– Слышишь что-нибудь?
Из шахты пахло сыростью и железом. Тусклое аварийное освещение выхватывало из тьмы обрывок троса.
Щелк – и заморгали оранжевые лампочки.
Щелк – и темнота вновь залила колодец.
Щелк…
– Ничего я не слышу. – Луч моего фонарика едва доставал до кабины в самом низу. Вроде целая, а не груда обломков. – Может, ей послышалось?
– А если нет, Серег? Если они выжили? Никто не приедет раньше…
Лифтер – профессия уважаемая. И редкая. Никто не знает точно, сколько шахт обслуживает одна бригада – десятки? сотни? И в каждой что-то ломается. Заявка на обрыв будет обрабатываться в штатном режиме. Если дети выжили, есть ли у них столько времени?
– Ау-у! Э-э-эй! Слышите меня? – рвал я горло, но получил лишь эхо в ответ.
Дима смотрел на меня. Старший брат, он ждал моего решения. Знал, всем остальным на этаже плевать. И хотел, чтобы я сказал первым.
Чего хотелось мне? Два часа до отбоя. Десять часов до новой смены. Мои ноги все еще гудят, я голодный, а Лина, скорее всего, сейчас тратит последнюю воду из дневного лимита, и спать придется ложиться немытым.
Щелк – свет.
Щелк – тьма.
– Веревка в кладовой. Должна меня выдержать. Какая у нее длина? – Я чиркнул спичкой. Не время экономить на куреве.
– Метров двадцать, может чуть больше. – Глаза Димы и вправду загорелись или огонек моей папиросы отразился в его зрачках?
– Должно хватить. Но для подстраховки лучше лезть с четвертого.
Самосбор двухцикличной давности – самый крупный на моей памяти. Тогда он длился больше двух суток и спустился с шестого этажа на первый. Еще пару дней ликвидаторы зачищали последствия. Но даже они не смогли справиться с тем, что осталось внизу. Лестничную клетку на трех этажах залили пенобетоном, а вот шахту лифта почему-то не стали трогать, лишь перенастроили управление кабиной, ограничив доступ к зоне отчуждения. Если там и оставались выжившие, об их судьбе можно только догадываться.
По возвращении Дима сразу же зарылся в кладовку – мир вещей, нужду в которых никогда невозможно предугадать: завтра или через тридцать циклов. Железные баночки со всевозможными гвоздями, шурупами, винтиками и гаечками соседствуют с разбросанными в случайном порядке молотками, плоскогубцами, отвертками, гаечными ключами всех видов и жестянками неизвестного назначения. А еще заляпанные тюбики с клеем, затвердевшие кисточки, лак и морилка… В углу даже стояли две рассохшиеся доски с загнутыми носами: старожилы называли это лыжами, но все позабыли, для чего они нужны.
– Чем вы там громыхаете? – поинтересовалась тетя из кухни, дымя самокруткой.
Я подошел к плите, сделал глоток прямо из чайника. Щелкнул засов ванной, и мимо прошмыгнула Алина в прилипающей ночнушке на мокрое тело. Я не успел ее рассмотреть, слишком быстро захлопнулась дверь комнаты. Интересно, осталась ли еще вода?
– Полин, ну дай хоть затянуться, – простонал Вовчик. Бывший ликвидатор сидел там же, где мы его оставили, и, казалось, дремал, прислонившись к пожелтевшим обоям.
– Что вы задумали? – Женщина проигнорировала тельняшку, внимательно смотрела на меня сквозь дым.
– Кабина выглядит целой. Дети могут быть еще живы. – Я допил едва теплую жидкость из носика. – Мы спустимся. Где их мать?
– Я дала ей своего лекарства, поспит на моей кровати, пока муж не придет. – В хриплом голосе Полины пропал даже намек на ту теплоту, с которой она утешала несчастную. – Вы слышали что-нибудь?
– Нет. Алина слышала.
– Ей могло показаться. Скажи на милость, как можно уцелеть при падении с такой высоты?
Я пожал плечами.
– Ловители, – сказал Вова, не открывая глаз. – Под кабиной есть такие штуки, называются ловители. Когда лифт падает, их зубья вгрызаются в направляющие. Все дело в тросе ограничителя скорости…
Вова уже собрался было показывать на пальцах единственной рабочей руки, но икнул и передумал.
– Ай, что объяснять тупицам.
– Не успели твои ловители. Мы видели кабину.
– Пацан, там у всех узлов срок службы двадцать пять циклов. То есть они износились еще при твоей прабабке. Ясен пень, все фурычит через раз и через жопу. Поздно схватились, или зубья повырывало, или направляющая посыпалась, да что угодно. Я к тому веду: если не сработали как надо, не значит, что не сработали вообще.
– Не остановили, но послужили тормозом. Оттуда и грохот, – пробормотал я под нос.
– Угу. – Вова встал и поплелся в свою комнату, придерживая неработающий протез, чтобы тот не цеплялся за дверные косяки.
– Нашел! – С толстым мотком веревки на плече мимо тельняшки протиснулся Димка, сжимая фомку в руках; из кармана его мастерки торчала пара ватных перчаток.
– Сядь. – Полина смотрела на меня и обращалась ко мне, будто не ее родной сын нетерпеливо топтал линолеум рядом. – История твоего отца ничему тебя не научила?
– Может, и научила бы, расскажи ты мне ее полностью, – огрызнулся я. – Хоть раз.
– Тебе достаточно знать, как все закончилось. Он полез помогать, когда его об этом не просили. И погиб.
Точнее, его расстреляли ликвидаторы. Я невольно покосился на дверь Вовчика.
– Хочешь так же?
– Разве ты не тем же занимаешься, тетя? Помогаешь соседям.
– Помогаю. – Она затушила бычок. – Помогаю ласковым словом. Советом. Горькой настойкой, наконец. Но не лезу в чертову шахту! Ты понимаешь, что там мог оставить Самосбор? Понимаешь, что ниже четвертого этажа – вечный карантин? И что делают с теми…
– Мама, мы всё понимаем! И мы пойдем, – твердо перебил ее Дима. Я мысленно поблагодарил брата за шаг, которого она не ждала.
Женщина дернулась, поежилась, как на сквозняке, и тяжело опустилась на свободную табуретку. Достала из недр халата бутылочку с настойкой, капнула пару багровых, почти черных капель на язык. Мы воспользовались заминкой, чтобы уйти.
Я уже собирался захлопнуть за собой гермодверь, как нас окликнули:
– Эй, щеглы. Вы и вправду за малыми полезете? – Бритая Вовина башка высунулась из комнаты.
– Тебе какое дело?
– Ты пасть прикрой да сюда идите. Покажу чего.
Берлога тельняшки встретила нас запахом скисших портянок. Но даже тусклого свечения телевизора хватало, чтобы заметить порядок в комнате. Я похвалил Иру про себя: молодец, успевает и впахивать за двоих, и чистоту поддерживать.
– Вовчик, мы торопимся.
– Да щас, погоди ты. – Он встал на колени и вытащил из-под койки пыльный чемодан.
Щелкнули застежки.
– Черт его знает, что там Самосбор оставил. Тебе сгодится.
Я развернул протянутый сверток.
– Халат химзащиты? Откуда? – вытаращился Дима.
Сосед промолчал. Такие носят только ликвидаторы да некоторые сотрудники НИИ. Редкая вещь. Дорогая. Вова, видимо, прихватил со службы.
– И что ты хочешь за него? – Я подозрительно покосился на бывшего вояку.
– Курить дай.
Я достал из пачки папиросу, положил себе в карман. Остальное протянул Вове. Выжидательно посмотрел на него – слишком уж неравноценный получался обмен.
Тельняшка встал и сразу прикурил. С удовольствием крякнул, сделав две большие затяжки подряд.
– Хочу еще, чтобы внизу вы головой думали.
– Слабо верится, что ты так о нас печешься, – прищурился Дима.
– А я не о вас, дураках. Слушай… – Вова серьезно посмотрел мне в лицо. На миг его взгляд показался даже трезвым. – Если что-то успело проникнуть в кабину… Присмотрись к детям прежде, чем тащить их сюда. Обрати внимание на любые странности. И проверь слюну.
– Слюну?
– Будет коричневый или черный оттенок, и завтра у малого слизь пойдет из всех отверстий. Послезавтра на этаже не останется выживших. Это относится ко всем странностям: сыпь, язвы, наросты на коже. Необычное поведение…
Я не стал уточнять, какое поведение считать обычным для напуганного, возможно раненого ребенка.
– Не спрашиваю, получится ли у вас их вытащить. Но очень интересно, хватит ли ума оставить.
– Пошел ты, Вовчик… – бросил Дима севшим голосом. Все понимали, тельняшка прав. И от правоты этой становилось тошно.
– Повидайте с мое, салаги, – огрызнулся Вова и сел на кушетку. Прикурил вторую от бычка. С минуту в комнате трещал лишь телевизор.
Минуты. Сколько их так утекает впустую, на сомнения и страхи, когда время действовать?
Я набросил плащ и осмотрел себя.
– Великоват как-то…
– Вот дурень! Затягивается же. Здесь и вот здесь. И тут еще. Во-от. Другое дело!
Плотная, легкая ткань почти не стесняла движения, хорошо прилегая к телу.
– Спасибо, – кивнул я.
– Это с возвратом, ты не думай! – Ударом ноги Вова отправил чемодан обратно под кровать. – И еще: будете трепаться, что это я вам дал, зенки выдавлю!
II
Щелк – свет.
Щелк – тьма.
«ЖИТЕЛЬ, ПОМНИ! САМОСТОЯТЕЛЬНО ВЫБИРАТЬСЯ В ШАХТУ ЛИФТА ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!»
Я успел забыть, когда и как эта листовка появилась в кабине. Но каждый раз по пути на работу непроизвольно вчитывался в поблекшие от времени буквы.
Щелк – вдох.
Щелк – выдох.
Воспоминания о спуске ограничились проклятым звуком ламп. Помню, как пришли на четвертый, как Димка вскрыл фомкой двери шахты. Как мы обвязались веревкой. Дальше – лишь высота и дыхание по щелчку. Остается только догадываться, сколько времени я судорожно цеплялся за торчащую из бетона арматуру, которую лишь безумный архитектор этого места мог назвать лестницей, пока брат медленно стравливал веревку руками в толстых рукавицах.
Дрожь постепенно покидала скрюченные пальцы, дыхание возвращалось в норму. Голову мгновенно засыпало вопросами. Разбираться решил по порядку:
– Где твоя сестра?
Слава вжался в стенку кабины, прямо под листовкой с предупреждением, и таращился на меня. Пыль, сопли и слезы смешались в грязные разводы на его бледном лице.
– Пацан, ну ты чего? Это же я!
– Дядя Сергей! – Вот и новая порция слез.
– Ну не хнычь. – Я подсел к мальчику. Он протянул ручонки, вжался в мой халат. – Ты как?
Тихие всхлипы в ответ. Я отстранился, чтобы рассмотреть его получше: коленки сбиты в кровь, на лбу ссадина, будет шишка. Больше ничего, кожа чистая, цвет глаз нормальный. Задрал тонкую рубашку, повернул, тоже чисто.
– Сильно болит?
Отрицательный кивок.
– Где Катя?
– Мы пошли посмотреть этаж. – Славка шмыгнул носом. – У нас быстро кончились спички. Я испугался и побежал обратно… а Катька… заблудилась.
Я заглянул в темноту проема. Уровень этажа оказался всего на двадцать сантиметров выше, чем кабина лифта. Похоже, ловители действительно отчасти сработали, затормозив падение.
– Как вы открыли двери?
– Не мы. – Мальчик пожал костлявыми плечами. – Сначала был грохот, потом нас подбросило, Катька подбородок разбила. А когда открыли глаза, двери уже так были.
