– Работаю в ЧК. Я ведь после наших интересных бесед в Орловский централ угодил.
Знаменскому стало совсем скверно: повстречать чекиста, который по его милости сидел в Орловском централе! Это была самая страшная тюрьма в Российской империи. Тюремным надзирателям за жестокость по отношению к заключенным, платили полтора оклада. Заключённые в Орловском централе умирали от побоев, непосильного труда и отвратительного питания. Каждые полгода там вспыхивали бунты, которые охрана безжалостно подавляла, расстреливая заключённых с вышек. Только с началом войны, режим в Орловском централе смягчили, прекратив избиения и улучшив питание. А попал-то Холмогоров в Орловский централ по милости Знаменского, хотя тот и не желал ему такой судьбы. Однако как добросовестный служака в деле Холмогорова, он сделал отметку: «Склонен к бунту и сопротивлению властям».
– Вы меня арестуете? – поник Знаменский.
– За что же Дмитрий Иванович?! – развёл руками Холмогоров.
– За прошлое.
– Так вы же свою работу выполняли! – улыбнулся Холмогоров. Возможно, увидев, откуда вышел Знаменский, он не был бы таким благодушным.
Утром Феликс Дзержинский вызвал в свой кабинет несколько сотрудников. В том числе и Владимира Холмогорова.
« Анархисты творят безобразия в Москве, и мы с этим больше мириться не будем. Принято решение разоружить все анархистские отряды», – Дзержинский закурил папиросу.
В Москве вооружённые отряды анархистов насчитывали свыше двух тысяч человек при двух артиллерийских орудиях, и несколько десятков пулемётов. Внушительная сила! Разоружать анархистов должен полк латышских стрелков, а чекистам надлежало изучить подходы к особнякам, которые занимали анархисты. Для этого Дзержинский и вызвал сотрудников. Холмогорову достался особняк на Поварской улице. Изучив все подходы, Владимир Холмогоров на Большой Никитской улице повстречал бывшего жандармского ротмистра Знаменского.
– Вы меня гражданин Холмогоров, так сказать по служебной надобности окликнули? – Знаменский засунул руки в карманы шинели. В правом кармане у него лежал револьвер.
– Да что вы Дмитрий Иванович, – махнул рукой Холмогоров. Он улыбнулся: – Гляжу, человек знакомый идёт. Дай думаю, поинтересуюсь, как у него дела?
Чёрт его знает, что сбило с толку Знаменского?! То ли искренняя улыбка Холмогорова, или мерзкое настроение Дмитрия Ивановича, но он вдруг почувствовал симпатию к этому большевику.
– Знаете Владимир Михайлович, – Знаменский даже вспомнил отчество Холмогорова. Он вынул руки из карманов шинели: – ЧК учреждение молодое, потому опыта у вас маловато, а ведь искусство политического сыска, заключается в умении вести агентурную разработку.
– Это то, что вы пытались провернуть со мной? – кивнул, по-прежнему улыбаясь, Холмогоров.
– Совершенно точно, – вздохнул бывший жандарм. Он развёл руками: – У меня тогда вербовка не удалась, а у вас, в отношении меня, кое-что может получиться. Настроение у меня сейчас такое, что я даже рад встречи с чекистом. Рассказать вам я могу многое.
– Что потребуете взамен?
– Вы обеспечите мне и моей семье безопасный выезд из Москвы, ибо мои новые соратники мне выйти из организации не дадут. За свою жизнь я не боюсь, но отдавать на заклание дочь и жену не собираюсь.
– Хорошо Дмитрий Иванович, я найду спокойное местечко, где вы сможете исповедоваться, – кивнул Холмогоров.
Этим же вечером на конспиративной квартире ВЧК на Тверской улице, бывший жандармский ротмистр Знаменский рассказал Дзержинскому и Холмогорову о том, что Борис Савинков получил деньги от британского посла Брюса Локкарта на создание антибольшевистской подпольной организации «Союз защиты Родины и Свободы». Знаменский назвал адреса руководителей «Союза» в Москве и Рыбинске. После беседы с ним, ВЧК начнёт свою первую крупную операцию по разгрому антибольшевистского подполья. Это дело войдёт в историю России как «Заговор послов» или «дело Локкарта», правда Дмитрий Иванович Знаменский об этом ничего знать не будет.
В ночью второго апреля, Холмогоров вывезет Знаменского с семьёй на железнодорожную станцию Косино, и посадит на поезд, следующий до Новороссийска. В этом городе у Знаменского жили родители жены, и он хотел пересидеть неспокойное время у них, не во что не вмешиваясь. Однако семью кормить нужно, и когда в августе 1918 года полки Добровольческой войска генерала Деникина вошли в Новороссийск, его повстречал бывший жандармский полковник Мартынов, который был назначен начальником контрразведки Черноморского флота. Мартынов предложил Знаменскому пост начальника контрразведочного отделения в Новороссийске, Дмитрий Иванович согласился.
В марте 1920 года, после поражения Добровольческой армии Знаменский с семьёй из Новороссийска переберётся в Турцию, оттуда уедет в Югославию. Семья Знаменских поселится в Сремской Карловице,[34 - Сремская Карловица – город в Сербии.] Дмитрий Иванович получит должность преподавателя французского языка в местной гимназии. Умрёт он в 1928 году сражённый инсультом прямо на уроке. Впрочем, это случится через десять лет, а пока, апрельским утром 1918 года сидя в переполненном вагоне, Знаменский смотрел на спящих жену и дочь, думал, что хорошо сделал, уехав из Москвы.
«Пусть ценой предательства, – убеждал себя Дмитрий Иванович, так как муки совести он всё же испытывал. Достал платок из кармана пальто и промокнул лоб, в вагоне было душно: – Сейчас все предают и продают! Савинков продаёт Россию англичанам, большевики немцам. Моё предательство на их фоне пустяк».
Знаменский оглядел битком набитый вагон. Большевики, придя к власти, отменили оплату за проезд на транспорте. Поезда в России по-прежнему ходили по всем направлениям, правда, без расписания. Были они всегда битком набиты. Казалось, что всё население страны с мешками и чемоданами отправилось в дорогу. Поезда брали штурмом, и ехал тот, у кого крепче кулаки, либо есть револьвер. Холмогорову чтобы добыть место для семьи Знаменского в синем вагоне[35 - В Российской империи на железной дороге, в зависимости от класса, вагоны красили в разные цвета. Вагон I класса был синего цвета, вагон II класса – жёлтый или золотистый, III класса – тёмно-зелёный, IV класса – серый.] пришлось помахать револьвером. Семейство Знаменских он разместил в купе, но ехать можно было только сидя, в двухместное купе набилось восемь человек. Под стук колёс Знаменский задремал.
– Дмитрий Иванович, вот уж не ждал повстречать вас тут! – сквозь сон дошли до Знаменского чьи-то слова. Он открыл глаза. От страха с него вмиг слетела дремота. В дверях купе стоял полковник Перхуров в солдатской шинели.
– Я тоже не ожидал увидеть вас здесь, – залепетал Знаменский. Было от чего нервничать! Перхуров, ближайший помощник Савинкова в «Союзе защиты Родины и Свободы». Если он здесь, значит, организации стало известно о побеге Знаменского. Наверное, Перхуров имеет приказ покарать его за предательство.
– Почему вы здесь? – Перхуров говорил тихо, чтобы не будить спящий народ.
– Получил указание от руководителя нашего наркомата, открыть учреждение в Воронеже.
– Понятно, – кивнул Перхуров. Он улыбнулся: – Имею подобное же указание из нашего наркомата.
Вагон остановился, Перхуров кивнул на перрон:
– А вот и Рязань, мне пора выходить. До свидания Дмитрий Иванович, – Перхуров пошёл к выходу из вагона. На перроне он остановился напротив купе Знаменского. К счастью поезд в Рязани стоял недолго. Вагон тронулся, и вскоре Перхуров остался далеко позади.
Глава 4
Александр Перхуров, стоял на перроне Рязанского вокзала, и курил папиросу, разглядывая снующих туда-сюда людей. Швырнув окурок, он направился в город. В Ярославле Перхуров должен организовать подпольную сеть «Союза защиты Родины и Свободы». По сигналу из Москвы, поднять восстание и разогнать в Ярославле советскую власть.
В Рязани Перхурову надлежало встретиться с бывшим становым приставом
[36 - Становой пристав – полицейское должностное лицо Российской империи, возглавлявший полицию в административно-территориальной единице, именуемой «стан». В Российской империи губернии делились на уезды, а те на станы. Становой пристав, аналог современного начальника отделения полиции.]
Александром Дувановым, получить от него явки в Ярославле. Дуванов жил на Семинарской улице, которая начиналась сразу за железнодорожным вокзалом.
Перхуров назвал пароль, и Дуванов впустил его в квартиру.
– Я вижу московская беда, именуемая «уплотнение», к счастью не коснулась Рязани, – улыбнулся Перхуров, разглядывая гостиную бывшего станового пристава.
– Да я слышал, о мерзостях которые творятся в Москве, – вздохнул Дуванов. Он развёл руками: – Людей выкидывают на улицу из своих жилищ.
В гостиной на диване сидел крепко сбитый бородач в офицерском кителе. При появлении Перхурова он встал.
– Знакомьтесь господа, – хозяин прикрыл дверь гостиной.
– Войсковой старшина[37 - Войсковой старшина – чин в казацком войске, равный званию подполковника в Русской императорской армии.] третьего Уральского казачьего полка Колотов Владимир Павлович, – отрекомендовался бородач. Он усмехнулся, глядя на солдатскую гимнастёрку Перхурова: – С кем имею честь?
– Полковник Перхуров Александр Петрович, – представил его хозяин.
– В таком виде безопаснее, – улыбнулся Перхуров.
– Александр Петрович, мы с Владимиром Ивановичем отобедали, но вас я непременно покормлю, – Дуванов направился из гостиной. Он оглянулся: – Сейчас попрошу жену приготовить что-нибудь.
– Господа, позвольте мне откланяться, – щёлкнул каблуками Колотов. Он развёл руками: – Благодарю вас Александр Иванович за гостеприимство, но пора и честь знать.
– Куда изволите ехать господин подполковник? – Перхуров достал из карманов солдатских галифе пачку папирос «Москва».
– В Гурьев,[38 - Гурьев – современный город Атырау в Казахстане.] я ведь из уральских казаков, – Колотов прошёл в прихожую, Перхуров с Дувановым, следом.
– А шинель-то у вас господин подполковник казацкая, не офицерская, – улыбнулся Перхуров.
– Я простой казак, – надел шинель Колотов.
***
Казак станицы Чаганская Уральского казачьего войска Иван Колотов, седой, словно лунь старик, смолоду был молчалив. Казаки, выпив на гулянке, хвастались своими подвигами, а Иван молчал, хотя рассказать ему было что.
На войне с турками, Иван Колотов служил в сотне, которая входила в отряд генерала Скобелева. В 1877 году отряд Скобелева оборонял Шипкинский перевал. Всеми русскими войсками в Болгарии командовал Великий князь Николай Николаевич. После того как турецкий гарнизон Плевны сдался, Великий князь направил отряд генерала Радецкого, разгромить войска Вассель-паши, возле болгарского городка Шейново. Великий князь Николай Николаевич передал отряд Скобелева генералу Радецкому. Тот направил отряды Скобелева и Святополк-Мирского по горным перевалам, чтобы они с двух сторон окружили хорошо укреплённый лагерь Вассель-паши, перерезав ему пути подвоза боеприпасов и продовольствия.
Через горные перевалы русским пришлось идти по пояс в снегу, при сильном морозе и ветре. В сугробах копали дорогу, чтобы могли пройти кони. Отряд князя Святополк-Мирского, преодолев перевал, не дожидаясь Скобелева, пошёл в атаку.
Генерал Радецкий рассчитывал, что Святополк-Мирский и Скобелев ударят одновременно по флангам турок, а он с остатками своих сил будет атаковать во фронт. Однако Святополк-Мирский начал раньше, и Радецкому ничего не оставалось, кроме как поддержать его атаку, ударив фронтально по туркам.
Понимая, что опаздывает, Скобелев бросил на турок три казачьи сотни под руководством своего штаб-офицера полковника Келлера. Турки встретили казаков артиллерийским огнём, но казачью лаву остановить не смогли. Тогда Вассель-паша послал против казаков Дагестанский конный полк мухаджиров.[39 - Мухаджиры – с арабского языка переводится «переселенцы». После окончания Кавказской войны в 1858 году, горцы, не желавшие жить в Российской империи, переселились в Османскую империю. Там из них набиралась иррегулярная кавалерия.] Те ненавидели русских и в плен их не брали.
Мухаджиров было в три раза больше, и уральские казаки, стали отходить. Конь полковника Келлера был убит, а сам он ранен в ногу. Не сносить бы ему головы, но тут бородатый казак подскочил к нему, усадил на своего коня, а сам, взявшись рукой за стремя, бежал рядом.
Отряд генерала Скобелева, преодолев перевал, пошёл на помощь казакам. Теперь уже мухаджирам пришлось удирать от русских. Именно удар Скобелева решил исход битвы, Вассель – паша сообразил, что окружён, и предпочёл капитулировать. Мухаджиры в плен русским сдаваться побоялись, и ушли горы.
После поражения Вассель-паши, путь русской армии на Константинополь был открыт, это решило исход войны. Османская империя признала победу России. Полковник Келлер с ранением угодил в лазарет, так и не успев поблагодарить своего спасителя. Иван Колотов вернувшись с турецкой войны, женился, родился у него сын Вовка, а потом друг за другом народились три дочки.
В 1890 году Фёдор Иванович Келлер, получив чин генерал – майора был назначен главой управления казачьих войск при военном ведомстве. Однажды по казённой надобности он приехал в Гурьев,
Казак Иван Колотов повёз как-то своё семейство в Гурьев на ярмарку. Там засмотрелись дети на скоморохов, а Иван глядит, к нему генерал идёт со своей свитой. Встал казак как положено: во фрунт, честь отдал. Генерал полез обниматься, оказалось, это тот самый полковник, которого Иван под Шейново от смерти спас.
Генерал Келлер добился, чтобы десятилетний Вовка Колотов за казённый счёт был зачислен в Оренбургский Неплюевский кадетский корпус. Окончив его, Владимир поступил в Оренбургское казачье училище, оттуда выпустился в чине хорунжего[40 - Хорунжий – казацкий чин в Русской императорской армии, приравненный к корнету в кавалерии, подпоручику в пехоте или артилерии. Аналог звания лейтенант в вооружённых силах РФ.] во 2-й Уральский казачий полк. В 1901 году окончил Кавалерийскую офицерскую школу, в двадцать три года получил чин сотника.[41 - Сотник – казацкий чин Русской императорской армии, приравненный к поручику в кавалерии, пехоте или артилерии. Аналог звания старший лейтенант в вооружённых силах РФ.] В то время в станице он был первым, кто выслужил офицерский чин. Перед самой войной, Владимир получил чин есаула,[42 - Есаул – казацкий чин Русской императорской армии, приравненный к званию ротмистр в кавалерии, капитан в артилерии и пехоте. Аналог звания майор в вооружённых силах РФ.] окончил Николаевскую академию. Во время войны выслужил чин войскового старшины, впрочем, сейчас это уже не имело никакого значения, ибо революция отменила чины и сословия. Так что домой Владимир Колотов приехал без погон.
– Отвоевался, стал быть Ваше высокоблагородие?! – усмешкой встретил его отец. – А где так долго пропадал? Наши-то давно вернулись.
– Собрался было на Дон к генералу Корнилову ехать, – Владимир поставил на лавку вещмешок. Он улыбнулся: – А потом подумал: «Зачем?» Не зря же говорят: «Где родился, там и пригодился».
Иван Колотов после смерти жены, жил в семье младшей дочери Любаши. Его зять Матвей Карнаухов был сиротой, с младенчества рос у Колотовых. Любаша с Матвеем с измальства были вместе, вот и попросили у Ивана благословления на брак. Рассудил Иван: «Хоть и не богат будущий зятёк, но до работы охочий. А добро оно наживётся». Благословил их Иван.
В середине апреля земля для пахоты ещё сырая, Матвей возился во дворе, готовил борону[43 - Борона – сельскохозяйственный инвентарь в виде рамы с зубьями для разрыхления почвы.]и плуг.[44 - Плуг – сельскохозяйственный инвентарь с широким металлическим лемехом. Служит для вспашки земли.] Его жена с дочерьми, (неизвестно почему, но в семействе Колотова почти всегда одни девки рождаются), копали землю в огороде. С появлением дорогого родственника, всё семейство Карнауховых собралось в горнице. Казак домой без подарков не должен возвращаться, развязал Владимир свой вещевой мешок.
Подарил отцу фуражку, зятю диковинный складной нож с множеством лезвий, сестрице платок, а племянницам сладких пряников. Тем временем весть о приезде Владимира Колотова разнеслась по станице. Первым прибежал его двоюродный брат Митька Краснов.
– Здорово дневали, – с порога заорал он. Перекрестился на образа, да полез обниматься с Владимиром. Потом посмотрел на его китель: – Одень хоть погоны Ваше высокоблагородие. Не каждый казак до войскового старшины дослуживается.
– Теперь это в прошлом, – махнул рукой Владимир.
– Федька Кромешников тоже в офицеры выбился, сотником в станицу приехал, – улыбнулся Матвей Карнаухов.
В станице Чагановская жил казак Фрол Балакирев. Любил он хвалиться на гулянках, древностью своего рода. Говорил, что родословная его идёт от опричника Прони Балакирева. Слово «опричь» со славянского языка переводится «кроме». Опричью звались деревни, которые князья отписывали своим дочерям, когда они выходили замуж. Опричь входило в их приданное, однако муж не мог распоряжаться по своему усмотрению этой частью приданного. Царь Иван Грозный на Руси в некоторых землях ввёл прямое царское правление. Земли эти тоже назвали «опричь». На остальной территории Руси правили князья да бояре, ибо эти земли были их родовой вотчиной. За порядком в опричи наблюдали специальные царёвы люди, которых звали опричники. Другое их название – «кромешники».
Всё это на гулянках любил рассказывать Фрол Балакирев, за что и получил прозвище «Кромешник». Сыновей его в станице величали «Кромешниковы».
– В самом начале войны, я Андрея Кромешникова в школу подхорунжих определил, – Владимир Колотов достал из кителя пачку папирос.
– У меня на руках Андрюха помер, – вздохнул Митька Краснов. Он перекрестился на образа: – Упокой Господи его душу.
Вечером в доме Ивана Колотова собрались казаки, выпивали, вспоминали минувшую войну, помянули павших. Захмелев, принялись хвалиться, как били германцев да австрийцев. Потом душа запросила песни, и затянул Митька Краснов:
–За Уралом, за рекой.
Казаки гуляют,
Ей! Пей! Пой! Гуляй!
Казаки гуляют.
– Тесть мой, Алексей Иустинович сказал, что в Гурьеве иногородние[45 - Иногородние – лица неказацкого сословия, проживающие в землях казацкого войска. По закону, иногородние не имели права владеть землёй на территории, принадлежащей казацкому войску, могли только арендовать её. На территории Уральского казачьего войска вся земля была общинной, и никто из казаков также владеть ей не мог, однако иногородние не имели права даже арендовать землю. Также иногородние не могли заниматься рыболовством на Урале, это привилегия уральских казаков, дарованная им в 1615 году царём Михаилом Фёдоровичем.] хотят рыбу на Урале ловить. Говорят ныне нет у казаков никаких привилегий, – прервал Митькино пение Прохор Балакирев, старший сын Кромешника.
– Три века назад киргизы хотели Яик[46 - Яик – ныне река Урал. Переименовали реку в правление императрицы Екатерины II, так как многие яицкие казаки поддержали восстание Емельяна Пугачёва. Императрица хотела стереть из памяти людской это восстание. Река Яик стала Уралом, а яицкие казаки, уральскими.] прибрать к рукам, да ничего у них не вышло. Мы и этих лихоимцев прижмём! – стукнул кулаком по столу Кромешник.
– Правильно Фрол Матвеевич! Яик наш и мы у любого отобьём охоту зариться на него! – кивнул Иван Колотов.
Загалдели казаки разом, а Фёдор Балакирев вышел из-за стола во двор. На летней кухне Люба Карнаухова мыла посуду.
– Что не сидите за столом Фёдор Фролович? Али угощение наше не понравилось? – Люба стала вытирать полотенцем посуду.
– Душно, голова разболелась. Пойду к реке, там, на прохладе развеюсь, – Фёдор вышел за ворота.
Но к Уралу он не пошёл. В центре станицы стоял каменный двухэтажный дом купца Алексея Иустиновича Шахова. Дочь купца, Настенька, была женой его старшего брата Прохора. Но не люба она была ему. Сильно любил Прохор свою первую жену Дуняшу, которую в пьяной горячке убил станичный кузнец Герасим Афанасьев.
В начале Настенька Шахова предназначалась в жёны Андрею, брату – близнецу Прохора. Но тот пошёл против отцовской воли, и нашёл себе жену в Москве. Кромешник очень хотел породниться с купцом Шаховым, а тут Прохор овдовел. Вот и оженили купец и казак своих детей: Прохора с Настенькой. Да не лежала у Прохора душа ко второй жене, ибо никак он не мог забыть первую. Зато с юности Федька был влюблён в Настеньку.
В приданое за дочерью, купец Шахов отдал дом и лавку в станице Чагановской. Прохор купцом становится, не захотел, и в лавке заправлял старый приказчик Лука Емельянович. Он с женой занимал одну комнату на первом этаже купеческого дома. Раз в два-три дня Настенька наведывалась в лавку, проверять торговые книги. В эти дни тайком пробирался в купеческий дом и Фёдор, на свидание к Настеньке.
***
– Ох, Федька, испоганили мы с тобой свои жизни, – вздохнула Настенька. Она возле зеркала надевала кофту: – Мне в глаза твоей Василисе взглянуть страшно.
– А мне, думаешь легко на Прохора смотреть?! – Федька сел на кровати.
– Да ему, что я есть, что меня нет! – голос Настеньки зазвенел. Он всегда становился у неё словно колокольчик, когда она злилась.
У Федьки от этого такая нежность разладилась по душе, что он вскочил с кровати и обнял Настеньку.
– Зато мне плохо, когда тебя нет рядом, – он стал целовать Настеньку в шею. Поцеловав в щёку, вздохнул: – На фронте все мысли только о тебе были, а о Василисе вспоминал, когда письма домой писал.
Каждый раз Настенька давала себе зарок, что это их последнее свидание. Нужно образумиться! Но Федька вот так как сейчас обнимал её, и не хватало у неё сил оборвать всё.
– Мне нужно идти, – Настенька со вздохом освободилась от объятий Федьки. В дверях комнаты она обернулась: – Ты домой следом за мной не приходи!
Лука Емельянович выпустил Федьку через заднюю калитку. Застегнув шинель, отправился тот на берег Урала. Глядя на серебряную луну, на скрытый в темноте бухарский берег,[47 - Бухарский берег – до первой половины XIX века на правом берегу Урала были земли Уральского казачьего войска, а на левом берегу кочевали казахи Букеевской орды. Её правители считались союзниками русского царя, но через их земли на русскую сторону совершали набеги племена киргизов, данников Бухарского хана. Они угоняли у казаков скот и пленников в рабство. Левый берег Урала казаки звали «бухарский берег». Именно оттуда была угроза нападения со стороны киргизов. Во второй половине XIX века русские войска разгромили Бухарское ханство, и оно перестало существовать, но левый берег Урала до тридцатых годов ХХ века продолжали звать «бухарским».] думал Федька о себе: слабовольный он человек. Ехал домой с войны, давал зарок не пакостить брату, но увидев Настеньку, позабыл про все свои клятвы. Вспомнил, как сказал поручик Зуев, выслушав пьяную Федькину исповедь:
