Теодор не упускал из виду и своего злейшего врага – Игила. Прокопий снабжал его ладаном, которым попугай бессовестно изводил своего врага и его племя. Владимир иногда вмешивался в распри своих странных домочадцев, когда Игилу совсем уж становилось невмоготу, но делал это скорей чтобы поощрить скорых на злодейство соперников. Владимир, как видите, не был обделен приключениями и развлечениями. Ничего особенного он не видел и в противостоянии необъяснимого с естественным положением вещей, если это было не в убыток ему. Жизнь людей до сих пор соседствует с суевериями и со сверхспособностями Его Величества Случая. Короче, Владимир частенько путал границы между силами природы и волшебством своей власти. Нет, он не предлагал, как некоторые венценосные полудурки, выпороть кнутами Босфор или море, или реку, но в этом он не видел ничего невозможного или предосудительного. (Закон – это власть, а власть у того, у кого в руках закон).
Возьмите вот, к примеру, кошек. Ох, и блудница была эта царьградская Мурка. Ох, и блудливая. По три помета в год, и в каждом самое малое четыре-пять котят. Но власть князя – святое! Сам казначей князя по приговору Владимира раздавал котят боярам и князьям. С той поры остался с лёгкой руки князя обычай: отдавая котёнка в чужие руки, брать за него хотя бы копейку. Ну, тогда платили много. Бояре украдкой всхлипывали слёзно. Вы же знаете, какое умиление могут вызывать хвостатые, полосатые, а как умилялись люди, ощупывая свои пустые кошели после такого подарка. Плакали, но платили. Вот так по Руси и разбежались потомки Царьградской блудницы. И русичам пришлось смириться с новым, на века обретенным чувством сопереживания к мартовским воплям кошачьих свадеб. Вот вам и власть князя, вот вам и силы природы…
И вот как-то раз на шум и гам в верхней горнице примчались Добрыня с Прокопием. Повезло им как невольным свидетелям: по всей горнице при свете тусклых слюдяных оконцев летали перья и пух, полуослепший от прилипшего к лицу пуха князь яростно от кого-то отмахивался, а по углам волчком крутился попугай, пытаясь прикрыть хоть чем-нибудь свою беспощадно ощипанную тушку. На полу, среди вороха перин (византийская мода и сюда добралась) и соболиных накидок барахтались две бесстыдно оголенные девицы. А по горнице, ослепленный прилипшими к голове пухом и перьями, вращался во все стороны Владимир и продолжал яростно от кого-то отбиваться кулаками:
– Лови его, Добрыня! – отплевываясь от перьев, заорал князь. – Гад, мне советы давал, шо с девками делать! Только начну с какой забавляться, он мне: «Давай быстрей, а теперь чуть помедленней, да кто так за сиськи-то держится?»
– Эх, Володя, Володя, шо ж ты днём-то? – укоризненно намекнул воевода на распорядок дня.
– Так ночью он вообще по всему терему драки с домовыми устраивает. Аж жуть берёт иногда. Поединщик хренов. Я его уж и так и сяк… Не, Добрыня, ты не подумай чего. Я вон Рогнеду, – стал загибать пальцы Владимир, – и при матушке её, и при папаньке еённом, да народу столько было, но никто ж из них не подсказывал, шо мне с нею делать. Отодрал её за милую душу по-всякому прилюдно и ниче. А этот гад не унимается… Ночью сам не спит, и другим весело, а днём… – махнул рукой Владимир. – Совсем какой-то озабоченный. Держи его! На кухню его, Добрыня, на кухню! Под лучком, с чесночком. Да к ужину! – Владимир, как мог, очистил лицо и шею от перьев и, сменив гнев на милость, продолжил: – Перейдём к делу. Добрыня, как там мои повеления?
– Какие? Все не упомню… – захватив за горло попугая своей могучей рукой, в недоумении почесал клювом птицы свою голову Добрыня.
– Ну, эти… травные… вот, – сдвинув брови, подсказал соратнику Владимир.
– А-а, в месяц травный по улучшению жизни славян которые?
– А какие ещё у меня на ум идут в мирное-то время? Всё о народе, всё о людишках… Вот они самые… – вздохнул Владимир и, присев на топчан, рукой махнул девкам в сторону двери. Девки, прикрываясь спереди мехами, соскользнули с топчана и, сверкая ягодицами, исчезли за дверью. Раньше них незаметно исчез Прокопий.
– Последний указ был про этих вот, – кивнул Владимир вслед девкам.
– А-а, вспомнил, вспомнил… – просветлел лицом Добрыня и тут же нахмурился. – Так, Вова, откуда ж я тебе столько девок непорченых в каждом городе соберу? Триста девок… А почему не пятьсот или тыщща?
– Ох, смотри у меня! Народ бунтовать будет, коли моими указами дружина с боярами зады свои вытирать будут… – погрозил Добрыне пальцем Владимир. – Хотя тыщща, поди, многовато будет… – хлопнув рукой по топчану, задумался князь и продолжил свои познания в счёте. – Пятьсот – это скоко будет?
– Ну, кажись, ровно половина от тыщи будет, если грамотеи не врут, – отмахнувшись попугаем от летающих перьев, подсказал Добрыня.
– Не-а, я что, жадный, что ли? Давай триста. Это всяко поменьше… – великодушно решил князь.
– Ну, Вовка, Чернигов я, там, понимаю, Киев само собой, Муром куда ещё не шло… – закручинился воевода, услышав поставленную ему задачу. – Но в остальных городах ихде я столько девок непорченых возьму, коли в городе каком всево-то тыщщи три жителей? Со стариками, мужиками, бабами и ребятишками?
– Триста, я сказал! Князь я али не князь? – топнул ногой Владимир. – Ступай давай и воли моей не перечь! А птису передай кашеварам, с яблоками и сливами пусть приготовят.
Добрыня тяжело вздохнул, в тот же самый момент в последний раз вздохнул и попугай в его руке. Добрыня, покачав головой, оглядел птичку и вышел из горницы. Во дворе он знаком подозвал к себе счетовода дружины:
– Слышь, Беня, это – на кухню, – протянул он попугая со свёрнутой шеей счетоводу, – пусть обжарят как следует, а к тебе вопрос: что делать будем с его указами травными? (Любят на Руси с давних пор май месяц за чудные ожидания не пойми чего в его днях). Поэтому дабы не расстраивать читателя его провалами в памяти в пересчётах на современный лад, сразу отсюда и далее, уточнять будем по-хорошему – «майскими».
– А что не так? – хмыкнул счетовод, заглядывая за плечо Добрыни туда, где корчился от беззвучного смеха Игил.
– По триста девок требует себе в постельку в городе… каждом. Да где ж их столько набрать?
– Тю, ерунда какая… – беззастенчиво высморкался счетовод. – Да мы с казначеем и не такое выпутывали и запутывали. Давай, как всегда, чтоб всем жилось хорошо.
– Да как же это сделати? – нахмурился Добрыня.
– Проще уж некуда. Ведь в таком деле что главное? Главное – воле не перечить, воле князюшки! – подняв испачканный соплями указательный палец, многозначительно произнёс счетовод, потом, обтерев его об себя, добавил: – Даже в самом маленьком городище девок двадцать наберём? Наберём. Придёт князь, а они перед ним туды-сюды, сюды-туды… Кто их там посчитает? А за ними, в отдалении, пустим всё бабское отродье этого поселения хороводом для пущей важности… и для счёту. Захочет князь, ну и че? Ну, две, ну, пять, но больше десяти девок с ним в горнице какой не поместятся! А остальных с миром по домам, к мужьям да к детям…
– Непорочных требует! – в бессилии разжал кулаки воевода и уныло покачал головой.
– Ой, вей! – прикрыв глаза, запричитал счетовод. – Я тя умоляю, девкам пригрозить, дабы порочность свою скрыли, и всё! А девки, сам знаешь, такую невинность могут себе удумать и тебе подсунуть, княже не горюй! Вокруг пальца обведут кого хошь! Есть у меня такие на примете – мамой поклянутся в чём угодно. Только плати!
– Да, – глубокомысленно согласился со счетоводом Добрыня, – а как же…
– Триста, Добрынюшка, – удивляясь недогадливости собеседника, затараторил счетовод, – триста девок, правильно? Ему двадцати хватит, а остальных? Остальных кормить-поить, одевать-обувать, бусы да кокошники, серьги да ленты всякие? Сколько это будет? Ой, май вей, тебе на коняку новую, седло с серебром, дочкам твоим на приданое хватит… И нам ещё с казначеем на пару шуб останется. И это… И это только с одного… С одного города…
– Драть всех почём зря придётся. Народ ведь неразумен… – сморщился Добрыня.
– Так а ви на шо? – удивился счетовод. – Мы же не с бояр каких драть это всё будем, а с людишек!
– Да с бояр хрен што сдерешь… Мы вон в прошлом годе с Вовкой налог на них хотели удумать, даже не успели толком как его и назвать, и на какие нужды, а бояре все врассыпную, да по заморским странам попрятались. Хотел было я порядок навести… Да ты сам всё помнишь… – махнул рукой Добрыня.
– Да-а, спасло тебя тогда только чудо. Когда князь с родственниками да с другими удельными князьями тебя повесить захотели. И на непорочную службу твою не посмотрели… Вовремя басурмане поспели. Поспеть поспели, а воевать не с кем – воеводу к дубу волокут. Как басурмане орали… как орали! – покачал головой счетовод. – Пришлось князю помиловать тебя.
– Да, было дело… А Вовка-то даже верёвку шёлковую… дорогущую из своих закромов для меня не пожалел! – горделиво поднял указательный палец Добрыня. – Можно сказать, от сердца оторвал…
– Да уж… Тут тебе и почёт, и уважение… – согласился счетовод, приглаживая свои пейсы.
Вечером главным блюдом стал Теодор с яблоками. Да, это вот люди ничему не учатся. Даже на своих ошибках. А вот сородичи Теодора поняли всё сразу и правильно: попадая к людям, они тут же притворяются тупыми и необразованными. Только самые мелкие из них, в которых никакое яблоко не засунешь, продолжают просвещать человека житейскими разговорами. Да-а, всё не впрок людям…
Но наступил однажды вечер. В своих теремах по всему городу суетились люди, готовились к предстоящему ужину. Дворовые люди хорохорились, затаскивая в терема бадьи с водой и с песком. А кто его знает – опрокинет кто плошку с маслом и еле коптящим фитилем – и всё! Всё, прощай, Русь! Хоть и были уже пожарные дружины, но всё-таки как-то боязно было жить в деревянных хоромах с соломой и сеном по всем углам. Потому князь лично блюл меры противопожарной безопасности. Посчитав на пальцах обеих рук девок, с которыми у него были назначены свидания в его опочивальне, он с грустью понял, что на всех его не хватит. Огорчившись окончательно, Владимир попёрся в полутёмных коридорах и переходах своего дома к себе в опочивальню. Не дошел… Какие-то странные отблески света, переливавшиеся и смешивавшиеся с закатными лучами солнца, струившимися сквозь немногочисленные окна и оконца, затянутыми заморскими слюдяными пластинами, насторожили его. Он скинул сапоги и, взяв их в руки, на цыпочках подкрался к двери и заглянул в щель. Увиденное его смутило. Какие-то полупрозрачные ткани свешивались с потолка и шевелились от сквозняка. Перед открытым самым большим окном (мало того что окна были разных размеров, так они ещё и на разных уровнях были) стояла женщина в одежде. Опять холодок по спине заставил князя вздрогнуть и вспотеть. Опять бабушка…
– Ты? – охрипшим голосом обратился к ней Владимир.
– Да, внучек, не пугайся, – еле слышно прошелестел голос «княгини Ольги». – Вот беспокоить тебя приходится. Но ты меня не бойся. Мне разрешено в плоть чужую своим духом входить.
– Кем разрешено? – с отвисшей челюстью попробовал уточнить Владимир.
– Господом нашим всесущим! – перекрестилась «княгиня» левой рукой, отталкивая от себя Владимира.
– Ты че, с ним разговариваешь? – ещё больше удивился князь.
– В душе… – кивнула «княгиня» и, заметив лёгкое недоверие, мелькнувшее на лице Владимира, улыбнулась и объяснила: – А ты разве не умеешь мыслить, разговаривать в себе, не раскрывая рта?
– В чужую плоть? – призадумался Владимир и, как бы извиняясь, с сомнением уточнил: – Это как?
– Я могу тебе напомнить, рассказать то, что известно только нам двоим. Особенно про то, что случалось, когда ты ещё был маленьким. Намекни только, про что ты хочешь вспомнить, и дальше я расскажу. Ведь у нас с тобой было много тайн, даже матушка твоя Малуша о многом не знала.
– Левый сапожок… – Владимир пристально взглянул на «бабушку» и повторил: – Левый сапожок.
– …синенький, что я тебе нарядила. И который ты потерял, когда по снегу удирал от чужих собак? А ты соврал, что тебя какие-то разбойные люди хотели раздеть?
– Боярин Гонта? – с еле скрываемым чувством человека, столкнувшегося лицом к лицу с подлинным чудом, прохрипел Владимир.
– Нехорошо было прятаться за дверью, когда его палач к правде призывал. Ты у меня тогда от страха под подол полез и зубами в мою ногу вцепился, – не торопясь, ответила Владимиру «княгиня», ожидая дальнейшие вопросы.
Владимир, еле сдерживаясь от волнения, задал ещё один вопрос, не спуская изумленных глаз с бесстрастного лица «бабушки»:
– Што было на масленицу в год, когда ты умерла?
– Ты в первый раз залез на девку, которую я потом отхлестала кнутом, а ты заступаться за неё стал… И никто, кроме нас троих, об этом не знал. Это ведь ты её уговорил тайком спуститься под клеть. И дверь запер. А там тайный ход был, откуда я и зашла. Ты тогда даже не знал, что с девкой делать-то надо. Просто привык подглядывать за взрослыми и подражать им. А сам был ещё почти младенцем… – «княгиня» помолчала немного и добавила: – И никто об этом не узнал.
– Тогда скажи, куда сундук пропал красный в узорах? – смущенно улыбнувшись, задал ей следующий вопрос Владимир.
– Прими веру нашу, узнаешь… И дня не пройдёт, как он вернётся к тебе… – успокоила Владимира «княгиня» своими ровными интонациями хрипловатого голоса.
– Полным? – недоверчиво улыбнулся Владимир.
– Да… А ещё подумай о женитьбе. О настоящей женитьбе.
– О чём? – окрысился Владимир, сумрачно взглянув на «бабушку».
– О женитьбе, Володя, о женитьбе. Дочка есть у базилевса, краса, говорят, неписанная, не то, что твоя Рогнеда, а там ещё и Анна – сестра базилевса. Ещё краше, говорят… – сообщила Владимиру о своих планах «княгиня Ольга».
– Рогнеду не замай, бабуля! – насупился Владимир. – Не замай, добыча она моя.
– Я не о том… Я же тебе добра желаю. Что тебе с Рогнедой? И сынок у неё не от тебя, а от твоего братца… Где она сейчас? – примирительно улыбнувшись, сверкнула глазами «княгиня».
– Запоздал я тогда немного с её тягой к мужикам, с кем не бывает? – вздохнул Владимир. – А она счас в отдельном тереме… Под присмотром. Вот выбрать город надо, острог построю для неё и поселю её там… – рассудительно объяснил судьбу выбранной им жертвы Владимир и замолчал, заново переживая свои обиды.
– А Анна ждёт… ждёт… – покачала головой «княгиня».
– Ково ждёт?
– Судьбы своей, судьбы. Я вот тоже ждала и дождалась… Как на веку мне написано было, так и дождалась… – улыбнулась «княгиня» и покачала головой. – И она ждёт… Ты вот как-то не понимаешь, чего от власти твоей Русь требует.
– И чево ж она требует? – положив руку на плечо «княгине» и заглядывая ей в глаза, спросил Владимир.
– Породниться, Володя, породниться с… базилевсом. С самим базилевсом!
– Зачем? – спросил Владимир, продолжая незаметно, как ему казалось, ощупывать плечо «княгини».
– Дурень, сам-то ты вряд ли станешь царем в Царьграде. А вот сын твой, какой от Анны родится, может стать императором. И эт тебе не Киев с его деревянными избами да капищами погаными… Нет, Володя, это – Европа, Ев-ро-па! Думай, Володенька, думай… Рогнеда вон тебя робичем обозвала, а сама она кто? А здесь будет Анна, сестра самого базилевса! Да что там сестра… Говорят, дочь его. (Кто их там разберёт?) Да эта Рогнеда у Анны в девках дворовых, да что там в дворовых, в девках паскудных была бы. Но за язычника базилевс дочь или сестру свою не отдаст. Думай, Володя, думай, – убирая руку «внука» с плеча и не глядя в его сторону, произнесла «княгиня».
Долго ли ещё князь беседовал с призраком? Нет, он то и дело брал её за руку, вглядывался в её морщинистые пальцы, отпускал руку и снова вглядывался в это наваждение наяву… И по наитию своему путая сказки и предания с суеверием реальности, признал её живой и не просто живой, а гостьей из мира мёртвых. И так и не смог понять, как это его бабушка переселяется из одного тела в другое. Проделки славянских богов тогда могли доставить много хлопот людям. Но как же всё-таки мир этот загадочен и многозначителен… Ему было интересно, и если бы эта женщина не была его бабушкой, то с его суеверием и страхом перед сверхъестественным он бы вряд ли справился. (А в переселение душ в наше время верят и в быту, и на научном уровне). И превратился бы он, как часто рассказывают люди о таких случаях, сам в оборотня.
Вечером князь собрал совет: говорили кратко, всё по делу и только о вере. (Не правда ли странно – решить такое дело на раз-два и только на одном совете?) Но это было так. И вынесли, не мудрствуя лукаво, свои решения:
1. Построить как можно быстрее на вершине пока ещё пустующего холма капище. Но не для одного какого-то там бога, а для каждого и для всех славян.
2. От каждого поселения собрать по истукану для этого капища. (Бояре согласились с подобным рачительством Владимира, не допускавшем и мысли о разорении княжеской казны).
3. Погнать гонцов навстречу послам со священниками разных вер и поторопить их.
Расходились шумно, ругая неведомо откуда взявшиеся проблемы, и согласные во всем с князем. К сумеркам уже наступала подслеповатая ночь, как берегиня славянских тайн наступает на очередные грабли, и потому Владимир, сыто рыгнув, признал эти решения удачными и вполне себе законными.
По запутанным переходам во тьме глубокой ночи проползала чья-то тень, сильно пахнущая ладаном. Игил со своими домочадцами разглядел (а только домовые видят в такой тьме) Прокопия. Но преследовать, а тем паче задирать его, не стал – у него и даже у сорванцов-домовых жутко запершило в горле от ладана и помутилось сознание. В панике они с грохотом свалились с лестницы и только на свежем воздухе, да и то под утро, они пришли в себя. Прокопий в темноте, несколько раз пройдя мимо, наконец-то увидел белый платок, привязанный к дверной скобе. Ну, как увидел – скорей нащупал. Лёгкий сквозняк усилил дымное пламя бронзового масляного светильника, и в этих бликах струящегося копотью света он разглядел сгорбившуюся на лавке «княгиню».
– Ну? – не ответив на приветствие, обернулась к вошедшему «княгиня». – Что на совете?
– Союзно всё да благолепно… – с кротким видом ответил Прокопий и поклонился «княгине».
– Что порешили? – тихо спросила «княгиня».
– Дождаться посланников, – ответил Прокопий, пойдя поближе к ней.
– Они на днях заявятся… – сжала губы «княгиня». – Времени хватит?
– Хватит. Только вот… – замялся Прокопий.
– Что ещё? – поднялась с лавки «княгиня», оправляя подол.
– Завтра с утра приступим к исцелениям, – Прокопий произносил эти слова медленно, чтобы понять самому и дать понять собеседнице всю важность предстоящих дел.
– Ну, приступай, за чем же дело стало? – вздохнула «княгиня» и устало присела обратно на лавку.
Прокопий прикрыл ладонью зевок и впал в крайнюю задумчивость. «Ольга» перекрестилась на небольшую икону святого Константина, прикрепленную над дверью, и внимательно посмотрела на подручного, затем медленно, чеканя каждое слово, произнесла:
– Что у тебя там? Слепого сделать зрячим, калеку ходить заставить, покойника воскресить, ещё…
– Вот я насчёт покойника… – слегка смутившись, перебил «княгиню» Прокопий.
– Что такое? – с удивлением посмотрела на него «княгиня».
– Да дикий он… – покачал головой Прокопий. – Сварливый, буйный.
– Кто, покойник? – усмехнулась «княгиня».
– Да нет, князь. А вдруг возьмёт да голову покойнику мечом срубит? С него станется. Как потом воскрешать? С калекой просто – после моего снадобья любой будет бегать. Лишь бы ноги были… – покачал головой Прокопий. – Правда, недолго. С полчаса…
– Ну, и этого хватит. После исцеления мы его быстро спрячем. Надёжные люди есть. А когда отмучается, то туда ему и дорога. Не жалко. Слепой у тебя проверенный человек? – снимая парик с головы, спросила «княгиня».
– Не подводил. Прозревать умеет… – ответил Прокопий, принимая в руки парик и осматривая и проглаживая пальцами волосы на нём.
– Ну, покойника ладно… Как-нибудь потом применим. Замени его, – задумалась на минуту «княгиня» и, встряхнув головой, продолжила: – …на плач иконы…
– Может, не стоит так торопить события? Князь и после исцелений созреет… – со смирением в голосе перед «княгиней» прошептал Прокопий.
– Надо, чтоб было наверняка. Православие нам надо! И только православие, – резко оборвала собеседника «княгиня». – И не только нам надо.
– Неплохо было бы знамений каких добавить… – пощёлкал пальцами Прокопий и выжидательно посмотрел на собеседницу.
– Знамения можно измыслить и так. Толкователей оных надобно дельных подобрать. Да по уму, дабы не только подозрений избежать… Да помоги мне грим снять.
Прокопий кивнул и рукой показал на другую, более широкую скамью под окном. Через некоторое время женщина взглянула на свое отражение в ручное зеркало: из мутной глубины отполированного серебра на неё смотрело совершенно другое, молодое лицо. Теперь это была не «княгиня Ольга», а Амалия – полюбовница Прокопия, жена Дионисия, ключница Владимира. С Амалией Прокопий не церемонился – это перед «княгиней» он вел себя, как и подобает верному, но низкого рода советнику.
– Дионисия жалко… – вздохнула Амалия, снимая верхнее платье через голову.
