– Я помню чудное мгновенье… передо мной явилась ты… как мимолетное видение… как…
В гостиной, рядом с окном, по-прежнему занавешенным, правда, уже не так плотно, как раньше, бабушка сидела в старом кресле с бархатной обивкой винного цвета, пыли в которой было больше, чем осталось самой обивки – и напевала себе тихо под нос любимые стихи.
Она знала их наизусть.
– В томленьях грусти безнадежной… в тревогах шумной суеты… звучал мне голос нежный… и снились милые черты… шли годы…
Бабушка много чего знала наизусть. И помнила она не только прошлое, и не только плохое. Например, она знала Шекспира. Если бы кто-нибудь сейчас просил ее, она бы без проблем зачитала, например, вот эти, любимые ею строки: «Отринь отца да имя измени, / А если нет, меня женою сделай… / Что значит имя? Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет…»
Бабушка любила розы.
А еще бабушка помнила будущее…
День близился к вечеру. Об этом говорили потемневшие и удлинившиеся на полу тени, янтарный свет за окном, переливающийся – словно многогранный. «Как быстро летит время», – подумала бабушка и посмотрела на вытянутый вертикально кусочек голубовато-зеленого окна, виднеющийся из-за занавесок. В этом кусочке стекла, словно в поверхности озера прекрасным летним днем, она видела свое отражение. Сначала то, что соответствовало сегодняшнему дню, белое и в складках, потом другое, близкое к тому загорелому и гладкому дню в прошлом. Затем она зачем-то перевела взгляд на свои руки, ладонями вверх лежащие на ее коленях. Они были пусты. Ей стало грустно из-за того, что в них сейчас не было шляпки, которую она хотела купить тогда, но не купила из-за тех глупых женщин, которых язык не повернется назвать дамами, тем более – леди. На секунду, другую она решила, что противна сама себе. А потом, переведя взгляд обратно на отражения в окне – что любит себя. Всегда любила себя. Возможно, даже слишком сильно. Она начала думать о том, любила ли когда-то по-настоящему в жизни кого-то, кроме себя. Любила! Еще как любила! И тому оставалось множество подтверждений. Конечно, ей хотелось бы иметь сейчас – держать в своих руках, может быть? – нечто большее, чем просто некое внутреннее ощущение. А потому она решительно поднялась на ноги и прошла к комоду, прячущемуся за дверью, когда та, как сейчас, открыта внутрь гостиной. Она крепко схватилась за висящие металлические ручки верхней полки комода и осторожно потянула на себя – словно не хотела обнажать сейчас больше из своего прошлого, чем то, что внезапно решила обнажить.
Скрип.
Небольшой альбом с фотокарточками лежал сверху, прикрытый пожелтевшими от времени мятыми бумагами. Бабушка ухватилась за корешок кончиками длинных, словно паучьи лапы, пальцев и выудила альбом из комода.
– Вот же он, – проговорила она шепотом в полумраке, – на первой странице. Какой красавец! Еще молодой – как я когда-то. А ведь я шла тогда к тебе! Какой ты сейчас, интересно…
И снова подумала: «Как же быстро летит время. Только-только, кажется, мы познакомились, случилось наше первое свидание. Ты повел меня в парк, а затем – есть мороженое. Потому-то я так люблю парки и мороженое! Затем второе, третье свидания. Поцелуи и… Ой! Сколько их всего было? Сто, двести? Может, тысяча? Ближе к миллиону, полагаю. И вот, я стою здесь, старая и ненужная, глупая и несчастная. А где сейчас ты? Какой ты сейчас? Что делаешь? Думаешь ли обо мне хоть иногда, как я думаю о тебе… почти всегда! Скучаешь ли по мне, по тем дням? Хочешь ли снова увидеть, взять за руку, пройтись по дорожкам? Поцелуи. Они ведь все еще ждут нас, я уверена. В смысле, дорожки. По крайней мере, они не будут против нас, это уж я знаю точно».
«Часы, время, – подумала бабушка. – Почему я струсила тогда? Почему мы расстались?»
И на этом она остановилась.
Хватит, сказала она себе и, почувствовав странное, непривычное – новый прилив сил, как она поймет через минуту, другую, – оглядела комнату.
Движения бабушки были спокойными и четкими, она точно знала, что делает, пусть еще и не видела конечного пункта назначения всех своих новых мыслей и действий.
На самом деле мыслей почти не осталось, их было предостаточно в прошлом. Только действия теперь.
Она подошла к окну и резким движением рук раздвинула на нем занавески. Теплый свет летнего вечера влился в комнату, словно приятная жидкость в вазу из толстого хрусталя. Бабушка огляделась – дело было очень плохо. «Столько пыли, грязи, ненужного! – подумала она одновременно раздраженно и с энтузиазмом. – Предстоит куча дел! И это не учитывая дел, связанных с приведением себя в порядок. Да, но сначала…»
Она подошла и встала напротив узкой двери, ведущей на задний двор ее дома, в сад, в котором когда-то ей так нравилось возиться – словно встала лицом к врагу, смотреть на которого всю жизнь боялась. Что случилось? В дождь, в пекло, когда радостно или грустно – ей всегда доставляла удовольствие работа в саду. Особенно ей нравились кусты роз.
Но что же случилось?!
«Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет…»
– За все эти годы вы, наверное, погибли все до одной.
Бабушка задумалась. О чем точно – она бы не смогла сказать.
Но ее никто сейчас и не спрашивал. Затем вслух она произнесла следующее:
– Что-нибудь точно осталось. Должно было остаться. Пусть бутончик, путь корешок.
И она, сжав руки крепко в кулаки, вдохнув пыльного гостиного воздуха и задержав дыхание, на деревянных ногах, но с прямой спиной подошла к двери, стоявшей запертой ни много ни мало полстолетия. Мигом отперла ее и, не задумываясь, не колеблясь, распахнула.
Во имя роз и стихов.
Во имя Истины, которую чтила.
Во имя Любви, которую всегда помнила и носила в себе – чтобы там ни казалось в иные дни.
Во имя Мира и Жизни.
Во имя Себя.
Во имя Бога и него.
Во имя шляпок, черт возьми!
«Да, – рассуждала бабушка, энергично двигаясь по саду, – я была глупа в чем-то, где-то наивна и даже труслива. Да, я совершала ошибки в прошлом, а потом совершила одну очень большую ошибку, почти стоившую мне жизни. Да, я потеряла время, его уже не вернуть. Время – это условие, которое ни одному человеку, по крайней мере, ни одному известному мне человеку, одолеть пока не удалось. Возможно, потом, в будущем. Возможно даже, это будем мы с тобой. Но жизнь, она целиком в руках человека. Под защитой Небес, но в руках человека. И я могу жить ее как хочу. Никто не осудит меня, никто не покарает. Осудить могут люди и покарать могут люди – но какое мне дело до страха теперь? Какое мне дело до людей? Я простила себя. Я испугалась сильно, протряслась полвека взаперти и темноте, а теперь я обновленная. Я – словно феникс. Возможно, я и есть та самая мифическая птица из сказок. И не страшно. Значит, именно столько времени мне было нужно на все».
Порхая по саду, словно бабочка-капустница только из кокона, обновленная, помолодевшая, но все равно бабушка, она продолжала думать: «Поработать в саду, привести себя в порядок. Выпить чай с печеньем и почитать стихи. Выспаться как следует! А завтра – генеральная уборка! Да, возможно, шляпки все еще там. А если нет, то найдутся другие, новые. Возможно, он все еще где-то там, тоже обновился и ждет меня. А если нет, то – нет. Не обновился, не ждет, это ничего, не страшно. Это нормально. Все это даже хорошо. Время – вот что единственно важно. Теперь я понимаю его лучше. Возможно, я даже познала его. Я приду и расскажу тебе. Только, прошу, дождись меня».
III. ВНУЧКА
Элла пробудилась с восходом солнца. Она не имеет такой привычки, хотя и поздней пташкой ее нельзя назвать. Но что-то заставило ее сердце именно сегодня ударить в груди сильнее обычного в ранний час, и Элла распахнула глаза в чернильный полумрак, который практически тут же рассеялся вместе с царством снов, в котором девушка пребывала всего лишь мгновение назад. Замки из персиковых облаков среди розовых облаков при соприкосновении с грубой реальностью материального мира отвердели, стали серым песком, а песок осыпался на ковром застеленный пол, пока свет утра омывал помещение, в котором спала Элла, словно щетка?распылитель воды, которую она приобрела в гипермаркете «Прелесть» как раз на прошлой неделе. Занавесы всех иллюзий до одной опали, Элла поморгала, а затем поднялась с постели ? нет, она вспорхнула с нее, словно на самом деле пташка ? и понеслась по дому, будто молодой и радостный ураган, набирая силу.
До десяти утра Элла умудрилась прибраться во всем доме. Она подмела и вымыла полы во всех комнатах и между ними ? в коридорах. А также почистила лестницу, ведущую на второй этаж, где бабушка, словно почтенная мумия, возлегала на своей постели, будто в саркофаге со сдвинутой крышкой, в окружении не перестающих поступать подношений (от Эллы и других почитателей духовного статуса и таланта старой леди), вроде графинов с мандариновым лимонадом или розовым вином, бутыльков с темными по цвету, таинственными по своему содержимому настойками и прочими народными лекарствами, выжимками из трав, бутонов и корней, призванными продлевать правление великого пророка на земле, а также вазочек с букетами, засохшими в серую пыль, по всей видимости напоминающими о некогда молодых годах и летних сезонах, обещавших не кончаться, и коробочек из дерева и металла (красивых, резных, расписных; Элле они очень нравятся, можно даже сказать, они вызывают у нее чувство благоговения к тем, кто их создал, и к эпохам, когда они находились в быту), в которых, попрятанные в бумагу и фольгу, таятся любимые бабушкины сладости. Но есть там и кислости, и горькости. У бабушки, как у всех людей прошлых поколений в глазах поколения настоящего ? странные вкусы. И конечно, нужно сказать, что все эти сладости, кислости, употребляемые исключительно в умеренных дозах, не вредят здоровью и не сокращают срок пребывания на планете ? возможно, даже продляют его, доставляя радость и удовольствие время от времени.
– Бабуля, тебе как всегда? ? зашла узнать Элла по поводу завтрака в перерыве между уборкой.
– Как всегда, внучка, как всегда, ? прошелестела, словно сентябрьский дождь сквозь губы-ниточки, обесцвеченные и уменьшенные далекой и непостижимой для человека, жестокой, но все же мудрой, звездой старения.
И Элла, аккуратно взбив подушку под головой бабушки и поправив расшитое цветами и птицами покрывало на ее постели, вернулась к утреннему порханию по дому. Ну точно пчела, с чувством долга совершающая полеты от источника к хранилищу и обратно, поддерживающая равновесие ни одного, но нескольких миров.
Убравшись, вымыв кухонные шкафы и шкафчики в ванной, протерев пыль везде в доме и поправив все занавески, подушки и пледы, вернув на место то, что нуждалось в этом, и навсегда избавившись от того, в чем нужды больше не было никому, натерев до блеска ванну, туалет, три раковины, пять зеркал и все стеклянное, что нашлось, Элла приготовила бабушке завтрак. Омлет из двух яиц со свежей зеленью, кексы с цукатами и чайник бодрящего травяного чая. Элла сама позавтракала тем, что осталось, прокрутила в голове все сделанное к тому моменту, но на этом девушка не остановилась. Посидев минутку, другую за столом на кухне, одна, но не одинокая, всегда одна, но никогда не одинокая, Элла поднялась, взвилась внезапно усилившимся смерчем над предметами и делами, над желаниями тела и бесконечными потоками мыслей, стреляющими в ней, то словно гигантские тубы с конфетти на празднике жизни, то словно смертоносные ракеты на войне смерти ? они боролись за место предводителя в ней, ? и продолжила наводить порядок, готовить…
Как уже было озвучено, к десяти часам утра Элла не только накормила два рта, старый и молодой, пухлый и ссохшийся, не только убралась во всем доме и привела все, что можно было в нем, в порядок, но и наготовила печенья и конфет и нацедила холодного чаю и кофе соседям. Особого повода не было ? «Кроме, разве что, повода самой жизни», ? пронеслась разноцветной шутихой в голове Эллы мысль, проследовавшая вскоре за мыслью серой и грустной, словно комок глины в дожде; но что там была за мысль, Элла не помнила, ? просто вечером она соберет соседей во дворе, вывезет бабушку, словно достояние, монумент, поставит ее под большим и любимым ими всеми старым дубом, угостит всех охлажденными напитками и домашними сладостями. «Будет хорошо и тепло не только снаружи, но и внутри, ? подумала Элла. ? И польется янтарный свет лета из одного сосуда в другой, из ее головы ? в голову бабушки, из их дома ? в дома соседей, и оттуда дальше, на край города и дальше, дальше…»
По крайней мере, такой была надежда Эллы, такой была ее сегодняшняя мечта.
Прибравшись на кухне после всех готовок, Элла привела и себя в порядок, затем взнеслась, не сказать, взвинтилась штопором по чистенькой, оживившейся в колоре и текстурах, лестнице на второй этаж, к бабушке, тихо сопящей под сводами великой пирамиды снов, и попрощалась с ней до обеда. Поцелуи в щечки, в ручки. Молодость и старость, красота и увядание. Почитание и наставничество. Все это было здесь. Но не боролось ? сосуществовало. Сбежав обратно, в холл, Элла остановилась на мгновение, другое перед зеркалом, высоким и старым, словно бабушка, только не лежащим, как она, неподвижно, а стоящим, вытянутым, поправила волосы, коралловым «крабом» сцепленные на макушке, и полы платья ? чтобы не задирались. «Голубое в крупный белый горох! ? с изумлением, словно никогда прежде не видела ни платья, ни себя в нем, подумала Элла. ? А балетки на ногах ? белые, как снег!»
И с этой умопомрачительной мыслью девушка вылетела за дверь, прихватив с небольшой деревянной скамеечки в холле сумочку, так же белую.
Оказавшись снаружи, Элла застыла на секунду, другую, постояла перед домом. Мысли ее по-прежнему находились где-то между бабушкой и уборкой, между готовкой и соседями в ближайшем и в надежде светлом будущем. Затем, поглядев по сторонам, словно росой окропив соседние лужайки, благословив их таким образом на долгую и счастливую жизнь, Элла сорвалась с места, будто ветром сорванный с дерева и заботливо подхваченный им последний в осеннем сезоне листок, и помчалась вниз по улице, словно знамение ? по этому восхитительному, иначе и не скажешь, мозаичному летнему коридору из деревьев и солнечного света, словно с полотна импрессиониста в этот мир перешедшего.
Достигнув перекрестка в конце улицы, Элла остановилась. Покрутив волнистым колоколом платья, она встала у изящного, крашенного в черное, столба, одного из нескольких, которыми так гордятся жители города, ибо столбы эти сохранились еще с тех, очень давних времен, когда служили они осветительными приборами, а после, в довольно недавнем прошлом, были переделаны в приборы светофорные, но с сохранением прежней функции, а главное ? в том виде, в каком задумывались изначально одним талантливым инженером, имени которого Элла никогда не могла запомнить в силу своей… нет-нет, не глупости, конечно, и даже не легкомысленности ? безмятежности, обладающей ею больше, чем какое-либо из чувств.
В общем, столбы эти вот уже не первое столетие являются достойным украшением города, в котором всем без исключения, и Элле тоже, нравится жить и хочется жить счастливо не иначе как вечно.
Ах, если бы Элла только могла сейчас посмотреть на себя со стороны, например, с противоположной стороны дороги ? если бы такое было возможно! ? и увидеть, что и она является бесспорным украшением этой улицы и всего города, возможно, что даже всех городов на земле!
Еще разок крутанув «гороховым» платьем, со сцепленными за спиной руками, держащими сумочку, словно игрушку, элемент неназванного ритуала, Элла перебежала через дорогу, быстро перебирая стройными светлыми ножками, будто ножками фарфоровой статуэтки ? как раз когда светофор переключился на разрешающий для пешеходов.
Оказавшись на другой стороне, Элла, не раздумывая, задвигалась в сторону парка. Сейчас у нее в голове не было абсолютно никакого плана, и даже внутренние часы распорядка, по которым девушка жила на этом свете ни много ни мало двадцать четыре года, она весело подбросила и отпустила, словно птицу в небо, любимую, но все же порой докучающую. Ведь лететь сейчас (и вообще всегда) жаждал не только ее мозг ? все ее существо и весь мир вокруг. Все видимые и невидимые части. По крайней мере, в такое верилось Элле. Но когда чьи-то помыслы чисты, а сердце легко, словно из белейшей сахарной ваты сделано, разве этого недостаточно, чтобы весь мир поверил и в одночасье изменился?
Перед входом в парк Элла задержалась. Во-первых, ей очень хотелось пить, и она купила бутылочку воды в крошечном магазинчике на углу почты. «Это здание такое старое! ? подумала она, сделав крошечный глоток от ледяной воды. ? И все в нем кажется таким нелепым и смешным! Эти крошечные окошки, скрипучая дверь!» Во-вторых, Элла намеривалась взять напрокат велосипед. Так она и сделала. Передав деньги владельцу проката, мастеровитому старичку в перепачканной маслом кепке, Элла закрепила на багажнике приобретенную ею бутылку воды, повесила на руль сумочку и отправилась в путешествие по парку.
«Все здесь хорошо, зелено, ? думала довольно Элла, приводя в движение колеса велосипеда движением своих худых, но сильных ног. ? Не нужно ничего делать, никуда бежать, никому ничего доказывать ? да даже думать не обязательно!» А потому Элла перестала это делать. Выключила мозг, словно надоедливую передачу в телевизоре. Порой ее мысли и правда напоминают ей телеведущих, голоса которых спорят не только друг с другом, но и сами с собой, что важнее и хуже всего, перемежают версии лжи и истины, словно просто бы и не желают прийти к чему-то правильному и устойчивому, словно жизнь – это больше поиск правды, нежели ее обретение.
Выключила и закрутила педалями интенсивнее, с новой радостью разгоняя кровь по бедрам и икрам, поднимая жар все выше в теле, к груди и горлу.
Гравий застучал о велосипедную раму, песок зашуршал в спицах, и Элла из парковой зоны попала в лесную…
На белом, словно услужливый конь из сказки, и комфортно устроенном, словно само будущее, о котором заранее позаботились, велосипеде Элла неслась над дорожками и тропинками в лесу. Со стороны действительно могло показаться, что Элла летит по лесу, а не едет по нему ? в нескольких сантиметрах над землей, словно прекрасная средневековая ведьма на суперсовременном помеле. Кто бы мог подумать, что такое возможно! Да, Элла чувствовала себя сейчас прекрасно, на своем месте и в свое время ? будто верхом на зеленом, вдыхающем смуту и раздор, выдыхающем жизнь, словно пламя, чешуйчатом драконе. Янтари солнечного света в листве были глазами, наблюдающими за девушкой, ведущими ее. За ними, Элла чувствовала, она может отправиться хоть на край мира.
Дорожки закономерно превращались в тропинки, тропинки, чем дальше в лес, тем просто незаметнее становились, а вскоре и вовсе исчезли они из-под колес Эллиного велосипеда. Оголившаяся от ног людей земля постепенно заросла травой ? приняла положенный ей вид. Следом за взглядом Эллы следовали ее ноги и колеса ее велосипеда.
Дальше в лес, по хвосту и хребту зеленого Чудища ? туда, где сердце и голова Всего.
Да-да, в сердце леса, которое одновременно и голова, и вся память в ней, и все-все пути и возможности, в этом ослепительном очаге лежит озеро, источник, к которому Элла то и дело возвращается, словно дитя ? в дом, к матери. Иногда девушка приходит сюда, с одной стороны, иногда ? приезжает с противоположной. Иногда она прибегает, а в иной раз ей хочется прилететь, спуститься с неба на крыльях, словно ангел, вечный вестник добра ? и вновь напитаться счастьем. А изредка ей даже хочется взобраться в него из-под земли, войти в него из города внутриземельного солнца, в который она верит наравне с ангелами и облачными замками, что снятся ей по ночам и видятся при свете того, другого солнца, которое, кстати, не первое солнце.
Попив потеплевшей воды из бутылки, словно даже позеленевшей в окружении листвы, размяв утомленные поездкой ноги, потянув напряженные руки, покрутив торсом и платьем, словно танцовщица перед выступлением или пловчиха перед прыжком, Элла скинула балетки, поставила их рядом с велосипедом, прислоненным к одному из деревьев, окружавших озеро, словно сторожевые башни на пути к замку, и прошла на глинистый берег. Элла пожалела, что не взяла с собой ничего: ни хлеба для уток, ни книги, чтобы почитать. Себе и лесу. Они оба любят это. Она заглянула в сумочку, но ничего в ней не обнаружила. То есть совсем ничего в ней не оказалось ? сумочка была совершенно пуста. Как же так? Такая рассеянность! Ни ключей, ни документов. Только пара монет осталась после всех покупок и оплат. Элла внезапно рассмеялась посреди леса. Громко, радостно ? словно первобытное дитя. Такой она, по правде говоря, порой и видела себя. Дикарка, не иначе, в теле фарфоровой куклы-танцовщицы. Элла удивила этим смехом сейчас не только себя, но и уток на озере, и прячущихся в листве над головой сов. Утки не издали ни звука, не сдвинулись с места, а совы пробурчали что-то над головой и, недовольно шурша перьями, передвинулись дальше по ветвям, глубже в лес, который определенно принадлежал им в большей степени, чем ей.
Так неожиданно кончается Эллина прогулка. Нет, конечно, ей еще предстоит вернуться домой, где ее ждет великий пророк, древний оракул, памятник памяти, со множеством историй, снов и предсказаний. Возможно, именно сегодня, после ухода довольных и сытых гостей, бабушка расскажет ей о нем, том самом, кого она, Элла, ждет. Всегда ждала. Почему именно сегодня? Ей кажется, она видела его в подгоревших частях омлета, чувствовала его в раскрывающихся под жаром духовки кексах. Он говорил с ней: на улице, в парке, в лесу. Фонарями, дорогами, ограждениями. Но, увы, на незнакомом пока Элле языке. Но она просто уверена, он уже здесь. Она пила его сегодня через бутылку, она вдохнула его через сердце леса. В кружке чая был его вкус, в фасаде дома ? его лицо проявилось. Ее любовь, ее суженный, еще одна ее, возможно, самая большая и важная в жизни мечта, надежда, облачный замок. Как бы только не рассыпался поутру!
«Ну, где же ты? ? подумала Элла, приложив похолодевшие руки к разгорячившейся груди, прикрыв глаза на границе озерного берега. ? Почему не приходишь? А ты, бабушка, почему молчишь?»
Затем шепнула едва слышно себе под нос, словно скороговорку:
– Я ждала тебя долго, подожду еще чуть-чуть. Но я знаю, я уверена, ты почти здесь, очень близко и ты ? судьба моя!
IV. ПОД ДВУМЯ ЛУНАМИ
Долго он искал ту тропинку. Тропинку, ведущую от подножия той горы, что когда-то показал ему друг ? к ее вершине.
Время беспощадно шло, беспокойство его росло ? словно раскалывались на части внутренние скалы, выпуская наружу неведомую силу. Так что, когда все-таки отыскал он ее среди высоких безлистных кустов с золотистыми и медными ветвями, усыпанными мелкими алмазами, словно чьи-то костлявые руки ? родинками и веснушками, оказался несказанно рад тому. По правде говоря, он уже начал серьезно беспокоиться. Друг покинул родной дом вчера утром ? об этом он узнал от его матери, которая, впрочем, не особо беспокоилась за сына («может, это потому, ? подумал он, ? что она знает его лучше?» а вот ему иногда кажется, что для своего друга он единственный, кто по-настоящему знает и понимает его) ? так вот, дом друг покинул еще вчера утром, прошли целые сутки, ни много ни мало двадцать пять часов, затем целый сегодняшний день. «Иногда друг уходит», ? подумал он, стараясь успокоить свои разыгравшиеся нервы, собрать разбегающийся ум и придать силу утратившим чувства ногам. Чаще всего в старый город, бродить по заброшенному, полуразрушенному зданию библиотеки, наполовину утонувшему в песках вечной пустыни, но бывает, что и на эту гору заходит. Правда, не так уж часто это случается. Недавно он догадался, что, когда друг уходит сюда, значит что-то не так, и это что-то ? довольно серьезная вещь.
К-К-О-И чувствовал, с другом ? какая-то серьезная вещь случилась. Потому-то первым делом он и направился к горе.
Друг много рассказывал ему про эту гору в прошлом, почему она ему нравится и почему он считает ее интереснее других, особенной, а один раз даже (это, кстати, было совсем недавно) ? сводил посмотреть. И все сказанное им оказалось правдой. Сама по себе гора уникальна: ее форма необычна и от нее веет чем-то нешуточным, словно от древнего храма или архива. Вид на новый и старый города, открывающийся с ее вершины, поистине великолепен. Куда ни повернись ? пейзаж, картина, жаждущая обрамления. Стоя на горе или даже рядом с ней, понимаешь, насколько прост и незначителен сам, тем более все, что когда-либо пытался или даже задумывался сделать.
Особенная гора расположена в некотором удалении от нового города, где теперь все жители планеты Аоя ? нужно идти около часа, по непривычному пути. Чаще всего, если кто-то из жителей нового города и покидает его пределы (хотя непонятно кому, а главное, зачем такое может понадобиться), то идет специальной дорогой через Желтую пустыню в сторону города старого. Больше, в общем-то, ходить и некуда на планете Аоя. Сплошь одни пустыни. Посещение старого города не запретно, его существование ни для кого из жителей нового города не секрет, почти каждый побывал там раз или два, а кто-то даже и больше. Так вот, особенная гора расположена не по этому маршруту, а в стороне от него ? но притом не доходя до четвертого транспортного маршрута, соединяющего Аою с Китоттоматомачи, ближайшей обитаемой планетой, на котором как раз-таки жителям города появляться нельзя. Не просто не рекомендуется, а именно запрещено. Транспортные маршруты потому и называются транспортными, что предназначены для движения транспорта, а не людей.
Без листвы золотисто-алмазные кусты быстро кончились и началась привычная для Аои дорога. Узкая, виляющая из стороны в сторону, словно брошенный кем-то на землю шнурок, тропинка по горе то лениво тянулась наверх, то весело устремлялась туда, словно отскакивая от камней, расположенных по бокам, оставляя на земле причудливый узор, возможно, для кого-то представляющий нечто большее, чем просто случайная последовательность дуг и закорючек.
Десяток, другой шагов, легкая завеса из мелкого, схожего с пылью, песка остается позади, и наш герой оказывается на вершине горы, прозванной Особенной.
– Здравствуй, А-А-О-А! Рад что наконец нашел тебя. Я уже начал беспокоиться!
Свесив ноги, но не болтая ими, как при хорошем настроении, А-А-О-А сидел на краю обрыва, на точке, определенно являющейся самой высокой точкой горы. Услышав голос друга, он тут же обернулся и улыбнулся. Правда, улыбка его не была безупречно счастливой, как обычно.
– К-К-О-И! Какая радость, что ты здесь! Что-то случилось?
– Конечно случилось! ? К-К-О-И, мигом повеселевший от вида друга, живого и здорового, совершил несколько осторожных шагов вперед, подобравшись таким образом вплотную к тому, что в деле покорения вершин называется последней пирамидой, на которой и расположена высшая точка горы. ? Ты пропал – вот, что случилось
– И ты отправился меня искать. ? На этот раз вопроса на прозвучало со стороны А-А-О-А.
– И нашел тебя, как видишь.
– Ты всегда находишь меня.
К-К-О-И не мог понять, что это он сейчас услышал в голосе друга. То ли грусть, то ли сожаление о чем-то. В любом случае, ему хотелось знать, почему А-А-О-А испытывал то или иное. ? Я начал беспокоиться… ? заговорил осторожно К-К-О-И и еще осторожнее встал на основание пирамиды, ? ты пропал, никому ничего не сказал… ? он сделал шаг по направлению к вершине, ? ладно мне, но ты даже матери своей ничего не сказал… ? затем еще один.
Наконец К-К-О-И достиг вершины, на которой сидел его друг.
– Я отправился развеяться… ? заговорил наконец А-А-О-А, ? ну знаешь, мне иногда нужно. Сначала туда сходил, потом сюда. Побывал там, потом здесь. Я собирался довольно быстро вернуться, честно! Но потом кое-что случилось… На самом деле ? голос друга снова стал то ли грустным, то ли сожалеющим, ? оно случается со мной уже не первый раз.
– А какой по счету раз оно случается с тобой? ? спросил К-К-О-И и очень осторожно присел рядом с другом. Но не так близко к обрыву и ног он не свесил. Дело в том, что К-К-О-И боится высоты.
А-А-О-А с удивлением посмотрел на друга. Действительно, вопрос был не самым понятным. Все четыре глаза А-А-О-А тут же поменяли цвет и раскраску, и все стали совершенно разными. К-К-О-И не любит, когда такое происходит с другом, это означает, что с ним что-то не так, а потому забеспокоился еще больше.
