Лев Аскеров "Месть Невидимки"

Тем не менее, считаю необходимым подчеркнуть: в процессе исследования и проводимых экспериментов проф. Караев открыл невероятнейший из эффектов. Находясь под лучом изобретённого им аппарата, он становился невидимым. То же самое и неоднократно происходило со мной и с теми пациентами, с которыми профессор работал…

Отдавая себе отчет в том, что его изыскания имеют для государства громадное стратегическое значение, проф. Караев с изложением своего открытия дважды обращался к министру здравоохранения и министру внутренних дел, трижды к министру оборону и к Вам, генерал. Столько же раз к Президенту республики. Это, я думаю, проверить не составит труда.

Его письма во всех инстанциях вызывали одинаковую реакцию – либо отписывались, переправляя их в Минздрав, либо отмалчивались. В реальности же, Караева, правда, не открыто, не официально, объявили сумасшедшим. Лишили института, кафедры и послали работать простым врачом в известную Вам психиатрическую клинику.

М.Р.Караев, как истинный патриот своей страны, хотел, во что бы то ни стало, своё открытие предоставить в распоряжение государства. Он много раз безуспешно пытался попасть на приём к Президенту. И тогда он решил явиться к нему, став невидимым. Фактор, согласитесь, который мог бы убедить Главу государства без лишних слов.

Признаться, я отговаривала его от этого шага, потому что я, как и тысяча других людей, потеряла веру во всё…

Вот почему, когда я услышала по телевизору сообщение о том, что мой муж, Микаил Караев, был задержан, якобы при попытке убить Президента, я вскрикнула: «Он всё-таки сделал это». Я искренно сожалею, что он ослушался меня…

Что касается стирального порошка «Барф», я им в хозяйстве никогда не пользуюсь. Я предпочитаю «ОМО». Мой муж покупками для дома (за исключением хлеба и иногда продуктов) не занимается. Так у нас заведено.

Происхождение пачки «Барфа», будто бы, найденной за нашей ванной и, набитой, до отказа, так называемой взрывчаткой (по утверждению ваших спецназовцев), лучше всего Вам объяснит невоспитанный полковник Худиев со своей, подстать ему, командой.

Прошу Вас за нанесённые мне оскорбления, и проявленное хамство, привлечь полковника Эльхана Худиева к ответственности. Такой не может носить звание полковника и, тем более, представлять столь солидную организацию, как Министерство Национальной безопасности…

Я в этом убеждена.

За сим        И.Караева

– Всё! – прочитав и подписав написанное, объявила она.

– Дайте сюда! – откинувшись на диване, небрежно потребовал он.

– Потрудитесь взять сами, – отрезала Караева.

– Что ж, мы люди не гордые… Не гордые, Инна Борисовна…, – злобно скривившись, поднялся он с места.

* * *

…Обрадовавшись, что сердитый капитан смилостивился и разрешил убираться восвояси, Мамедова, не дожидаясь лифта, побежала вниз по лестнице. Но уже в двух шагах от подъезда путь ей преградили двое в штатском. Как она их ни упрашивала, они были неумолимы.

– Стой и дыши свежим воздухом, – посоветовал один из них и, чтобы успокоить, добавил:

– Закончим – уйдёшь.

На улице было ветрено, и Мамедова решила пройти в парадную. Но тут кто-то взял её за плечо:

– Что случилось здесь, Сания?

Это был сосед Караевых, он жил на два этажа ниже.

– Дом окружен со всех сторон, – продолжал он, – в кольцо пускают, а из кольца – ни в какую… Я забыл в машине продукты, хотел вернуться, так меня чуть ли не тычками заставили идти обратно…

– Ой, и не говорите, Джавад мялим… Здесь такое… Такое… Аж, ужас, – зашептала Сания. – Наш Караев… Профессор… Хотел убить Президента.

– Ну и ну! – протянул Джавад и пристально, с оттенком явного недоверия, глядя в лицо Мамедовой, спросил:

– Ты, Сания, ничего не путаешь?

* * *

… Худиев читал неторопливо. Начал вслух. Затем стал бормотать, а потом молча, со скрипом в зубах. И по мере того, как взгляд полковника бежал по строчкам, его розовато-благодушное лицо превращалось в одно багрово-синюшное пятно.

– Что-о-о?! – взревел Худиев и из ладоней его, как из дула ружья, выбластнул шелестящий всполох белых бумаг.

Полковник резко, жиганским взмахом руки резанул ими по Инниному лицу. Острый кончик одного из листов впился в неуспевший зажмуриться глаз. Караева вскрикнула и, согнувшись к коленкам, невольно закрылась руками.

– Шлюха! – взревел Худиев. – Жидовская вонючка!.. Мало того, что со своим говном задумала убить Президента, так она ещё вздумала издеваться надо мной!

Схватив за волосы, согнувшуюся от боли в глазу женщину, полковник несколько раз ударил её головой о спинку кресла.

– Мразь!.. Гестаповец!.. – выдохнула Инна и с неистовой яростью ногтями вцепилась в ненавистную физиономию, наклонившегося над ней Худиева.

Визг полковника, дискантом прозвучавший на всю квартиру, огорошил всех, кто его слышал. Теперь уже он стоял, обхватив окровавленное лицо. И не переставая вопить, изрыгал площадную брань…

На шум сбежалось несколько человек в маске. Один из них, сдавив лапищей шею Караевой, поднял её с кресла и, словно тряпичную куклу, бросил к порогу. Потом, в один прыжок оказавшись рядом с ней, наступил на поясницу и так вдавил в пол, что она не могла не то что пошевелиться, даже, вздохнуть. Остальные обступили залитого кровью начальника.

– Бросьте! – отогнал он их. – Поработайте с этой шалавой… Здесь… Прямо при мне…

И три изголодавшихся шакала ринулись на беспомощно трепыхавшегося подранка.

Её отчаянно призывных криков никто, кто был в квартире, не слышал. Хотя все находились совсем рядом. За стеной, и за дверью. Впрочем, их никто слышать и не мог. Рот, взывающий о помощи, спецназовцы залепили лентою жёлтого скотча.

Из комнаты доносились лишь глухая возня, стук опрокидывающихся стульев, скребущий звук двигающегося стола и звон высыпавшейся из серванта посуды… Потом немного поутихло… Только, казалось, ходуном ходил то ли диван, по которому прыгал слон, то ли тот же слон катал, волоча по полу, какой-то неподъёмный тюк.

Четверть часа спустя в комнате наступила гробовая тишина. Отозвавшись зловещим шипением, распахнулась дверь. В переднюю с расстёгнутой до пупа гимнастёркой вышел спецназовец. Позвякивая бляхой ремня, он по-хозяйски, прошел в туалет. В оставшейся полуоткрытой двери кто-то увидел истерзанную, полуголую Инну Борисовну. Лица видно не было. Плечи и тело её передёргивало судорогой. Плача, и, стыдливо закрываясь лоскутами изодранного ситца, она вышла на балкон.

Худиев с ненавистью смотрел ей в след. Ни его, ни спецназовцев, бесчестивших женщину, это нисколько не беспокоило. Балкон давно был превращён в маленькую комнатушку. И то, что это был балкон, говорили лишь широкие, в полукруг поставленные окна… И группе захвата, вместе с её командиром, невдомёк было, что одна из рам была отомкнута…

* * *

– Что значит – «ничего не путаешь»? – явно обидевшись на соседа, развела руками Мамедова.

И Сания стала пересказывать всё, что она слышала от спецназовцев.

– Он был увешан гранатами… Уже хотел взрывать их, и тут…

…И тут что-то тяжелое и мягкое, с хрястом, ударившись об асфальт, и, обдав их горячими брызгами, упало у самых их ног. И Джавад и Сания, разинув рты, оцепенело уставились на то, что лежало перед ними… Первым очнулся мужчина.

– Инна Борисовна… – просипел он.

В то же самое мгновение, из сдавленной спазмом гортани Сании, вырвался утробный вопль…

Глава первая

О Т К Р Ы Т И Е

Наружу его выбросило со смачным чмоком. Как из трясины. И выбросило в позе на четвереньках. С минуту он крутил головой и, озирая комнату, не мог выдавить из себя ни единого членораздельного звука. Подняться на ноги тоже не мог. И не потому, что не было сил. А потому, что на нём повисла жена. Она, как выуженная из воды рыба, немо разевала перед ним рот…

Видел он хорошо. Пронзительно. Ясно. А вот со слухом творилось неладное. Словно кто запихал в уши ваты. Потом, сначало в одном и тут же в другом, цвикнуло, и ваты, как небывало. И тут же в них ворвались истеричные взрыды жены.

– Мика, миленький… Что с тобой?.. Где ты был?

В глазах её метался дикий страх.

– Всё в порядке, Инночка… Не паникуй, – карабкаясь на диван, проговорил он.

Инна бросилась за валокордином. Караев не возражал. Впрочем, ему было всё безразлично. Прикрыв глаза, он слушал себя. Тошнота и лёгкое головокружение, которые он чувствовал, придя в себя, прошли. Только внутри всё отчаянно дрожало и вибрировало. Болей никаких. Напротив, каждая клетка, каждый нерв во всём теле, будто воспрянув от глубокого и здорового сна, от души потягиваясь, млели в сладкой истоме. Блаженно улыбаясь, Караев открыл глаза. Инна подносила рюмку с валокордином. Он покачал головой.

– Не надо, – отказался он и попросил измерить давление.

Инна выбежала на балкон.

– Идеальное! – радостно выкрикнула она оттуда. – 120 на 80. Пульс – 64.

Караев хотел было спросить, с чего это она взяла, но, оглядев себя, сообразил. Ну, конечно же, он до сих пор находится в контуре, который передавал на аппарат, что стоял на балконе, объективную картину его состояния.

– А в момент, когда я лишился чувств? – поинтересовался он.

Жена промолчала. Караев собрался переспросить и, подняв голову, наткнулся на пару круглых от изумления глаз.

– Ты так ничего и не понял? – прошептала она.

– А что я должен был понять?

– Ты не терял сознания… Ты просто исчез…

– То есть?.. Как это?.. – невольно вырвалось у него.

– Не знаю… На месте, где ты стоял, было пусто. Тебя здесь не было… Во всей квартире. Я думала – ты подшучиваешь надо мной… Несколько раз заглядывала в кухню, ванную, уборную. Выбегала на лестничную площадку. А потом не знала, что и думать, – крепко обняв его, разрыдалась она.

– Ну, ну… Всё уже позади, – поглаживая её, склонённую к нему голову, успокаивал он.

– К чёрту твои эксперименты!.. К чёрту! – ещё пуще расплакалась она.

Дождавшись, когда она выплачется, Караев, наконец, спросил о том, что ему очень хотелось узнать.

– Долго я отсутствовал?

– Мне показалось, очень долго…

Потом, шмыгнув набрякшим носом, уточнила:

– Минут пятнадцать… Может, чуточку больше… Или меньше…

– Неужели?! Я совсем этого не почувствовал.

– Зато я почувствовала, – сварливо проворчала она.

Караев засмеялся. Появившиеся в голосе Инны брюзжащие нотки – первый признак того, что срыв, охвативший её, пошёл на убыль.

– Что смеёшься? – сердито спросила она.

Ну что Мика мог ей ответить? Он просто, ещё крепче, обняв жену, притянул её к себе. Щекоча горячими губами его шею, она что-то долго выговаривала ему, на что-то пеняла и, стуча кулаками по его бокам, беззлобно поругивала.

По правде говоря, Мика её вовсе не слушал. Он думал о своём. Что всё-таки произошло? Вот что надо было осмыслить. Здесь не до нюнь.

– Налей мне чайку. Крепенького, – отыскав предлог, чтобы остаться наедине со своими мыслями, попросил Караев.

…Итак, он накинул на себя провода. Нет. Сначала он приладил к ним золотое ситечко, больше похожее на розетку для варенья, чем на чашу приёмной антенны. По центру ситечка, сплетенного из тонких проволочек чистого золота, был помещён огранённый, размером в три карата, бриллиант. Потом уже Инна накинула на него эти провода, свободные концы которых она специальными присосками прикрепила к четырём точкам его тела. Закончив с этим, она старательно прозрачным скотчем, плотно приклеила к подвздошной ямке золотое ситечко приёмной антенны…

Всё. Теперь он был в контуре. И они прошли на балкон, где стоял основной аппарат. Собственно, он не стоял. Он лежал. А если уж совсем быть точным, определение «аппарат» к нему никак не подходило.

Выставленные на столе и, соединённые между собой пёстрыми проводами, в одну вереницу платы, теристоры, линзы и прочие детали и были тем самым устройством, над которым он бился едва ли не полгода. Выпускаемый им веер лучей должен был выйти на жгут планетной спирали Пространства–Времени, отыскать в нём волокно, соответствующее личному полю времени испытуемого и, отразившись от него, замкнуться на контур, который был сейчас наброшен на Караева…

Аппарат, если можно было так назвать всю эту кучу деталей, спаянных и опутанных между собой разноцветными проводами, занимал чуть ли не весь балкон – единственное место, где Инна могла вывешивать постиранное бельё. Пару раз, выходя сюда с тазом, доверху наполненным постирушками, она спотыкалась обо что-то и опрокидывала всю эту Микину конструкцию на пол. И они вдвоём, из-под мокрых, плохо отжатых вещей, извлекали деталь за деталью.

Жена это делала с глухой бранью, в сердцах отдирая от белья запутавшиеся в них железные штуковины, а Мика – с молчаливой обречённостью, аккуратно и не спеша, словно собирал жемчужинки. Только однажды, когда Инна с раздражением упрекнула его, мол, занял барахлом весь балкон, он, любовно, вытирая фланелькой одну из намокших и отпаявшихся плат, как бы. невзначай, спросил:

– Разве это барахло?

– А что, по-твоему?! – выпалила она.

Караев с ответом не спешил. Высвободив из ажурной тюли очередную деталь и, с нежностью держа её в ладони, тихо произнёс:

– Это, милая, все наши 125 квадратных метров…

Инна такого не ожидала. Она растерялась. А потом из глаз её сами по себе посыпались слёзы. Ведь, правда. Какая горькая правда… И этот узкий остеклённый балкон, и этот ворох металлопластмассового лома – их проданная квартира. Трёхкомнатная, с просторной верандой, с чудесным видом на море, в самом престижном районе города… Теперь вот двухкомнатная, в задрипанном микрорайоне, на седьмом этаже, где в неделю три раза и строго по часам подаётся вода…

Ту, престижную, она сама предложила продать. Настаивала даже… А что оставалось делать? Ведь Мике для воплощения его, казавшейся тогда Инне такой реальной и такой потрясающей, идеи, нужны были деньги. Чтобы он мог накупить этих чертовых безделушек и из набросанного им проекта сварганить свой чудо-аппарат. Пропади он пропадом!

Сделка была выгодной: продали за триста, купили за 30,,,

Глядя, на случайно, и в очередной раз, учинённый ею разор, и жалкую фигурку мужа, со смиреной кротостью, собиравшего разрушенную конструкцию, Инна в бессилии плюхнулась на порог и заревела. Мика подсел рядом и, ничего не говоря, ласково гладил её по голове, плечам и вспухшим от натруженности и едкого мыльного порошка пальцам. Ей было жалко себя, а ещё жальче Мику, который стойко сносил её бабьи капризы.

«Все женщины одинаковы, – думала она, – им подавай победителя…»

– Скажи, Микуля, – спросила она сквозь слёзы, – из этого что-нибудь получится?

– Обязательно! И уже скоро, – уверенно сказал он.