Тьфу ты! Какая только хрень от удивления и усталости не придёт в голову. Из мрамора! Искусным, мать твою, мастером!
– Твою мать! – выразил он общую мысль, повисшую в воздухе над их сборной бригадой из шести человек. – Это что за цирк?!
Девушки обернулись разом, уставились на стоявших у кромки леса мужиков, лица которых вряд ли выражали радость от встречи. Одна, та, что в купальнике, нахмурилась, оглядела поочерёдно каждого и застыла каменным изваянием, остановив взгляд на Паше.
Надо сказать, он узнал её сразу, как только обернулась. Бывает же такое, видел минуты три, от силы пять, вроде ничем особенным не запомнилась, а узнал мгновенно.
Симпатичная, вернее сказать, красивая. Юная, черты лица приятные, такие… живые, ничего искусственного, фальшивого, в то же время – правильные черты, без изъяна. Фигурку успел оглядеть за те несколько секунд, что они смотрели друг на друга, узнавая и отказываясь узнать одновременно.
– А вы кто? – выступила вперёд вторая девушка, чуть повыше, пофигуристей, если приглядеться, то, кажется, старше, хотя кто разберёт?
– Мы-то? – отозвался старший бригады Сергей Игнатьевич, Игнатьич, как его называли свои.
Мужик лет сорока пяти, чуть старше. Обстоятельный и опытный, он не терялся в любых, самых аховых ситуациях. Буквально четыре дня назад вывел бригаду из такой задницы, что даже отъявленные оптимисты успели проститься с белым светом и мысленно с родными.
– Вы кто? Что здесь делаете? На каком основании?
– Каком основании? – стушевалась говорящая. – Разве нужны основания, чтобы отдохнуть с друзьями? Это запрещено?
Она махнула рукой в сторону компашки, которая в едином порыве уставилась на вышедших из леса. Один из парней, чернявый, невысокий направлялся к девчонкам по тропике.
– Какие-то проблемы, ребят? – деловито спросил подошедший.
– Ребята в детском садике на тихом часе спят, – отрубил Игнатьич. – Вы как здесь очутились? Какого лешего, вообще? Обстановку не видели?
– Нормальная обстановка, – попытался засмеяться парень, но мгновенно осёкся о взгляд Игнатьича. – Мы к вечеру уедем, – словно отчитался он.
– Каким образом? – отозвался старший, оглядев внимательно говорящего.
Парень как парень. Невысокий, в расхлябанной футболке, широких шортах, стоптанных кроссах, татуировка у локтя виднеется. Дурень дурнем молодой, одним словом. У старшего сын – ровесник этого и даже внешне чем-то был похож.
– Дядька на катере заберёт, часов в шесть должен.
– Откуда? – коротко ответил старший, по глазам стало ясно, что ответ он знал, мы все знали.
– Из Мамукана, – все услышали ожидаемое.
– Не заберёт, – обрубил Игнатьич. – Нет никакого Мамукана.
– Как это? Что значит «нет»?
– Сгорел Мамукан, все двадцать три подворья, часовня, продуктовый ларёк – всё сгорело, – спокойно ответил старший. – Несколько труб торчат, да обгоревшие трупы животных – всё, что осталось от твоего Мамукана.
– Люди? Люди тоже… – проблеял побледневший парень, который так и не смог выговорить «сгорели» или «погибли».
– Людей эвакуировали, жертвы есть, двое мужчин и женщина. Пропавшие без вести числятся. Больше ничего не знаю, прости, – он хлопнул по плечу застывшего парня и двинулся в сторону палаток.
Пашка и четверо напарников пошли за ним, обогнув онемевшего, остолбеневшего парня. Вся бригада слишком вымоталась за почти три недели, которые провела в лесу, борясь с огнём, усталостью, холодом, жарой, жаждой и эпизодическим голодом, потому что банально было некогда пожрать. С километровыми переходами и нечеловеческим трудом, который, как всегда бывало в такие дни, хотелось бросить нахер раз и навсегда.
Он должен был отдыхать, выскулил у начальства два выходных в самую горячую пору. Примчался домой, к Ленке, пообещав, что не отойдёт от неё ни на шаг, не выпустит из постели, залюбит до чёрных точек в глазах… В итоге это же начальство в пять утра, не успел Паша слезть с благоверной, приказало немедля явиться в расположение части.
На всё про всё – два часа. Одним словом, от щедрот отвели времени лишь на короткий поцелуй в прихожей. И острое понимание, что этот облом ему Лена уже не простит. Оставалась робкая надежда, что пронесёт, как все разы до этого. Подуется, наорёт, демонстративно уйдёт к маме с папой, хлопнув дверью, а потом сменит гнев на милость – вернётся. Потому что семья, потому что любовь…
Семья, любовь… просрал, похоже, Пашка и любовь свою, и семью, пока леса спасал. Герой, из жопы ноги.
Экстренно собрали сборную бригаду из таких же «отпускников» и кинули в самое пекло. Опыта у всех хватало, потому не церемонились. Придёт зима, отсидятся ценные кадры в тепле, на диване, рядом с юбками жён, а пока – в огонь, в самые жернова.
Две недели они были в соседнем районе, в компании других бригад. Организованно, общими силами побороли огонь. Пересохший лес продолжил тлеть, торфяники не давали расслабиться местным ребятам, однако, помощь сторонних бригад стала не так актуальна. В других же районах полыхало не на шутку. Будто магма вырвалась из-под земной коры и сжигала всё на своём пути, кроме, пожалуй, широких сибирских рек. Однако огонь и их легко перепрыгивал, взмахнув рукавами верховых пожаров.
Отправили сюда, клятвенно пообещав, что через пару дней, максимум четыре, пришлют за ними вертолёт. И ведь отправили, исполнили всё, как обещали, вот только в тот же час лётчик-наблюдатель доложил, что большой огонь движется в сторону Мамукана.
Все силы стянули туда, в помощь МЧС, несколько же бригад, которые в деревню не успевали, сорвали с мест и отправили на новую точку – останавливать пламя, которое того и гляди обрушится на охраняемый квадрат, а там до несколько деревушек и села на тысячу душ – рукой подать для большого огня.
Пришлось, перебарывая усталость и недовольство, тащиться, выполнять долг. Амгалан хмурился, говорил, что теперь-то жена его точно из дома выгонит. Устала, говорит, терпеть. Конечно, в их местах другой работы нет. В авиалесоохране стабильная зарплата, для их местности большая. Они и ребятишек в школу собирают без сильного напряга, и технику бытовую покупают, и родителям престарелым помогают, даже в город выезжают несколько раз в год – на аттракционы возят малых, в кинотеатр, в развлекательный центр. Всё это благодаря работе Амгалана.
Но и жену понять можно, в деревне летом самый труд. Посади, собери, скотине на зиму корм заготовь, и всё без мужских рук – тяжко.
– Погоди, – одобрительно похлопал по плечу подчинённого Игнатьич. – Поворчит-поворчит, на следующий год сама отправит на работу.
– Отправит, – соглашался Амгалан, довольно улыбаясь.
Пашка молчал, не рассказывал о своей семье ничего. Впрочем, рассказывай – не рассказывай, а шила в мешке не утаишь, только слепой или дурной не знал, что происходит… Типичная, в общем-то, ситуация.
Кто-то из жён, как супруга Амгалана, соглашался на такую вот, собачью службу и жизнь супруга, потому что выхода другого нет, жить на что-то надо. Кто-то искренне не страдал от долгого отсутствия мужа дома, жил своими заботами, делами. Зимой радуясь, что милый рядом, летом – не печалясь, но таких женщин было мало, очень мало. Многим же становилась поперёк горла служба мужей, их долгое отсутствие, вечный страх потери, к которому, наверное, привыкнуть невозможно.
Мать Паши была из второй категории, за всё детство и позже, во взрослой жизни, он не помнил, чтобы родители ругались из-за службы отца, чтобы вообще ругались. Вот он и думал, что так у всех, что жена будет спокойно сносить одиночество, страх остаться вдовой в молодом возрасте, а оказалось всё иначе. Ленка – точно из третьей категории. Она не желала мириться с нынешним положением, а он не хотел уступить ей, просто не мог…
И, похоже, профукал свою семейную жизнь. Любовь Ленкину профукал. А может, и не было её никогда, любви этой?
– Эта жена сдохла. Слезь, – сказал как-то Игнатьич.
Грубо сказал, ухо резануло, только правдой от этого быть не перестало. Сдохла любовь. Слезь!
Пашка уселся у пепелища костра, не в силах читать лекцию о правилах безопасности. Идиоты малолетние, прутся в лес, а потом он горит, полыхает, принося не только убытки стране, но и горе… Огромное человеческое неизмеримое горе.
– Так, катер за вами не пришлют, – собрал вокруг себя отдыхающую, притихшую молодёжь Игнатьич.
– Почему это? – выскочила вперёд малявка лет двенадцати, которая, не успела бригада подойти, тут же сообщила, что зовут её Алёна.
Судя по количеству слов в секунду, Алёнку звать не нужно, она сама приходит и вываливает информацию, независимо от того, хотят её слушать или не слишком.
– Потому что у МЧС сейчас нет свободных катеров, – отрезал Игнатьич.
Дома у него, помимо сына, было двое вот таких же, вертлявых девчонок-погодок, которые точно так же трещали без умолку и изображали затычку в каждой бочке.
– Вертолёт пришлют, вывезут, не беспокойтесь товарищи отдыхающие, – продолжил старший, произнеся «товарищи отдыхающие» таким тоном, что только Алёнка и не поняла, что над ними издевались. – Позже сообщат точное время прилёта.
– А примерно? – выпучил глаза толстяк в ярко-красной футболке.
– Примерно – завтра. Раньше никак.
– Это нечестно! – взвизгнула та, что стояла рядом с девушкой в белом купальнике.
Паша время от времени бросал на полуголую взгляды, успев оценить все видимые и скрытые от глаз достоинства, а что не увидел – точно нафантазировал. Не был бы женат… впрочем, и тогда бы не стал бы подкатывать.
Красивая, молоденькая совсем, хорошо, если восемнадцать исполнилось. Глазища в пол-лица, взгляд растерянный, талия тонюсенькая, грудь, которую скорее демонстрировал купальник, чем скрывал. Мало того, что красивая, ещё и видно невооружённым взглядом, что хорошая. Хорошая. Такой славной девчушке нужен нормальный пацан, без всего того дерьма, которое успело прилипнуть за не такую и долгую жизнь к Пашке.
– Про честность с МЧС говорить будете, – осадил Игнатьич едва не начавшееся восстание «товарищей отдыхающих».
– Павел, Амгалан, вы здесь останетесь, отведёте, когда сообщу, пионеров к вертолёту, а мы двинемся дальше.
Приказ обсуждению не подлежал, ясно, что такого уровня решения, касающиеся штатских, тем более, когда приходится задействовать смежные службы, принимаются не старшим лично. Он приказать пригнать вертолёт, катер, подводную лодку или дирижабль не мог. Партия сказала, комсомол ответил. Проблемы индейцев, как и полагается, шерифов не волнуют.
– Понял, – вздохнул Амгалан, обвёл усталым взглядом присутствующих, бросил под ноги рюкзак с провизией. – Потом вас догонять?
– Потом будет потом, – отмахнулся Игнатьич.
– Далеко к вертолёту идти? Вещи можно будет взять с собой? Можно поторопить спасателей? – понеслось со всех сторон.
Засуетились, смотри-ка на них. Неужели сообразили, что могут превратиться в пережжённые куски мяса из-за собственного идиотизма? Пожарная обстановка – хоть святых выноси, а эти идиоты вздумали отдохнуть на природе. Не отдыхается им рядом с мамками, папками, у компьютеров сидя, под сериальчик и пивко.
– Вещи ваши никто не потащит, только самое, подчёркиваю, самое необходимое. О месте посадки вертолёта пилот сообщит отдельно, но, насколько я знаю местность, километров пятнадцать вглубь, – он махнул в сторону кажущейся непроходимой тайги.
– Пятнадцать? – пискнула та, что в белом купальнике, и нервно, с каким-то неясным упрёком посмотрела на Пашу, словно это он её сюда приволок.
– Может и двадцать, – явно для острастки преувеличил Игнатьич. – Вы можете отправиться к реке, через недельку катера освободятся, за вами пришлют. Только имейте в виду, если полыхнёт, – он показал взглядам на шпили убегающих ввысь деревьев. – Как раз всю неделю и проторчите в воде…
– Может, не полыхнёт? – в ответ совсем тихо пропищала говорящая.
– Может и не полыхнёт, – вставил Пашка.
Невозможно жалко стало девушку. Смысл продолжать запугивать ту, что, кажется, уже моргать боится и дышит через раз? Уж она-то точно проблем спасателям не создаст, а сама огребёт по самые уши. Пригнать вертолёт ради компашки сумасбродных студентиков – не шутки. С рук не спустят, точно миром не отпустят. Штраф вкатают такой, что долго придётся с карманных денег отдавать, если мама с папой не раскошелятся, конечно.
Игнатьич ушёл, махнув на прощание рукой, оставшиеся с ним бойцы двинулись за ним, вздохнув на прощанье. Остановиться и передохнуть хотелось неимоверно, скинуть спецодежду, вытянуть ноги, пожрать, наконец. У отдыхающих наверняка есть чем поживиться, помимо опостылевших даров природы и тушёнки. Угостят, поди, не пожадничают.
Павел потянулся, скинул форменную куртку, следом футболку, обувь, залез в рюкзак, выудил кусок мыла, скомканное полотенце, посмотрел на Амгалана.
– Пойду, искупаюсь, – он взмахнул рацией, показывая, что на связи.
– Иди, – кивнул напарник, тоже стягивая куртку, в которой, откровенно говоря, становилось невозможно жарко, просто невыносимо.
Техника безопасности техникой, подбирающийся полуденный зной – зноем.
– Вас проводить? – услышал Пашка от девушки в белом купальнике.
Только теперь она была в сарафане детской расцветки в ярко-синий, мелкий горошек, наверное, модный. Что бы он понимал в моде студенток, а то и школьниц!
– Думаешь, заблужусь? – улыбнулся он, невольно скользя взглядом по ладной фигурке.
Вот же чёрт, хоть глаза себе выкалывай! Пашка не помнил случая, чтобы за все годы семейной жизни он настолько залипал на постороннюю женщину, а тут и не женщина, девушка, пусть и красивая. И до свадьбы не замечал за собой подобного, иначе бы не женился. Бывало, отметит чью-то красоту, скользнёт пару раз взглядом, но как поглядел, так и забыл, а сейчас… Самому противно!
Противно и приятно одновременно – парадокс.
– Нет, – стушевалась девушка в синем сарафанчике. – Не думаю. Просто…
Зацеловал бы, прямо сейчас, не сходя с места зацеловал с ног до головы.
– Ладно, пошли, – кивнул он. – Тебя как хоть зовут-то, красавица?
– Марина.
– Павел, – представил он. – Можно Паша.
Глава 5
Зачем пошла к реке с Павлом – Пашей, как он сказал, можно его называть, – я не могла себе ответить. Стало страшно, не по себе, как-то жутко.
Вспомнился Мамукан, где мы останавливались всего-то несколько дней назад. Перебранка собак, мяуканье котов, крик петуха поутру. Главное – люди. Все те мужчины, женщины, старики, старухи и дети, которых мы встретили там. Ведь кто-то из них погиб страшной смертью, в огне.
До сегодняшнего дня подобные трагедии случались за периметром моей жизни, в сериалах и новостях, а сейчас коснулось лично, пусть невзначай, походя, но всё же от холодка по телу избавиться я не могла.
Показалось, что рядом с Пашей будет спокойней. Будто лесной пожар начнётся вот-вот, прямо здесь и сейчас, и только он сможет меня спасти. Глупости, но от липкого страха избавиться я не могла, потому и напросилась с пожарным или пожарником… как правильно? Или вообще авиалесоохранником?
Паша зашёл в воду, передёрнул плечами и тут же махнул туда целиком, с головой. Я невольно залюбовалась размахом плеч, словно видела перед собой голливудского красавца. Фигура у него и правда была подтянутая, спортивная, главное – в каждом движении чувствовалась сила. Ещё бы, с такой-то работой.
– Марин, – Паша поймал мой взгляд, отчего захотелось провалиться сквозь землю. – Отвернёшься на минутку?
– Да, да, конечно, – поспешила я ответить, демонстративно развернулась на коряге и уставилась на тропинку, ведущую к лагерю, где суетились друзья-приятели.
Снова почувствовала холодок, который пропадал, когда в поле зрения попадал Паша. Наверное, от страха, рефлекторно, я искала защиту. Настоящий пожарный – чем не защита? По-моему, самая лучшая!
– Всё! – крикнул он. – Можешь поворачиваться.
Я развернулась. Вокруг Пашки расходились мыльные круги, он встряхнул волосами и ещё раз вошёл в воду, а вынырнул метров через двадцать, а то и тридцать. Силища какая…
– Давай сюда, – позвал он, махнув рукой. – Водичка отличная!
– Нет, спасибо, – негромко ответила я.
От одной мысли зайти в одну реку с этим незнакомым парнем, – а что кроме имени я знала? – по спине пробежали странные мурашки, совершенно некстати волнующие. Вот же, придумала, вообразила, лучше бы сосредоточилась на том, что все мы, включая меня и Алёнку, в реальной опасности. Ведь если бы это было не так, разве за нами присылали бы вертолёт и оставляли двух пожарников? Или всё-таки пожарных?
– Зря не искупалась, – заявил Паша, когда подошёл ко мне и шлёпнулся рядом, устраиваясь на покатые камни, прогретые солнцепёком.
Я неопределённо пожала плечами, отвела взгляд в сторону, на противоположный берег. Как много там интересного. Деревья, деревья, снова деревья, ёлки, трава, пологий берег. Небо синее-синее, без единого облачка. Глаз не отвести, какая красотища!
