Какой еще (простите меня незнакомая мне женщина), какой к грёбаным херам Мишенька?
И какая еще такая рыжая Вера с ее врачом Сергеем Андреевичем и их научным руководителем, в которого превратился постаревший донской казак Григорий Мелехов?
Когда они ушли, и сестра снова появилась в моей палате, я спросил:
– Где моя одежда?
– Не знаю, тебя вот так к нам и привезли, в пижаме, – словно извинилась она.
– А где мой мобильник?
– Твой – что?
– Мой телефон – он где?
Вера пожала плечами.
Это теперь я знаю, почему она даже не поняла, о чем я ее спрашиваю, но тогда ее ответ я расценил по-другому: а ведь действительно, откуда ей знать, куда девался мой мобильный телефон?
И совсем полнейший шок я испытал, когда мои родители (бред сивой кобылы, три восклицательных знака!!!) приехали забирать меня домой.
х х х
Выплыло откуда-то из глубин давно забытого:
«Несмотря на то, что доктора его лечили, пускали кровь и давали пить лекарства, он все-таки выздоровел».
И я даже помню, откуда это: про Пьера Безухого (или Безухова, как там правильно?).
И я ничего не путаю.
Почему? А потому что эту шутку кто только не пародировал – и на сцене в концертах, и в постах в интернете. А первым-то ее (как оказывается) придумал великий русский писатель больше 150 лет назад.
Да и сам ли придумал?
Скорее всего, также слямзил у кого-то….
Мы ехали в такси, а это была «Двадцать четвертая Волга», и была она не просто в идеальном состоянии, а совершенно новая машина. Спидометра и пробега из-за спины водителя мне видно не было, но – никаких сомнений: этот автомобиль сошел с конвейера максимум два-три месяца назад, внутри пахло заводской краской и свежей отделкой салона.
Уж в этом-то я разбираюсь.
На механический таксометр я поначалу не обратил внимания, водитель привычно включил его, сперва повернув рычажок влево, а потом вправо до щелчка. В окошке с копейками появилась цифра «20», громко затикал таймер, а в правом верхнем углу лобового окна зеленый огонек сменился желтым (мне было видно в отражении стекла). Все знакомо, обыденно, поскольку я сам когда-то начинал свою шофёрскую работу именно в таксопарке, и в действиях водителя не увидел ничего необычного, а даже что-то знакомое, уютное. Отметил лишь отсутствие привычного у нынешних таксистов навигатора.
Молодец, без подсказчика работает.
Но мы сидели в автомобиле, производство которого прекратилось бог знает когда, ехали по широким и непривычно просторным улицам (куда девались пробки и заторы?), и за всю дорогу мне на глаза не попалось ни одной иномарки: ЗИЛы, ГАЗоны, Волги, Москвичи да редкие Жигули самой первой модели…
Редкие!
…и ни одной Газели-маршрутки…
А еще – ни единой рекламы.
Ни одной!
Словно ты попал в фильм Бондарчука «Шпион» или Балабанова «Про уродов и людей». Ты видишь знакомые улицы и узнаёшь, что это – Москва, хотя, на самом-то деле – в случае бондарчуковского «Шпиона» – это была Прага, я однажды случайно об этом прочитал.
Ты видишь и узнаёшь, что это – Питер, (или Ленинград, кому как больше нравится), но в кадре нет ни единого рекламного щита! И едут по улицам почти новенькие троллейбусы, и при этом – не расклеенные цветными плакатами от носа до самого заднего стекла.
И за окнами нашей Волги уж точно не Киев. Это – к бабке не ходи!
Свой город я бы узнал даже по запаху…
Мы недолго ехали по довольно широкой улице, потом свернули влево и поехали вниз по бульвару – снова кирпичные здания, среди которых, словно картинки на открытке – дома из красного кирпича под рыжей черепицей.
Черепица (а не шифер) на крыше пятиэтажного дома?
Когда переезжали трамвайные рельсы, я посмотрел вправо и увидел уходивший вдаль темно-красный трамвай с граненой кормой и плоскими окнами – прям-прям «раритет»…
Или – раритет без кавычек?
Спустились на набережную (и, как позже выяснилось, это была как раз именно Набережная, с большой буквы – улица), повернули налево – по кольцу вокруг клумбы. По правой стороне довольно широкая река или водохранилище, городской пляж с желтым песком (голый и пустынный, холодно еще), с противосолнечными цветными грибочками, цветными же раздевалками и детскими качелями, много голых тополей и плакучих ив, листва на которых только-только начала появляться. По левой стороне потянулся ряд панельных пятиэтажек.
Волга свернула во дворы, несколько попетляла и, наконец, остановилась у одного из подъездов. Таксист привычным движением и с громким щелчком выключил счетчик, в окошке с копейками замерла цифра «62».
«Отец» протянул водителю бумажный рубль, рыжий советский, и тут же открыл свою дверь, тем самым показывая водителю, что сдачи не нужно.
Тот коротко кивнул.
Со скрипом (именно так, со скрипом, и это – в новой машине!) распахнулась наша, задняя дверь, кавалер протянул даме руку и помог выбраться из салона.
Я полез из машины следом.
За что, господи?
Глава 17 Геополитические конфликты
Хроника войны, 2015 год
Цитата: «…военная победа Украины над Россией для США особенно не нужна, потому что нереальна. Длительная, бестолковая, нерешительная война, постоянно и постепенно расширяющаяся и все более и более кровавая – вот цель. Запад устроит даже расширение Новороссии за пределы Донбасса – лишь бы фронт сохранялся. Чем он будет длиннее, тем лучше. А останется на том же уровне – тоже неплохо. Победа в данной войне видится англосаксам не в виде танковых колонн с жовто-блакитными прапорами на Красной Площади, а по аналогии с февралем 1917-го года…»
Стрелков 2015 г.
Глава 18 Вовка Карась
11 марта, 1972 год
Удивительная штука – семья.
Помнится, в детстве я мечтал о собственном письменном столе, потому что жили мы бедненько, и домашние уроки приходилось делать за круглым обеденным. Тогда такие были в моде. Ставили его обычно посреди комнаты и покрывали бархатной скатертью с бахромой, а в центре обязательно ваза, и в ней, как правило, пластмассовые цветы. Или графин с водой на стеклянном подносе с четырьмя перевернутыми гранеными стаканами по кругу.
Когда вечером за ужином собиралась семья, скатерть аккуратно снимали, а стол покрывали обыкновенной клеенкой. Частенько ее так на столе после ужина и оставляли, но графин или ваза всегда возвращались на свое место. А
скатерть
выкладывали на стол лишь, когда приходили гости. И уж когда приходило несколько гостей, то этот круглый стол еще и раскладывался в огромный овальный. После гостей стол снова складывали, и графин с водой и стаканами (или ваза с пластмассовыми цветами) возвращались на место.
Делать уроки за таким столом было крайне неудобно, поскольку он, повторяю, круглый, и локти – на весу. Вполне вероятно, что именно поэтому у меня всегда были тройки по чистописанию, да на всю жизнь остался такой корявый почерк.
И сутулость…
Сейчас я сижу за настоящим письменным столом, и он принадлежит мне.
Точнее – Михаилу Карасю.
А еще Карасям принадлежит – не двух- и даже не трех-, а прям целая четырехкомнатная квартира. Правда, она уж оч-чень малогабаритная, зато у меня есть своя комната, свое собственное автономное пространство.
Столешница накрыта листом толстого стекла, под которым какие-то бумажечки, записочки, вырезки из газет, чьи-то черно-белые лица, словно выдранные из служебных удостоверений. В центре под стеклом – календарь 1972-го года с какими-то отметками фиолетовой шариковой ручкой.
Где-то тут в столе должен быть дневник и тетрадки; кто мне о тебе расскажет лучше, если не ты сам, правильно?
Хотя первое и весьма детальное знакомство произошло пять минут назад в ванной: я долго и внимательно изучал этого юношу в зеркальном отражении.
За что ты меня, боженька, в такое тело, а?
Длинный (именно длинный, а не высокий), худой, сутулый, с руками-веревками и с ногами-палками. Выдающиеся вперед скулы резко опускались в хлипкий подбородок, а следом в тощую шею с огромным кадыком, ещё ниже хилая грудь с выпирающими ключицами – Кощей Бессмертный.
И весь нескладный какой-то…
Точно такой же беспорядок и на письменном столе, и внутри него.
Стол – однотумбовый, это когда выдвижные ящики справа от твой коленки. В верхнем ящике – стопка тетрадей, ручки-резинки, цветные карандаши и засохший фломастер (тогда такие уже делали?). Во втором ящике учебники, а в нижнем – всякая мелочевка, в том числе и конфетные обертки, сложенные определенным образом – в форме квадратных конвертиков.
Как же они назывались?
Вспомнил – фантики!
В глубине нижнего ящика я нащупал холодную сталь и вынул настоящий штык от винтовки образца Великой Октябрьской Социалистической революции. Помнится мне, что тогда мы это именно так и писали: все слова с большой буквы, кроме слова «революция». Или «Революция» также с большой… Социалистическая Революция?
Не помню, забыл…
Штык (именно штык, а не штык-нож, который особым устройством примыкается к карабину или тому же «калашу»), этот был не плоским, а четырехгранным, длинным, сантиметров тридцать-сорок, и наконечник, помнится, «зауживался» до диаметра спички. Такой «штык-молодец», в отличие от «пули дуры», входил в тело врага, как иголка в теплое подтаявшее масло (так я об этом где-то когда-то читал), но кончик этого был отломлен, и на сломе светлела мелкоячеистая структура рапидной стали.
Откуда я знаю слово «рапид»?
Я помню, что учился в каком-то институте, изучал металловедение и даже знаю, что такое сопромат. Я помню (и я знаю), что я – автомобильный инженер. Но что это был за институт – не помню.
И как меня зовут, в конце концов?..
Тоже не помню.
Я положил штык на стол, открыл нижний ящик пошире, но того, что искал, там не было.
