Глава 2. Призвание Магды
– Будь я древним ацтеком, я бы после смерти никогда не попал в Тамоанчан, – Сальвадор склонил голову и, подняв вилку с наколотой на нее оливкой, покрутил последнюю перед глазами, любуясь игрой света на маслянистой пленке рассола. – Недостоин я его кукурузных садов.
Перегретая июльская земля, вдоволь напившаяся дождя, наполняла утро запахами себя и прохладой, заставлявшей теплолюбивого Сальвадора Андреевича ежиться и грустить. Даже книжка про ацтеков, которую он читал на ночь, не утешила его, а лишь придала мрачным фантазиям определенное культурно-этническое направление.
– А я после смерти попал в лапы некроманта, – поделился Ваня, убирая со стола пустую банку и попадая ей в ведро – метко, как умели только воскрешенные. – Не знаю, что про это сказали бы ацтеки.
Стены застекленной веранды таяли в бликах, просеянных сквозь листу огромной старой вишни, такой раскидистой, что было непонятно, как она еще не раскололась надвое. Некромант, в лапах коего Ване приходилось влачить свое безрадостное посмертие, советовал опилить от ее кроны хотя бы самую громоздкую часть, но Ване было жалко. Он сам сажал эту вишню в детстве.
– Картина мира этого народа была несовершенной, – заметил все еще погруженный в свои мысли Сальвадор, – и этот немаловажный пласт посмертия – попадание в лапы некроманта, – доступный лишь высокоорганизованным цивилизациям, мог из их внимания просто выпасть.
– Невнимательность их и погубила, – заметил Ансгар Фридрихович, приступая к вегетарианскому салату. Миска ему досталась старинная, с позолотой и цветочками. – Хотя Тлалоку у них был ничего, мне нравится.
– А можно ли его встретить там, в субкоординатах? – спросила Магда.
– Тлалоку?
– Ну да.
– Запросто. Пару лет назад американский некромант Кэлси, например, встретил Тора. И Локи. И сделал он это на заказ. Там много метаобразов, надо только знать, где искать. Но следует быть осторожным, чтобы не нарваться, например, на Фредди Крюгера.
– Я не понимаю вот чего, – сказала Магда, намазывая себе бутерброд. – Религия связывает зло с животной сущностью человека, с землей, физикой. А добро считает субстратом тонких миров. Тогда откуда в них, в этих мирах, эти… разрушители? Откуда зло и как оно там удерживается?
– Я уже говорил вам, – напомнил Ансгар, – не все, что человеческая мораль считает добром, есть и в самом деле добро. Любая кошка со стандартным набором инстинктов вполне уживется в тонких мирах и будет выглядеть куда большим ангелом, чем наши общепризнанные праведники. Хотя, в целом, конечно, зло и порок тянут души вниз, а просветление – вверх. Просто человечество сильно исказило этот вектор.
– Значит, даже я могу не попасть в ад? – тихо спросил Сальвадор.
– Можешь.
– Если только доктор Мерц не решит вас воскресить, – ввернул Ваня.
– А куда попадают те, кто умер, едва родившись? – осторожно спросила Магда.
– Куда-то в середину, – сказал Ансгар. – И довольно быстро распадаются, потому что печати личности на них еще толком нет.
– А говорят, они – самые чистые души.
– Но не самые добрые, – заметил Ансгар. – Они на уровне той же кошки.
Кошка Лобачевского старательно умывалась на подоконнике. Ей вишня нравилась; выспавшись дома, кошка уходила показательно дремать на ее толстых ветвях, свешивая с них разные части мохнатого тела.
– Но ведь они люди! – возмутилась Магда.
– Ну и что?
– Господа! – поняв, что сейчас произойдет, Сальвадор примиряюще поднял руки. – Вам сегодня вдвоем ехать в райцентр за продуктами и бочкой для навоза. Не ссорьтесь хотя бы перед поездкой.
Все помнили, что доктор Мерц и Магда ругались по мировоззренческим вопросам почти каждый день. Магда обижалась, а доктор Мерц говорил, что человек, которого легко обидеть – слабый человек, потворствующий ложным амбициям, и неумение скрыть свою обиду выдает недостаток самоконтроля. И что все рассуждения Магды о непреложности добра как основы ее собственного характера разобьются о первую же экстремальную ситуацию.
Магда спорила, но аргументов привести не могла, потому что жизнь ее не была так уж богата экстремальными ситуациями.
Оно и видно, говорил на это Ансгар Фридрихович. Возразить на этот аргумент было нечего, поэтому Магда просто обижалась.
Когда Сальвадор и Магда вышли, притворив за собой дверь, некромант жестом попросил у Ивана пачку салфеток.
– Этот человек, – сказал он о Сальвадоре, – так вежлив, что после его слов чувствуешь себя оплеванным. Может, запретить ему пользоваться вежливостью в моем доме?
– Не знаю, каким вы себя любите чувствовать, – проворчал Ваня, – но вообще-то дом – мой.
– Оказывается, я был бестактным, – фальшиво удивился Ансгар. – Не стоило тебе напоминать, что права собственности у тебя давно уже нет. Надеюсь, твое посмертие хоть на миг стало более невыносимым, чем твоя жизнь.
– За что же вы меня так не любите, Ансгар Фридрихович, – пожаловался Ваня, убирая со стола.
– Если бы я тебя не любил, мне было бы все равно, жив ты или мертв, – сказал некромант.
– Вот и непонятно, что вам больше не нравится.
– В моей профессии, Ваня, непонятного много. Вот если человек кого убил, то ясно, что его следует осудить – оборвал жизнь, лишил возможностей и удовольствий. А если ты кого воскресил, то осуждать или нет?
– Я не знаю, – признался Ваня, – осуждать мне вас в глубине души или нет. Но, надеюсь, Сальвадор еще не раз отомстит вам за меня, э… унизив своей вежливостью.
– Ты стал куда меньшим идиотом, – задумавшись, Ансгар сам начал убирать со стола, – и даже перестал обижаться всерьез.
– Я-то да, – согласился Ваня. – А вот вы не меняетесь. Уж и не знаю, кто из нас мертв.
– Конечно ты, идиот, – буркнул Ансгар, снимая с гвоздика ключ от машины. – Я в речке не топился.
*
Сегодня Ансгару снился лабиринт со стенами из бетонных заборов, не имеющий выхода и настигающая его компания одноклассников.
– Лови немецкого шпиона! – кричали они. – Стой, Мерц! Мы тебя еще не допросили!
Он знал, что если остановится, они окружат его. Если побежит – они тоже побегут и догонят. Поэтому он шел, ненавидя себя за малодушное желание отодвинуть развязку. Под ногами хлюпали лужи и валялись битые кирпичи вперемешку с собачьим дерьмом. Однажды его где-то здесь заставили есть землю, и он обломал об кирпичную крошку кусок переднего зуба.
Теперь, однако, он сделал то, чего избегал раньше – побежал. Бегать ему всегда было больно. Позвоночник не амортизировал удары должным образом, спину начинало ломить, голова кружилась. Легко было потерять равновесие и упасть. Однако сейчас, во сне, бежалось ему хорошо как никогда, и скоро голоса преследователей за спиной смолкли.
Ансгар завернул в заборную дырку – туда, откуда был выход на шоссе, и обомлел. Там стояла серая человеческая фигура с пучком в тонких упругих хлыстов, в правой руке, искрившихся, как бенгальские огни.
– Ну, вот мы и встретились, – сказала фигура и взмахнула пучком, словно самурай – катаной.
Ансгар слышал свист рассекаемого воздуха, чувствовал боль ожога, силу удара, и проснулся с красными пятнами на лице и горле. Но через пару минут они прошли – все-таки это был сон.
*
– Я знаю, что, не принимая участия во всеобщем празднике лицемерия, я выгляжу злом мира сего, – продолжил разговор Ансгар, заводя машину с гордо молчащей Магдой рядом на переднем сиденье. – Родство насилия с человеческой природой можно отрицать лишь в угоду собственным страхам. Каждый из нас рождается эгоистом и жестоким подонком, потому что любая жизнь начинается с переживаний за самого себя. У некоторых она на этом и останавливается. А истинное… хм… благородство приходит с опытом. Когда начинаешь сопереживать и понимаешь, как хрупок мир вокруг. Да и вообще многое понимаешь.
Несмотря на то, что Ансгар искренне так считал, в этот момент он сам себе казался лжецом. Его извинения, в какой бы форме они не приносились, всегда выглядели именно так. Он не знал почему.
– А как же воспитание? – решила все-таки Магда вступить в разговор.
– Воспитание значит много, но без личного опыта это всего лишь суррогат жизни. В семье учат делать добро, но не всегда объясняют, почему и для чего это нужно.
– Ну как почему? За добро воздается добром.
– Это искусственная, – Ансгар крутанул руль, выезжая на асфальтовую дорогу, – и очень эгоистичная мотивация. Истинно добрый человек начинает беречь живых существ только после того, как видит смерть нескольких из них и понимает, что это его печалит. Он не ждет воздаяния, он просто избавляет себя от боли за других. Если, конечно, он на него способен. Это вернее, чем заучивать красивые, но пустые слова, которые вы так любите мне говорить.
– Значит, чтобы стать истинно доброй, я должна была сначала видеть, как кто-то умрет?
– Да. Еще лучше убить его самостоятельно. Так вернее и на всю жизнь.
– Вы смеетесь надо мной.
– Магдалена, на вашем месте я бы не нарывался на оскорбления, потому что помиривший нас с вами Сальвадор Андреевич остался дома колоть дрова.
– Я знаю…
Магда почему-то смутилась.
– Неудивительно. Вам нравится смотреть на него. Особенно, когда он что-то делает.
– Почему это? – смешалась Магда. – Мне нравится?
– Это нравится всем, даже Буяну или мне, но вам немного сильнее в силу устройства вашего мозга. И заметьте, я не считаю, что вас за это нужно осуждать. Было бы куда хуже, если бы вы такими глазами… какими смотрите на него… смотрели, например, на Буяна.
– Да ну вас, – буркнула Магда. Однако обижаться перестала. Помолчав, добавила:
– Он такой… в нем нет ничего лишнего. Словно его нарисовал художник, а потом оживил.
– Художник – это он сам, – первый раз за все утро почти согласился Ансгар. – Нарисовавший себя, но забывший оживить. Тем удивительнее он выглядит с топором.
Когда Сальвадор колол дрова, он раздевался до пояса, собирал волосы в хвост и оказывался вполне способен расколоть толстое полено с одного удара.
– Я люблю смотреть, когда мужчины занимаются физическим трудом, – рассудительно пояснила Магда. – Их это красит. Нет, я не хочу сказать, что занятия некромантией, например, никого не красят… – спохватилась она.
– Еще б вы это сказали.
Доктор Мерц никогда не цеплялся к формулировкам, но давал понять, что замечает каждую возможность истолковать превратно то, что может быть превратно истолковано. Однако молчит. И это рождало у собеседника чувство благодарности за то, что доктор Мерц – не такой уж зануда, каким мог бы быть.
– …но некромантия – это не так зрелищно, – закончила Магда.
Они выехали на трассу.
– Я тоже никогда не видел зрелищной некромантии. Но говорят, она бывает. И не приведи судьба вам увидеть ее.
*
– Эй, красотка! Какие тарифы? А если спецом для меня?
На потемневшей лавочке из толстого бревна, шлифованного сверху, сидели трое парней с бутылками пива. Магда вздрогнула и ускорила шаг.
– Вы прямо как первый раз в обществе, – ехидно сказал Ансгар.
– Я должна броситься им на шею? – мрачно ответила Магда.
– Они выделываются друг перед другом. Если лишить их этой возможности, они перестанут вас замечать.
– Как?
– Достойно ответить.
– Мне ничего не приходит в голову!
– Это потому, что вы боитесь той доброты и человечности, что дана людям от рождения, – съязвил некромнат.
– Не боюсь, – фыркнула Магда.
Ансгар посмотрел на нее внимательно, но продолжать разговор не стал.
Очередь в магазине была на удивление тихой, и дальше ругаться они не стали.
*
– Так чего красотка, надумала? – продолжал один из парней с пивом, когда Магда с Ансгаром шли обратно, теперь уже от магазина к стоянке. – Идем гулять! Я тебе такие места покажу!
Остальные заржали.
– А у нее уже есть кавалер, – сказал второй. – Вон тот…
Ансгар остановился.
– Ой, не надо, – тоскливо сказала Магда. – Мне они здесь действительно не страшны, а вот вам…
Парни были крупные, и их было трое. Лучший некромант России существенно уступал им размерами и численностью.
– Помолчите, Магдалена, – сказал он, рассматривая противников искоса, почти не поворачивая головы. – Я же вырос среди таких рыл. Почему я не могу позволить себе ностальгию?
Повернувшись, он подошел к скамейке.
– Любите гулять? – осведомился он, без особого удовольствия, явно соблюдая унылую формальность. – Могу устроить познавательную прогулку.
Парни картинно переглянулись.
– Ты этот писк тоже слышишь? – спросил один у другого.
– А я вижу, – сказал дотоле молчавший третий, которому явно надоел политес. – Тут какой-то…
