переливы в бокале.
– В общем, – подытожил Майкл, – хуем женщину каждый любить может, а задача настоящего мужчины – научиться любить ее душой. Поэтому и есть у нас, у русских, выражение – «любить всей душой», да только не каждому дано понять его смысл.
Внимание ребят снова привлекла компашка за фиолетовым столиком. Девушки весело смеялись какой-то шутке, посматривая в сторону парней. Увидев, что на них обратили внимание, они в смущении отвели взгляды. Мише вдруг очень захотелось сделать им что-нибудь приятное. Ему показалась, что тарелка клубники и корзинка цветов на столе девушек будут смотреться очень кстати. Он подозвал официанта и сделал дополнительный заказ.
– Слушай, Майкл, я вот все думаю о твоих словах, – после некоторой паузы нарушил молчание Эндрю.
– О каких конкретно?
– О том, как ты ловко из себя сделал ангела, а меня выставил подонком. Ну и еще про то, как ты отношение к жизни поменял, не меняя самой жизни. Полезная штука эта твоя диалектика. Майкл, кажется, мне нужна твоя помощь.
– Конечно, товарищ! – усмехнулся Миша.
– Слушай, ты ведь знаешь, что я периодически, очень редко, как бы это сказать, вношу разнообразие в мою интимную жизнь.
– То есть изменяешь Джес, – Миша произнес эту фразу нарочито громко, и некоторые посетители бросили взгляд на их столик.
– Майкл, пожалуйста, тише, – Эндрю поморщился. Ему была явно не по себе, что друг привлекает внимание посторонних к их беседе. – В общем, я после этого душевный дискомфорт испытываю, стыд. Расскажи мне, научи, как я должен мыслить, чтобы от этого избавиться, а может еще и гордиться своим блядством, как ты.
– Ты хочешь, чтобы я подсказал тебе, как изменять Джессике и не испытывать при этом стыд?! – Миша снова произнес свою фразу нарочито громко. Глаза его блестели, в голосе сквозили ноты гнева и возмущения (это было наиграно). – Нет, товарищ, – сказал он уже тише. – Ты просишь научить тебя гнусным вещам. И это не ко мне. Я готов помочь только в том случае, если ты выберешь путь духовного развития. И здесь я всегда тебя поддержу и дам подсказки. Но идти по этому пути каждый должен сам. Даю тебе первую подсказку: назвав измену девушке «внесением разнообразия в интимную жизнь», ты уже сделал свой первый шаг на пути самосовершенства.
Лицо Эндрю было сосредоточенным.
– А вообще, мой тебе дружеский совет, Эндрю. Если ты считаешь себя порядочным человеком, джентльменом, то на Джессике либо женись, либо расставайся и не дури девчонке мозг. Но лучше, конечно, женись. Хорошая вы пара. А «вносить разнообразие» или, как ты там назвал свои похождения, никто тебе не помешает и после свадьбы, если уж очень этого захочется. Ты же в конце концов не раб на цепи. Главное, чтобы семья от этого не страдала. Ведь насколько б ни была вкусна домашняя еда, но в ресторан мы все иногда имеем право захаживать. Это была вторая подсказка. Не благодари.
Эндрю некоторое время молчал, потом тихо произнес:
– Спасибо, Майкл.
– Что!? Спасибо!? Какой же ты все-таки подлец и подонок, Эндрю. Подлец и подонок! Но я все равно тебя люблю! – Миша крепко обнял и поцеловал друга.
– Знаешь, Эндрю, – снова заговорил Миша. Его взгляд был задумчив. Он повернул вилку зубцами вверх, а нижней частью начал водить по столу, рисуя невидимый нолик, – никак у меня тот другой Миша из головы не уходит, – Эндрю оторвался от салата и вопросительно поднял бровь. – Ну тот несчастный парень-трудяга, который работу искал на побережье. Я и раньше, когда знакомился с девушками, не любил распространяться о своем материальном достатке, а теперь по идейным убеждениям вообще решил говорить, что я простой мойщик яхт.
– Ну и как успехи в охоте? – кусочек рукколы прилип к нижней губе Эндрю и двигался вверх и вниз вслед за челюстью.
– Ну как, похуже, конечно, чем раньше. Можно сказать, вообще никак. Девушки, как слышат, что я яхты мою, так шарахаются как от прокаженного, номер телефона в черный список заносят, – во взгляде Миши читалась грусть.
– Не любят девчонки пролетариев?
– Не любят, – вздохнул Миша, – Им богатеньких мажоров подавай, вроде тебя. А простые ребята-труженики вынуждены свои кровные на порнохабе просаживать.
Эндрю отхлебнул небольшой глоток вина и вытер рот салфеткой.
– Слушай, Майкл, – в глазах парня снова забегали лукавые огоньки, – а представь, что в то время, когда ты, владелец клуба, говоришь девчонкам, что ты мойщик яхт, где-то мойщик яхт говорит, что он владелец клуба, – Эндрю необычайно развеселил собственный внезапный каламбур. – Такая вот диалектическая зеркалочка.
В это время официант с корзиной цветов и прозрачной миской отборной клубники направился к фиолетовому столику в противоположном конце зала. Друзья с интересом наблюдали за реакцией девушек, которым официант что-то объяснял, указывая в их направлении. Девушки смущенно и весело улыбались и делали ребятам благодарные жесты руками.
– Ах, Эндрю, как приятно совершать что-то прекрасное и видеть результаты своего труда. Я заметил, что даже мелочь, сделанная от души, преумножает добро. Посмотри, как счастливы девушки этому пустяковому, ни к чему не обязывающему знаку внимания. Если бы все мы относились друг к другу уважительнее и добрее, мы бы еще в прошлом веке достигли коммунизма.
– Слушай, Майкл, а ты собираешься когда-нибудь обзаводиться семьей? – неожиданно спросил Эндрю.
– Ну конечно, я ведь живой человек. Вот созрею морально до этого шага, найду свою половинку и создам семью, – Миша пребывал в приятном расположении духа и периодически посматривал на столик с девушками.
– А что ты будешь делать, если придет коммунизм, а ты женат?
– В смысле, что делать? Жить, любить, творить, – Миша пока не понимал, что имеет в виду собеседник.
– Но ведь коммунисты собирались упразднить институт семьи и ввести общность жен.
Эндрю тут же пожалел, что произнес эти слова. Его фраза оказалась триггером. Глаза Миши засверкали. Выражение лица из расслабленно-мечтательного начало поочередно превращаться в суровое, гневное, задумчивое, будто он был человекоподобным роботом, в программном обеспечении которого происходила перезагрузка. Эндрю спинным мозгом чувствовал торнадо, который бушевал в Мишиной душе.
– Нет, Эндрю, – наконец выпалил Миша. Он облокотился на стол как на трибуну и стал похож на революционного агитатора, выступающего перед рабочими, – это вульгарщина, поклеп и клевета, ложно понятые посылы, неверные интерпретации, сознательная дискредитация…
Миша вдруг осекся на полуслове. Он закрыл глаза, сделал несколько вздохов, как бы пытаясь взять над собой контроль и привести в порядок мысли. Через несколько секунд его лицо стало спокойным и уверенным, а голос ровным и выдержанным:
– Ты спрашиваешь, будет ли в новом, более высоконравственном обществе упразднена семья как институт? Отвечу. Семья в ее допотопном понимании, где жена – это секс-наложница, бесплатный обслуживающий персонал и объект самоутверждения морально несостоятельных мужей, будет изжита вместе с иными институтами насилия и принуждения. Семья как добровольный творческий союз равноправных, самодостаточных и независимых личностей будет возвеличена и станет основой нового общества.
Миша сделал паузу. Он больше не отвлекался на приветливые теплые взгляды, которыми периодически одаривали его девушки.
– Ставить слово «общность» рядом с таким словом, как «жена» может только низменная, шовинистическая личность с сознанием рабовладельца или дикаря. Наша задача заключается как раз в возвеличивании женщины, уравнивании ее во всех правах и свободах, какие только возможны. В том числе в свободе самой выбирать себе мужчину по душе или отказаться от какого-либо выбора вовсе, не будучи при этом поставленной в материальную, моральную или какую-либо иную зависимость. И тогда союзы между мужчинами и женщинами станут создаваться действительно на основе любви и взаимного согласия. А если в более далеком будущем после длительных изменений и трансформаций брак как общественный институт себя изживет естественным путем, то ничего страшного ни для нас сегодняшних, ни для нас будущих в этом не будет.
Последние слова Миша произнес более мягким тоном, что означало, что он закончил свой спич. Эндрю еще пару секунд удивленно смотрел на Мишу, как бы убеждаясь, что тот действительно закончил.
– Обалдеть, Майкл! Ты бы видел себя со стороны. Я как будто на спиритическом сеансе побывал. Это вообще ты сейчас говорил или кто-то другой в твоем теле? Если бы в записи такое посмотрел, подумал бы, что это какой-то киношный трюк с переселением душ.
Миша молчал, по его лицу бегала легкая улыбка. Он был доволен произведенным эффектом. И вдруг глаза его стали сосредоточенно-суровыми, кадык дернулся, словно перезарядился затвор помпового ружья.
– О нет, Майкл, нет, – Эндрю узнал этот взгляд и выражение лица и понял, что сейчас произойдет. – Только не это, пожалуйста, по крайней мере меня в это не втягивай. Я русского не знаю.
Но было поздно. Миша уже пел. И не было в мире силы, способной остановить его песню.
*
В тот вечер из клуба ребята уехали в компании трех невероятно привлекательных девушек, которые отдыхали за фиолетовым столиком в другом конце зала. Из всех троих Мише особенно приглянулась стройная брюнетка в салатовом платье с чертами лица египетской богини. Вечер продолжился у Миши на «Сильвии», так называлось его судно. И в этот раз он не выдавал себя за мойщика яхт.
Забегая вперед, сообщим дорогому Читателю, что через два дня Эндрю сделал Джессике официальное предложение, и она согласилась. Миша от души поздравлял ребят. Он был до слез счастлив, что своим суровым, но откровенным разговором подтолкнул друга на этот серьезный и ответственный шаг. Эндрю сердечно благодарил Мишу и с глазу на глаз, чтобы не слышала Джес, твердо пообещал, что больше никогда, никогда-никогда не будет изменять своей избраннице.
Глава 6. Классовое недопонимание
Миша понял, что долго утаивать от родителей свои внутренние изменения не имеет смысла. И решил раскрыться в наиболее выгодном для себя свете. Ему хотелось, чтобы никто из них не смог упрекнуть его в поверхностности, неосознанности или непонимании сути вопроса. Для разговора с отцом он заранее подготовил пакет предложений и довольно неплохо проработанную программу по возвращению и обратной национализации семейных капиталов. Миша несколько раз репетировал свою презентацию перед зеркалом, снимал ее на видео, каждый раз повышая свои навыки публичного выступления. На первых минутах видеосвязи Миша очень волновался, потом представил, что выступает перед рабочими в революционном Петрограде, и дело пошло лучше.
Сначала он с позиции марксизма обосновал, что истинным хозяином всех капиталов России является российский народ. Далее объяснил преступность распада СССР и дикой приватизации, в результате которой народная собственность оказалась в руках узкого круга олигархов, в том числе его отца. Потом перешел к обсуждению механизмов возврата вывезенных за рубеж капиталов и национализации украденных активов.
На протяжении всего времени лицо папы было внимательным, слова сына он выслушивал спокойно, не перебивал. Изредка задавал уточняющие вопросы, содержание которых показывало, что Николай Валентинович неплохо владеет технической стороной дела и отлично понимает экономический смысл Мишиных предложений. Например, он поинтересовался, какой конкретно финансовый инструмент, по мнению Миши, следует использовать для обратной национализации – акционирование или ваучеризацию? И парень с радостью делился соображениями, взвешивая все за и против по каждому из возможных вариантов.
Миша закончил. По отсутствию критических замечаний, в целом конструктивному тону беседы он чувствовал, что таки сумел произвести впечатление на отца. Николай Валентинович был серьезен, долго сидел молча, иногда потирая нос и виски. Наконец он заговорил:
– Я вот думаю и не понимаю, где же я так нагрешил, Миша, чего же я недосмотрел во время зачатия. И кажется, я понял свою ошибку. Нужно было мне в ту злосчастную ночь не расслабляться, а среагировать. Ну да что сделано, то сделано. Семя дало всход. И было бы понятно, если бы оказалось, что у тебя лишняя хромосома или не мой ты сын, подменили тебя в роддоме, или мамка согрешила с каким-нибудь соседом-вахтовиком. Но три независимые экспертизы врать не будут – семя мое и с хромосомами все в порядке. Так что не отвертеться мне от этой ноши. Одна надежда на второй помет.
Теперь стало видно, что Николай Валентинович расстроен, но умело это скрывает.
– Знаешь, лучше бы ты, сынок, гомосеком стал. Я бы, может быть, тогда тебя понял, все-таки на Западе вырос. Стыдно было бы, конечно, но что поделать: тлетворное влияние чуждой культуры.
Отец вздохнул и покачал головой с аккуратно подстриженными седыми волосами. Потом посмотрел на сына и с горечью в голосе продолжил:
– Ты ведь, Мишутка, умом у меня никогда не блистал. И в школе, и в универе тебя за уши тянули. Но я и предположить не мог, насколько все плохо. И требовалось-то от тебя всего ничего: держать активы, расслабляться, девок трахать и желательно не крякнуть от передоза или не утонуть в бассейне по пьяной лавочке. Но ты и здесь облажался. А каково мне теперь жить и знать, что сын у меня, как ты там говоришь, пролетарий-ебанарий. Но это у тебя точно не от меня, это от мамки, которая себя на старости лет графиней возомнила. Я все надеялся, что ты приплод по залету принесешь от какой-нибудь местной шоколадки или латинки, остепенишься. Но и на это ты оказался негодным.
Глаза Николая Валентиновича сузились, и он продолжил более холодно:
– То, что ты непутевый и потомства от тебя нет, как от гея – это в общем-то полбеды. Но то, что кукухой поехал, это уже проблема, а проблемы мне не нужны. Не хватало еще, чтобы ты все наши капиталы по ветру пустил. На днях позвонят юристы, подпишешь бумаги, перепишешь доли, на кого скажут. Что-то оставлю на жизнь, чтоб не сдох с голоду. Так что пошел-ка ты нафиг, сынуля.
На последних словах Николай Валентинович отключился.
*
С мамой, Татьяной Григорьевной оказалось несколько легче. Она была одинокой состоятельной леди, перенесла в жизни не одну пластическую операцию, следила за своей внешностью и по мере возможности за физической формой. Она давно жила независимой творческой и духовной жизнью за счет обеспечения, которое оставил ей муж после развода. Всю себя она посвящала благотворительности, искусству, поиску света и истины.
Так что, возможно, прав был Мишин папа, когда говорил, что склонность увлекаться абстрактными идеями сын унаследовал не от него, а от мамы. Татьяна Григорьевна (теперь она называла себя Таня? – с ударением на последний слог) часто говорила, что очень много выстрадала за свою жизнь и заслужила в конце земного пути пожить для себя, заняться духовным очищением перед очередной реинкарнацией.
У мамы был свой гуру – духовный наставник Марахеши Тмахар, с которым у нее были очень близкие доверительные отношения. Наставник имел свой собственный центр ведической медитации, который специализировался на подобных Мишиной маме состоятельных женщинах, ищущих путь. Гуру совершенно бескорыстно просветлял и наставлял Таню?, а она от всей души жертвовала школе ежемесячно некоторую сумму денег.
Слова сына она слушала с теплотой и умилением:
– Какой же ты у меня взрослый, красивый, умный, – говорила она, восхищенно глядя одновременно и в глаза, и как будто сквозь Мишу. – Не злись на отца, он не желает тебе зла. Ты, сынок, живи, как подсказывает тебе сердце, но в материальных вопросах слушайся папу, он лучше разбирается в таких делах.
Мама заботливо поправляла Мише волосы и воротничок майки-поло.
– Сынок, меня тревожит твое духовное состояние. У тебя чрезмерно активизирован верхний уровень восприятия и сильно засорены нижние чакры. Если ты не против, я поговорю с гуру Марахеши, у него есть отличная духовная практика для раскрытия потенциала ума и восстановления кармического баланса.
