Свои мысли о судьбе Польши, поляков, состоянии польской армии и впечатления о службе в рядах Французской военной миссии в 1919–1920 гг. де Голль изложил в переписке с родителями и дневниках. Именно они и позволяют заинтересованному читателю увидеть, какой образ поляков сложился у де Голля в эти годы.
* * *
Почему и как молодой французский офицер оказался в Польше? Проведя в немецком плену 32 месяца – с марта 1916 г. по ноябрь 1918 г., капитан де Голль, горячий патриот своей родины, видевший смысл жизни в том, чтобы «совершить во имя Франции выдающийся подвиг», испытывал после окончания войны чувство глубокой неудовлетворенности. Он пережил «все перипетии этой драмы – боевое крещение, атаки, обстрелы, ранения, плен»[82 - Голль Ш. де. Военные мемуары. Призыв 1940–1942 гг. М., 1957. С. 31.], но не смог внести собственного вклада на последнем, победном этапе военных действий. По словам известного отечественного историка и биографа де Голля Н.Н. Молчанова, годы плена сделали его участие в войне «каким-то неполноценным; он словно получил полуотставку»[83 - Молчанов Н.Н. Неизвестный де Голль. Последний великий француз. М., 2011. С. 47.]. Находясь в унылом расположении духа, капитан де Голль даже подумывал об уходе из армии[84 - Gaulle Ch. de. Mеmoires accessoires. 1921–1946. Р., 1997. Р. 66.]. Однако весной 1919 г. он принял решение отправиться в Польшу, где после обретения ею независимости была организована Французская военная миссия для помощи в создании польских вооруженных сил и укреплении обороноспособности молодого государства.
«Польская армия станет моей реабилитацией»[85 - Gaulle Ch. de. Lettres, notes et carnets. Т. 2. 1919 – Juin 1920. P., 1983. P. 13.], – напишет де Голль в своем дневнике. А в частном разговоре признается: «война – это ужасно, но мир, надо прямо сказать, это так скучно»[86 - Молчанов Н.Н. Указ. соч. С. 48.].
Для службы в Польше капитану де Голлю было необходимо пройти курсы переподготовки в Пехотинской школе городка Сен-Мексан, где он слушал лекции по повышению боевой подготовки офицеров, вернувшихся из плена. 28 января 1919 г. де Голль напрямую обратился к генералу Ашинару, первому главе Военной миссии, с просьбой о его назначении в польскую армию, которую во Франции набирал генерал Юзеф Геллер и которая собиралась пересечь всю Европу, чтобы «образовать костяк армии новой Польши»[87 - См. подр.: Guelton F. Op. cit.]. К концу 1918 г. в ней насчитывалось 6 дивизий, сформированных из поляков, «приехавших со всего света» и в годы Первой мировой войны воевавших по обе стороны линии фронта[88 - Уильямс Ч. Последний великий француз. Жизнь генерала де Голля. М., 2003. С. 64.]. Прибавьте к этому, – написал де Голль в письме отцу 9 мая, – серьезные разногласия противоположных устремлений, выступающих друг против друга гордынь, которые разъединяют здесь главных генералов и политических деятелей», а также «опасение, что кто-то поставит под сомнение твой авторитет»[89 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 26.]. Теперь эти разрозненные, с различными военными навыками и приемами тех национальных армий, в которых они сражались, отряды требовалось заново обучить и «создать в них некую объединяющую дисциплину». По словам английского ученого и биографа де Голля Ч. Уильямса, т. к. «американцы к тому времени, что говорится, умыли руки, а британцы больше не интересовались тем, что происходит на континенте, то бремя всех этих забот успешно возложили на Францию» [90 - Ibid. P. 65.].
В апреле 1919 г., подав рапорт об отправке в польскую армию в качестве военного советника, де Голль был официально прикреплен к Польской автономной армии, которая через Германию по железной дороге переправлялась в Польшу. Она включала в себя приблизительно 70 тыс. человек, из них 6 тыс. – французские военнослужащие, перед которыми ставилась задача «помочь свободному созданию Польского государства и защитить его от внешних враждебных вмешательств, возможных на его границах»[91 - Guelton F. Op. cit. По данным Ч. Уильямса, в армии Геллера находилось 2 тыс. французских офицеров под командованием генерала Анри, среди них – капитан де Голль.].
В рамках Французской военной миссии, возглавляемой генералом Полем Анри, капитан де Голль в период своего первого пребывания в Польше с апреля 1919 г. по май 1920 г. служил в качестве инструктора в Пехотинской школе, расположенной в маленьком городке Рембентув, недалеко от Варшавы. В ноябре 1919 г. он работал директором курсов военной переподготовки, а с декабря – директором курсов для высших офицеров польской армии. В короткий срок – два месяца – французским инструкторам предписывалось «сформировать, а правильнее сказать, заново создать» дивизию, передавая польским военным свои теоретические и практические знания, объясняя суть и особенности «наших доктрин и методов ведения войны». Завершив работу по подготовке одной дивизии, инструкторы «ожидали прибытия следующей»[92 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 34–35.]– писал в своем дневнике де Голль. За первые полгода существования Французской военной миссии в Польше открылось 16 специальных школ для обучения более 1200 польских офицеров. Среди них были и Военная школа Генштаба в Варшаве, и Пехотинская школа в Рембертуве, где преподавал де Голль.
Приехав в первый раз в Польшу (апрель 1919 г.), де Голль нашел ее «страной, лишенной ярких красок». В письме матери от 26 апреля он описывает «большие равнины песочного цвета с более-менее возделанными полями. Здесь [в Польше – Н.Н.] можно найти все, что идет в пищу – мясо, яйца, молоко, хлеб, масло. Но все стоит почти так же, как во Франции. Зато все, что изготовляется промышленным способом, невероятно дорого или его нигде не найдешь. Пара кожаных армейских ботинок продается за 2 000 марок. Эта страна действительно истощена войной, речь идет, конечно, не о людях, которых здесь очень много, но о ресурсах, всех, кроме аграрных»[93 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 25.]. Де Голль тревожился, что долго не получал от родных ответных посланий, и 23 мая 1919 г. отправил им одно письмо, в котором, в том числе, он рассуждал о поляках и своей жизни в Варшаве: «По-прежнему никаких новостей от вас! Почта здесь никудышная, как и все остальное… Русские в то время, когда они оккупировали страну, всячески мешали полякам делать что бы то ни было в торговле, промышленности, администрации, армии. Эти люди, представленные сами себе, ни в чем не хороши и, что самое ужасное, считают себя превосходными во всем. На придется приложить много усилий, чтобы заново создать страну с этими людьми. Однако для нас так интересно этого добиться, что следует попробовать. Варшава – город без особого стиля и характера, вместе с тем, довольно приятный и очень оживленный, в данный момент наполненный толпой людей, многие из которых носят знаки отличия [и награды – Н.Н.], прибывших сюда из России, Белоруссии, Литвы, где большевики захватили их земли, но, несмотря на свои несчастья, они безудержно веселятся… Все стоит невероятно дорого – приблизительно в три раза дороже, чем в Париже, и добропорядочное общество себе ни в чем не отказывает. Внизу [имеются в виду бедные варшавяне – Н.Н.] в городе копошатся 500 тысяч горемык, которые спрашивают себя, на что они могут жить, учитывая, что не функционируют ни заводы, ни торговля, не проводятся текущие работы.
И среди всего этого – бесчисленные [в публикации пропущено слово «евреи» – Н.Н.], смертельно ненавидимые всеми слоями общества, все – обогатившиеся посредством войны, которой они воспользовались за счет Русских, Бошей и Поляков, и достаточно расположенные к социальной революции, в ходе которой они собрали бы много денег в обмен на какие-нибудь преступные дела»[94 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 27–28.].
Французский капитан много ездил по Польше, жил в нескольких польских городах, видел жизнь простых поляков и столичного общества, пережил как мирный, так и военный периоды становления польской государственности. Свои впечатления от увиденного де Голль фиксировал не только в своих обычных дневниковых записях. Изложение драматических событий июля – августа 1920 г., когда решалась судьба независимой Польши он, анонимно опубликовал в ноябре 1920 г. в газете «Ревю де Пари» под названием «Битва на Висле, военный дневник французского офицера»[95 - Эта работа была позже издана в: Gaulle Ch. de. Articles et еcrits. P., 1975. P. 33–56.].
* * *
Формальным началом истории Польской республики считается 11 ноября 1918 г. Ведущие страны Антанты рассматривали новое государство в качестве своего потенциального союзника в Восточной Европе и были заинтересованы в боеспособной польской армии, способной защитить молодую республику, с одной стороны, от Советской России, мечтавшей распространить «мировую революцию» на всю Европу, а с другой – от Германии, которая, сумев возродиться экономически, возможно и даже вероятно захотела бы добиваться реванша. Большую роль в польском обществе играл Юзеф Пилсудский, который, освободившись из немецкого плена, был назначен Регентским советом «временным начальником» Польского государства, т. е. фактически главой Польской республики, и главнокомандующим войск (ноябрь 1918 г. – декабрь 1922 г.). Первым его шагом после обретения государственной власти стало формирование вооруженных легионов из патриотически настроенных граждан при непосредственной поддержке французского правительства. Исходя из провозглашенного им лозунга «Великая Польша от моря (Балтийского) до моря (Черного)» и воспользовавшись тем, что Польша де факто оставалась в состоянии войны с Советской Россией, а разграничительной демаркационной линии между ними не было установлено, польская армия весной и летом 1919 г. захватила значительные территории Литвы и Белоруссии.
Однако геополитические планы Пилсудского сталкивались с двумя серьезными преградами. На востоке от Польши большевистская Россия пыталась под лозунгом «мировой пролетарской революции» раздуть революционный пожар в соседних с ней странах – Польше и Германии. Непросто складывались отношения с союзниками в вопросе восточных границ Польши, решение которого должно было завершить «бесконечную вражду между поляками и украинцами», мешавшую стабилизации в Европе[96 - См. Guelton F. Op. cit.]. Пилсудский тяготился стремлением руководства Антанты ограничить территориальные притязания Польши на востоке исключительно районами с компактным проживанием поляков. Правящие круги Польской республики в противовес предложениям Антанты провести границу на основе принципа этнического разделения («линия Керзона») выдвинули идею создания «обширного конфедеративного государства под руководством Варшавы, которое объединило бы польские, украинские, белорусские, литовские, латышские и эстонские земли – то есть, по существу, попытались реанимировать Речь Посполитую»[97 - Сидоров А.Ю., Клейменова Н.Е. История международных отношений 1918–1939. М., 2006. С. 100.]. По их мнению, это был «лучший способ противостоять русскому влияния, будь Россия коммунистической или белогвардейской, а затем закрепить за Польшей те восточные границы, которые она заслуживает»[98 - См. Guelton F. Op. cit.].
В таком непростом геополитическом контексте предстояло функционировать Французской военной миссии генерала Анри. В преддверии зимы осенью 1919 г. Пилсудский отдал приказ остановить боевые действия. Польская армия, отодвинув фронт на 150 миль к северу и 100 миль к востоку, прекратила наступление. К тому же польскому руководству пришлось прислушаться к мнению союзников, которые «начали проявлять норов»: готовые помочь Польше «создать армию для защиты, если будет необходимо, от Германии», они не собирались «поощрять ее к масштабной экспансии»[99 - Уильямс Ч. Указ. соч. С. 67.]. Однако в апреле 1920 г. военные действия польской армии возобновились и поначалу проходили очень успешно: 7 мая она вступила в Киев и заняла плацдарм на левом берегу Днепра. Поляки находились в непосредственной близости от Одессы. Все изменилось в конце мая, когда успехи Польши обернулись столь же стремительным поражением. Красная армия перешла в контрнаступление, 12 июня поляки оставили Киев и стали беспорядочно отступать с такой же скоростью, с какой до этого они продвигались на восток. В июле РККА освободила Правобережную Украину и Белоруссию и вышла на «линию Керзона». Эти события совпали со второй поездкой де Голля в Польшу (июнь 1920 – январь 1921 гг.), куда он вернулся после пребывания в течение двух месяцев во Франции. На родине он пытался продолжить военную карьеру, но работа в отделе наград военного министерства в Париже показалась ему скучной, особенно учитывая, что молодой капитан был «человеком, жаждущим действий и заслуженного авторитета»[100 - Roussel E. Charles de Gaulle. P., 2002. P. 33.].
Служба де Голля в Польше наложилась на активную фазу советско-польской войны, в которой он смог поучаствовать в качестве военного специалиста и советника в Группе армии «Юг», а затем «Центр» под командованием молодого польского генерала Эдварда Рыдз-Смиглы. По словам отечественного биографа де Голля М.Ц. Арзаканян, капитан «возглавил батальон, сражавшийся на южном направлении против 1-й Конной армии Семена Буденного»[101 - Арзаканян М.Ц. Де Голль. М., 2007. С. 276.]. В это время на севере на Варшаву наступал знакомый ему по немецкому плену Михаил Тухачевский, в 27 лет уже командовавший армией. Убежденный коммунист, М. Тухачевский призывал красноармейцев «устремить свои взоры на запад», «где решаются судьбы мировой революции», и «через труп белой Польши» проложить «путь к мировому пожару»[102 - Цит. по: Дэвис Н. Белый орел, Красная звезда. М., 2016. С. 176.]. Перейдя в контрнаступление в конце мая 1920 г., Красная армия дошла в августе до Варшавы, где случилось «чудо на Висле»: поляки, казалось бы, уже проигравшие войну, собрались с силами и на патриотическом подъеме начали 16 августа неожиданное наступление, отбросили и разгромили советские войска, предопределив исход советско-польской войны.
* * *
В своем военном дневнике капитан де Голль рисует два разных образа Польши – до и после контрнаступления РККА летом 1920 г. Он вспоминает, что еще во время первого пребывания в Польше был поражен тяжелым социально-экономическим состоянием Польской республики: «отчаянное положение экономики», дефицит продовольствия («длинные и … мрачные очереди из женщин и детей перед продовольственными магазинами»), невероятный рост цен, падение курса «польской марки» (12 польских марок давали, по свидетельству де Голля, за «один наш скромный франк и 800 – за великолепный фунт стерлингов»)[103 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 36–37.]. При этом жизнь «столичного хорошо обеспеченного общества» со всеми его атрибутами – театрами, ресторанами, роскошно одетыми дамами, «галантными и бравыми кавалерами при саблях»[104 - Ibid. P. 37.]– создавала ощущение размеренного и праздного существования жителей Варшавы. Успешные действия польской армии весной 1920 г., по словам французского офицера, привели к взрыву патриотических чувств «этого народа, гордого по своей природе, но которому вековые страдания придали болезненную гордость… Я оставил Варшаву в состоянии опьянения от триумфа [после взятия Киева – Н.Н.]».[105 - Ibid. P. 36.]
Ухудшение положения на фронтах первоначально, казалось, никак не повлияло на настроение поляков, что вызывало недоумение де Голля: «Ни крика, ни движения толпы, – записал он 1 июля 1920 г. – Что это все означает? Спокойствие народа, уверенного в своей силе и доверяющего своей судьбе; или это покорность веками несчастной нации, у которой не было времени воссоздать живую душу и которую невзгоды не подтолкнули к действию?»[106 - Ibid. P. 37.]Через неделю капитан вновь вернется к этой мысли: «угнетенная, захваченная родина – это привычно для них [поляков – Н.Н.]»[107 - Ibid. P. 41.]. Он все чаще будет писать о «невзгодах, «бедах», «несчастной судьбе», «вечной тоске» польского народа. «Мое общее впечатление от страны посредственное, – отметил капитан в военном дневнике 13 июля. – Нищета продолжает распространяться. Каждые три месяца жизнь дорожает в два раза. Польская марка является сейчас самой слабой денежное единицей в мире (не считая рубля), и ничто не предвещает ее роста». Французский офицер настолько обеспокоен положением дел на фронтах советско-польской войны, что полагает: для Польши «настало самое время сдерживать себя, подписать мир с Русскими, по-простому договориться со своими соседями Литовцами, Немцами и Чехами и приняться за работу»[108 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 77–78.].
Особо угнетало де Голля состояние польской армии, ради формирования и обучения которой он, собственно говоря, и приехал в Польшу весной 1919 г. В своих дневниковых записях о событиях «польской кампании» больше всего страниц де Голль посвятил проблемам, с которыми столкнулась возрождаемая польская армия. Он отмечал отсутствие у польского военного руководства четких методов управления, что вело к «снижению эффективности, необходимой для функционирования любой армии». Характерная для польских вооруженных сил большая текучесть кадров командного состава имела, по его мнению, своим следствием то, что «войска получали либо устаревшие, либо уже не нужные приказы». Это, в свою очередь, приводило к невыполнению приказов и неповиновению со стороны солдат[109 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 94.]. Де Голль указывал на неумение армейского руководства координировать действия воинских частей, осуществляя миссию взаимодействия; он описывал их как абсолютно разрозненные формирования, «каждое из которых действовало по своему усмотрению»; «несмотря на боевые качества пехоты, командование плохо регулирует ход марша … Никогда не фиксируется маршрут. Им [полякам – Н.Н.] неизвестно понятие отправной точки для построения колонн. Они не делают привалов. Артиллеристы часто передвигаются, не соблюдая расстояния между орудиями»[110 - Ibid. P. 97–98.]. По словам де Голля, польские командиры «часто надеются на случай», не желая четко следовать разработанным тактическим планам[111 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 46.]. Другие французские военные также расценивали методы ведения поляками боевых операций как контрпродуктивные, полагая, что «следовало изменить стратегическое видение [польского военного руководства – Н.Н.], которое должно быть нацелено на победу»[112 - Pasztor M. et Lieutenant-colonel Guelton F. La Bataille de la Vistule, 1920 // Cahiers du Centre d’еtudes d’histoire de la Dеfense. 1999. Cahier № 9. P. 245.].
Однако многие польские командиры иначе смотрели на проблему «иностранной помощи». В беседе с одним из них 11 июля 1920 г. де Голль услышал следующее: «Помощь из заграницы? Бесполезная, даже вредная вещь, т. к. она лишит войну национального характера! Изменение методов в тактике, организации, в обучении, да зачем? Только Поляки знают характер войны, которую они ведут с Русскими. Они воспользуются собственными советами».[113 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 40.]
Де Голль противоречиво описывал состояние вооружения польской армии. Судя по его военному дневнику, первоначально поляки крайне неохотно вступали в армию, а среди добровольцев наблюдалось «много студентов, некоторое количество рабочих и крестьян», часто вооруженных «ненастоящим оружием, которого на всех не хватает»[114 - Ibid. Р. 38.]. Но из другого источника – публикации писем, записей и дневников де Голля – следует, что «солдаты имели все необходимое» (страны Антанты снабжали молодое польское государство военно-техническим оборудованием и вооружением), хотя часто не знали, «как пользоваться автоматическим оружием, о чем свидетельствует незначительное количество раненых со стороны противника»[115 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 96.]. Де Голль с неодобрением отмечал, что в польской армии мало использовались танки и артиллерия, а кавалерия не умела «должным образом применять огонь и пулемет». По свидетельству французского офицера, «у польской армии есть автомобили, мотоциклы, мотоколяски в достаточном количестве для того, чтобы обеспечить передачу оружия очень быстро, несмотря на плохое состояние дорог. Но их использование очень плохо организовано»[116 - Ibid. P. 98.]. К тому же военные автомобили не являлись крупногабаритными и на разбитых дорогах могли перевозить только легкий груз, а железных дорог явно не хватало. По словам де Голля, «скорость передвижения заставляет подразделения тащить за собой много вещей», что приводило «к заторам на маршрутах и значительному увеличению колонн [на дорогах – Н.Н.]»[117 - Ibidem.].
В ходе советско-польской войны де Голль в своем дневнике за 8, 15 и 30 июля вновь поднимает проблему организации переброски военного транспорта польской армии. С удивлением и снисходительностью западного европейца он отмечает «отвратительное состояние» польских дорог, «которые никогда не были хорошими, а после шести лет войны стали ужасающими», и задается вопросом, «могут ли эти поезда, которые перевозят подкрепление и боеприпасы, открыть для себя секрет передвижения со скоростью, большей, чем 1 км/час?» [118 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 39.]Но сильнее всего капитана французской армии поразили «подводы», которые использовались для переброски вооруженных отрядов, боеприпасов, оружия, продовольствия и эвакуации людей: «солдаты держатся около них на манер норманнов, которые плыли рядом со своими кораблями». Крестьяне, у которых эти подводы и лошадей власти реквизировали для нужд армии, почти всегда их сопровождали, рискуя жизнью, но «это единственный способ их охранять и получить обратно» [119 - Ibid. P. 42.].
В своем военном дневнике де Голль много рассуждает о смирении и покорности «славян», к которым он, видимо, относит не только этнических поляков. Сравнивая их с «бесстрашными французами», он утверждает, что «чувство опасности их не возбуждает, а, наоборот, делает слабыми». Чем ближе кризис, тем меньше они на него реагируют, пишет де Голль. Вот почему «в любую историческую эпоху кучка варваров могла властвовать на этих огромных территориях»[120 - Ibid. P. 37.]. Французский капитан также отмечает «религиозную и грустную экзальтацию, которая свойственна всем народным проявлениям» у славян. Да, вот она, душа Польши; чтобы ее обнаружить, надо видеть и слышать эти массы простых людей. Трагична судьба этих народов, энергия и характер элит у которых никогда не поднимались до высоты добродетелей и доброжелательности низших слоев [общества – Н.Н.]»[121 - Ibid. P. 38.].
Де Голль, как и другие французские офицеры, с середины июля получил разрешение правительства воевать на стороне поляков. В ходе военной кампании он сумел увидеть жизнь и быт не только солдат, но и мирных жителей. Польские крестьяне времен советско-польской войны предстают в облике бережливых, молчаливых, равнодушных и смирившихся со своей судьбой тружеников. Жалкое впечатление произвели на де Голля те населенные пункты, через которые проходили польские войска. В своем военном дневнике за 30 июля 1920 г. он описывает городок Боромель: «всё – колодцы, площадь и дома безвозвратно загрязнены из-за естественной для жителей халатности и бесконечного продвижения недисциплинированных войск»[122 - Ibid. P. 46.]. «Во всех отвоеванных деревнях, – продолжает свой рассказ капитан 1 августа, – население показалось [ему – Н.Н.] абсолютно равнодушным [к своей судьбе – Н.Н.] … Они остаются у себя дома, когда идет битва, и отправляются работать в поле, когда военные действия удаляются от них. Я видел, как две крестьянки невозмутимо трудились в нескольких шагах от двух русских, убитых менее часа назад»[123 - Ibid. P. 47.]. По свидетельству французского капитана, крестьяне были вынуждены жить в тяжелейших условиях и «озабочены исключительно тем, чтобы спасти от безжалостных реквизиций последний кур, последнюю свинью и старую лошадь, которые у него еще остались. За три года Киев переходил из рук в руки восемнадцать раз. В темной душе пахаря живет одна страсть: ненависть к солдату, будь он солдатом армии Ленина, Петлюры, Деникина или Пилсудского. Одни и те же деревни восставали против каждой из этих группировок. В глуши одних и тех же лесов были замучены и убиты одинокие большевики, поляки, украинцы и русские»[124 - Ibidem.]. С большим огорчением, близким к презрению, в своем военном дневнике де Голль описывал состояние польской армии в тот момент, когда военные действия были перенесены на национальную территорию Польши и, казалось бы, населению следовало еще сильнее сплотиться для отпора врагу: «поляки бегут», «генералы обескуражены», «нет порядка в войсках»[125 - Ibid. P. 39.], часты случаи мародерства и отказа выполнять распоряжения. Де Голль отмечал и удручающее состояние средств связи у польской армии: военные использовали устаревшие приемы передачи сообщений по печатному телеграфу, по телефону или через устные приказы. Де Голль удивлялся, что у поляков не существовало новой на тот момент, быстрой и четкой техники – радиотелеграфа (T.S.F.)[126 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 97.]. Запись военного дневника капитана за 14 августа, накануне решающей битвы на Висле, гласила: «Все сложно: ни телефона, ни беспроволочного телеграфа, ни оптических приборов»[127 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 50.]. Де Голль также жаловался на крайне низкую организацию доставки продовольствия в армию: «вопрос об ужине даже не встает», – написал он 1 августа.
Критикуя общие методы функционирования и управления польской армией, де Голль одновременно искренне восхищался личными качествами польских солдат и офицеров, а их готовность пожертвовать своей жизнью во имя родины рождала у капитана чувство глубокого уважения. Он с большим одобрением отмечал выносливость, боевой настрой и скорость передвижения в пешем строю солдат польской армии.
В какой-то момент де Голль почувствовал, что по мере приближения советских войск к столице появились «поразительные перемены» в настроениях и моральном состоянии польского населения. Он увидел другую Польшу: «Когда я оставил Варшаву, – писал французский офицер о весне 1920 г., – она была пьяна от триумфа, а столичная жизнь полна развлечений и наполнена радостным ожиданием скорой победы». Теперь же, когда существованию их страны грозила смертельная опасность, «люди всех сословий и возрастов встали под знамена». Повсюду служили торжественные мессы, чтобы призвать Бога помочь в борьбе против «безбожников» – большевиков и, возможно, против лютеран, «если пруссаки захотят воспользоваться тяжелым положением Польши и ударить в тыл»[128 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 98–99, 102.]. В своем военном дневнике за 30 июля он с удовлетворением отметил: «наконец-то чувство наступления возродилось в рядах наших союзников [Польши – Н.Н.]! А с ним возродились авторитет командиров и дисциплина солдат. И вовремя! Войска сражались, постоянно отступая, в течение шести недель: личный состав сократился до минимума, уныние давит на сердца и омрачает сознание, усталость и лишения тяготят измученные тела. Но вот, от военного руководства до солдата – все воспрянули духом. Командование, ранее охваченное оцепенением, вновь овладело собой: у него вновь пробудилась воля к победе, и тут же подкрепления, боеприпасы и провиант появились в войсках. Порядок проник в умы и в ряды бойцов, в сердце солдата вернулось доверие, а на его уста – песня»[129 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 44.].
Взрыв патриотических настроений – «взлет национального чувства, которое превосходило все конъюнктурные политические и идеологические соображения»,[130 - Guelton F. Op. cit.]был близок сердцу французского офицера. 5 августа 1920 г. он написал в военном дневнике о большом количестве добровольцев и быстром росте численности польской армии. На изменение морального духа «польских братьев» де Голль вновь обратил внимание 14 августа накануне решающего сражения за Варшаву: «поляки подтянулись, настроены серьезно, среди них пробежал ветер победы, который я хорошо знаю»[131 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 49.]. По свидетельству французского капитана, «город [Варшава – Н.Н.], несмотря на обычно свойственную ему беспечность, чувствует русских у своих дверей. Но теперь он уже не покорится безропотно [врагу – Н.Н.]: надо побеждать. Мученичество имеет свое величие, но оно несравнимо с величием триумфа»[132 - Ibid. P. 48.]. Де Голль описывает подготовку столицы к сражению на Висле: вырыты траншеи, восстановлена связь, везде вводится суровая дисциплина; реорганизованные подразделения польской армии способны теперь закрепиться на местности; много добровольцев; улицы и кафе опустели; все ждут наступления[133 - Ibidem.].
Выигранную поляками битву за Варшаву – «чудо на Висле» – де Голль назвал «прекрасной операцией… Наши поляки были окрылены, проводя ее, и эти же самые солдаты, еще неделю назад физически и морально измотанные, бегут вперед, совершая 40-километровые переходы в день. Дороги забиты жалкими толпами пленных и вереницей подвод, отнятых у большевиков»[134 - Ibid. P. 51.]. 26 августа, который станет последним днем записей в его военном дневнике, капитан написал еще несколько слов о победе поляков в войне с Советской Россией. По его признанию, общаясь с ними, «чувствуешь справедливую гордость [этого народа – Н.Н.] первой большой победой, одержанной возрожденной Польшей»[135 - Ibid. P. 54.]. Де Голль отмечал, что к концу советско-польской войны польская армия – «не без помощи французских инструкторов» – превратилась в довольно слаженный военный механизм с достаточно хорошей организацией управления вооруженными силами и высоким моральным духом. Вместе с тем, де Голль объективно оценивал боевую подготовку и умение вести бой польских военных, которых он призвал «принять Организацию и обучиться Методу» для дальнейших военных успехов[136 - Ibidem.].
Интерес де Голля к Польше после ее победы на Висле возрос в свете новой расстановки сил на европейской арене. В буржуазной Польской республике многие французские офицеры – включая де Голля – увидели молодое и энергичное государство на восточных границах Германии, способное вместе с Францией противостоять потенциальной немецкой агрессии. Это было тем более важно, что Россия оказалась утерянной в качестве традиционного союзника Третьей республики в борьбе с ее наследственным врагом. «Что касается Германии, – говорил де Голль, – … на континенте нам нужен союзник, на которого мы сможем всегда рассчитывать. Польша станет таким союзником»[137 - Цит. по: Уильямс Ч. Указ. соч. С. 72.]. Вместе с тем, изучение личных документов капитана де Голля показывает, что он дистанцировал «свою» Францию, «бесстрашную, мудрую, полную решимости»[138 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 55.], о цивилизаторской миссии которой он неоднократно упоминал в военных мемуарах, от «другой» Европы – Восточной, менталитет народов которой, политические и культурные традиции, исторические судьбы резко отличались от западноевропейских. Не стоит забывать и то, что участие французских военных – прямое или опосредованное – в «польской кампании» рассматривалось патриотом своей страны капитаном де Голлем как возможность возвеличить заслуги Франции в борьбе с идеологическим врагом – большевизмом (офицер предвидел к тому же кратковременное сближение Германии с Советской Россией и считал, что «германцы и московиты могли бы снова искать путь к объединению»)[139 - См. подр.: Guelton F. Op. cit.]и продемонстрировать безусловное военно-политическое преобладание Третьей республики в Европе.
«Каждое из наших усилий в Польше – это еще немного славы для Вечной Франции», – напишет де Голль в своем дневнике. Она, по словам французского военного, «стала для Европы мощной и бескорыстной рукой, на которую опираются, к которой взывают во время невзгод.
Здесь [в Польше – Н.Н.], за исключением нескольких ненасытных честолюбцев, нескольких задетых гордецов, нескольких ревнивых военных, все желают поддержки Франции, все верят в ее силу и ее справедливость… Из глубины своей беспокойной души Польша снова взывает к нашей помощи»[140 - Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975, Р. 41–42.]. В заключение хотелось бы еще раз отметить, что в личных документах французского капитана мы видим образ Польши через призму ее восприятия «человеком Запада». Соприкосновенность с различными сторонами жизни польского общества, чьи культурно-политические реалии не всегда совпадали с представлениями «настоящего европейца» о морально-этических принципах и способах функционирования военно-политических структур; неопытность польской политической элиты; отсутствие в течение долгого времени у поляков, с точки зрения де Голля, чувства ответственности за свое будущее, собственно говоря, и сформировали у него ту оценку поляков и Польши, о которой говорилось в начале статьи: одновременно суровую и снисходительную.
Наумова Н. Н
Французские либералы в первой половине XX века[141 - Впервые опубликовано: Наумова Н.Н. Французские либералы в первой половине ХХ в. // Французский либерализм в прошлом и настоящем. М, 2001. С. 159–178.]
Изучение либерализма XX в. – непростое дело. По справедливому замечанию французского политолога Н. Русолье, никакое другое политическое течение не испытывало столько сложностей из-за семантических затруднений (экономический или политический либерализм), из-за ассоциации идей (либерализм – центризм, модернизм – «золотая середина») или из-за схожести его политических организаций (от партии радикалов и группы Демократический Альянс времен III Республики до Союза за французскую демократию В. Жискар д’Эстена)[142 - Dictionnaire historique de la vie politique fran?aise. P., 1995. P. 585–586.].
В первой половине XX в. идеи либерализма наиболее последовательно отстаивали группировки «умеренных», в первую очередь Демократический Альянс и Республиканская федерация.
Возникший в 1901 г. Демократический Альянс именовал себя сторонником «либеральной, демократической, антиэтатистской… светской республики» и в своей деятельности исходил из принципа «ни реакции, ни революции»[143 - О Демократическом Альянсе см. подробнее: Ibid. P. 49–53; Siegfried A. Tableau des partis en France. P. 1930; Berl E. La politique et les partis. P., 1932; Histoire des droites en France. P., 1992. V. 1–3.]. Политические заявления лидеров Демократического Альянса (Р. Пуанкаре, Л. Барту, позже – П. Рейно, П. Фландена и др.) включали, прежде всего, требования зашиты «принципов 89 года», всеобщего избирательного права и демократии. Не возражая против отделения школы от церкви, а церкви от государства, Демократический Альянс оговаривал, что осуждает монополию государственного образования и является защитником частных религиозных школ. В социальной области, допуская возможность проведения ряда реформ как способа примирения классов и установления социального мира, лидеры Демократического Альянса предупреждали об опасностях этатизма – «первого шага к коммунизму»[144 - Le Temps. 1932. 20 mars.]. Под «этатизмом» умеренные тогда понимали любое государственное вмешательство в экономику и социальную сферу, особенно различные проекты национализации предприятий и попытки применения планового начала в организации производства. Поскольку таких реформ в 20-е годы требовали левые партии, умеренные и их главный рупор – крупнейшая газета правого толка «Тан» видели в этатизме «предвестника социализма»[145 - Ibid. 1932. 5 fеvr.].
В экономической области Демократический Альянс в духе классического либерализма высказывался против государственного вмешательства в хозяйственную жизнь, за развитие частного предпринимательства, рыночных отношений, бюджетное равновесие и «дешевое государство». Хотя руководители Демократического Альянса, в первую очередь Фланден, иногда называли себя «левыми республиканцами», пытаясь привлечь на свою сторону электорат партии радикалов, эта политическая группировка умеренных прочно заняла место правого центра[146 - См.: Histoire des droites en France. P., 1992. V.1. P. 543.]. Демократический Альянс представлял интересы части крупной промышленной и торговой буржуазии, предпринимательских союзов. Вплоть до начала 30-х годов он являлся осью всех правоцентристских правительственных коалиций, в том числе Национального блока (1919–1924 гг.) и Национального единения (1926–1929 гг.), руководимых лидером Демократического Альянса – Р. Пуанкаре.
Другим крупным политическим объединением умеренных либерального толка являлась Республиканская федерация, расположенная на политической сцене несколько «правее» Демократического Альянса. Ее основные программные положения[147 - О Республиканской федерации см. подробнее: Ibid. P. 371–372; Siegfried A. Op. cit.; Berl E. Op. cit.; Histoire des droits en France. P., 1992. V. 1–3.]включали защиту демократии и «принципов 89 года», свободу предпринимательства, невмешательство государства в экономическую жизнь. Республиканская федерация объявляла себя «принципиально антиэтатистской» партией[148 - Siegfried A. Op. cit. P. 182–184.]. Ей был свойственен социальный консерватизм и нежелание пойти даже на незначительные уступки трудящимся. Первое десятилетие XX в. Республиканская федерация требовала упразднить «светские законы», отделявшие церковь от государства и от школы, и высказывалась за предоставление государственных субсидий частным, т. е. религиозным школам. Она выступала за увеличение государственных расходов на военные нужды. Основатель Республиканской федерации О. Изаак, а затем ее наиболее известный лидер – Л. Марэн. пытались превратить со в крупную политическую силу, способную конкурировать с Демократическим Альянсом и противостоять «левой опасности» со стороны возникшей в начале XX в. Социалистической партии (СФИО), а затем Коммунистической партии (ФКП). Республиканская федерация представляла в первую очередь интересы французской финансово-промышленной олигархии, верхушки католической церкви и военных кругов.
Обе группировки умеренных имели много общего. По известной классификации французского политолога Дюверже[149 - Duverger M. Les partis politiques. P., 1951. P. 84–85.], Республиканская федерация и Демократический Альянс относились к «партиям кадров», деятельность которых оживлялась лишь в периоды избирательных кампаний. Группировки умеренных не имели официальных партийных программ и уставов; у них отсутствовала дисциплина голосования в парламенте. Обе они защищали принципы политического либерализма: гражданские права и демократию[150 - Cм. Nouvelle histoire des idеes politiques. P., 1987. P. 575–578.]. Под гражданскими правами умеренные подразумевали права человека не подвергаться насилию, пользоваться свободой слова, печати, перемещения, создания ассоциаций и др. Демократию они отождествляли с правом участвовать в выборах на основе всеобщего голосования. Защита республиканских завоеваний и парламентаризма, который для умеренных был неразрывно связан с всеобщим избирательным правом, сочеталась с требованием провести «реформу государства», чтобы укрепить исполнительную власть и создать «сильное, стабильное правительство»[151 - Le Temps. 1932. 7 avr.]. Позиции Демократического Альянса и Республиканской федерации оказались схожими и в «школьном вопросе», ибо обе группировки осуждали «государственную монополию в воспитании нового поколения»[152 - Ibid. 1932. 8 avr.].
Экономический либерализм умеренных проявлялся в защите частного предпринимательства и частной инициативы, неприкосновенности собственности, отрицания целесообразности государственного вмешательства в экономику. Правда, первая мировая война внесла некоторую корректировку в представления либералов о роли государства в экономической жизни общества, прежде всего в связи с военными потребностями. В годы войны умеренные не возражали против государственного распределения сырья, заказов, рабочей силы; против строительства государственных военных заводов и национализации части железных дорог. Однако создание системы военно-государственного регулирования экономики умеренные рассматривали как временные меры, вызванные войной.
После окончания войны государственное вмешательство не исчезло. Государство продолжало контролировать часть железных дорог и военных заводов, сохраняло монополию на общественные службы, принимало самое активное участие в ликвидации военных разрушений и восстановлении промышленных предприятий, предоставляло крупные субсидии и заказы монополиям[153 - См. подробнее: Перович М. М. Государственно-монополистический капитализм во Франции. Киев, 1969.].
Проблема роли государства и его функций в современных условиях превратилась в важную тему идейно-политических дискуссий. Наиболее динамичные фракции буржуазии, представляемые группой одного из лидеров Демократического Альянса, А. Тардье, стремились обновить и модернизировать французскую политэкономическую мысль[154 - См. подробнее: Ставила И. М. Внутренняя политика правого блока и борьба партий во Франции (1929–1932 гг.). Дисс. на соиск. ученой степени к.и.н. М., 1987.]. Они отрицали старые догмы экономического либерализма и предлагали активизировать государственное вмешательство в хозяйственную жизнь. Однако подавляющая часть умеренных по-прежнему отстаивала незыблемость экономических постулатов либеральной доктрины.
* * *
Мировой экономический кризис 1929–1932 гг. привел к усилению государственного вмешательства в социально-экономическую область. Отдельные представители правящего класса стали осознавать, что политика государственного регулирования экономики носила не временный характер, связанный с кризисом, а была рассчитана на более длительный исторический период. При этом они продолжали резко отрицательно относиться к «этатизму»[155 - См., например, выступление г. Жермен-Мартэна, министра финансов в правительстве Тардье: Le Temps. 1930. 1 juin.]
Большинство умеренных, в первую очередь лидеры Республиканской федерации, пытались максимально ограничить государственное регулирование экономики. Признав право государства на вмешательство в «исключительных условиях» затяжного экономического кризиса, они стремились свести его к минимуму, «не дать ему превратиться в систематический этатизм», пойти по пути «парализующего и разрушительного интервенционизма»[156 - Le Temps. 1930. 6 mars; 1931. 1 juin.].Умеренные предлагали бороться с кризисом путем оздоровления финансов за счет бюджетной дефляции – сокращения расходов главным образом на социальные нужды и содержание государственных служащих[157 - Ibid. 1932. 7, 17 avr.].
В условиях кризиса и обострившейся классовой борьбы особенно большое значение приобрели социальные вопросы. В 20-е оды французское социальное законодательство существенно отставало от других стран. Во Франции отсутствовала общенациональная, государственная система социального страхования, и ее введения энергично требовали профсоюзы и другие левые силы. В среде умеренных велись горячие споры о возможности и целесообразности создания системы государственного страхования. Они особенно усилились, когда весной 1928 г. Палата депутатов приняла закон о социальном страховании, который должен был вступить в силу в феврале 1930 г. По мнению его противников, главным образом членов Республиканской федерации, но и части Демократического Альянса, появление закона о социальном страховании, который заставит предпринимателей платить обязательный страховой взнос, «нарушит принцип свободного размещения доходов, а значит и принцип собственности». Они предрекали, «чрезмерное бремя» социального страхования превратится в «смертельную угрозу» для национальной экономики[158 - Ibid. 1930. 23 janv.]. Защитниками системы социального страхования в среде умеренных стали видные государственные деятели, члены Демократического Альянса – председатель Совета министров Франции А. Тардье и министр финансов в его кабинете П. Рейно. В своей правительственной программе, оглашенной в ноябре 1929 г.[159 - Ibid. 1929. 8 nov.], Тардье уделил большое место роли государства в экономическом развитии страны в рамках предложенной им «политики национального оснащения». Учитывая снижение жизненного уровня, «особенно менее имущего класса», он пообещал «как можно быстрее» ввести в действие закон о социальном страховании.
Сторонники Тардье полагали, что современное государство обязано взять на себя часть ответственности за риск и негативные стороны быстро развивающегося «индустриального общества», а предприниматели – часть расходов на социальные нужды. При этом лидеры Демократического Альянса подчеркивали вынужденный характер социальных законов и невозможность для государства идти на дальнейшие «безумные расходы»[160 - Ibid. 1932. 8 avr.]. Тем не менее, это был отход от традиционных постулатов экономического либерализма, чуждого идее государственной деятельности в социально-экономической сфере.
Расхождения среди умеренных по социально-экономическим вопросам свидетельствовали о появлении в их лагере двух тенденций: либерально-реформистской и консервативной. В политической области также наметились некоторые новые тенденции. Отступая от классического парламентаризма конца XIX в., умеренные требовали «ревизии конституции» с целью усилить исполнительную власть. Они предлагали ограничить прерогативы парламента и сократить число его депутатов; осуществить на практике право президента распускать Палату депутатов и назначать новые выборы; запретить государственным служащим вступать в профсоюзы и устраивать забастовки[161 - См., например: Le Temps. 1932. 8, 29 avr.].
Объединял умеренных антисоветизм и антикоммунизм. Несмотря на заявления о терпимости к «чужим порядкам и идеям» («моральный либерализм» по терминологии французского социолога Кольма)[162 - Cм: Nouvelle histoire des idеes politiques. P. 578.], умеренные резко отрицательно оценивали деятельность ФКП и советского правительства. Они характеризовали ФКП как антинациональную организацию, которая пытается «организовать восстание против государства» и «развязать гражданскую войну», ведет «шпионскую деятельность в пользу Советов». Советский Союз они обвиняли в «кровавой диктатуре» и «полном попрании человеческой личности»[163 - Le Temps. 1929. 18 juillet; 1918. 31 dеc., 8 nov.; 1927. 9 dеc.].
В целом, межвоенный период можно охарактеризовать как время политического расцвета либеральных группировок. В это же время проявились первые различия в подходах умеренных к определению роли государства в экономическом развитии общества, хотя по-прежнему все либералы рассматривали этатизм как «главное препятствие» для «естественного функционирования рыночного механизма капиталистической экономики»[164 - Ibid. 1931. 6 nov., 28 dеc.]. В социальном вопросе также наметился отход от традиционных постулатов классического либерализма в сторону социального либерализма. Частью умеренных допускалось вмешательство государства в социальную область как вынужденная мера, целью которой объявлялось смягчение классовых противоречий и постепенная интеграция рабочих в буржуазное общество.
Эволюция взглядов французских либералов, наблюдавшаяся в конце 20–30-е годы, была прервана второй мировой войной, которая внесла существенные изменения во многие традиционные представления, образ жизни и политические пристрастия французов.
* * *
Вторая мировая война резко изменила положение французских либералов. После немецкой оккупации Франции летом 1940 г. их организации фактически распались, а многие политические лидеры умеренных поддержали сотрудничавший с оккупантами режим Виши и его главу – маршала Петэна. 10 июля 1940 г. депутаты Республиканской федерации почти единодушно высказались за предоставление всей полноты власти Петэну, хотя наиболее известный их лидер Марэн не скрывал своей враждебности к вишистскому режиму[165 - См. подробнее: Ferro M. Pеtain. P., 1987. P. 150.]. Виднейший руководитель Демократического Альянса Фланден, наоборот, стал министром в правительстве Виши. И хотя часть умеренных отказалась от сотрудничества с Виши и потом их представители – А. Мюттер от Республиканской Федерации и Ж. Ланьель от Демократического Альянса – даже входили в Национальный Совет Сопротивления, их участие в Сопротивлении было невелико.
После освобождения страны умеренные оказались в полной растерянности: их позиции были серьезно поколеблены сотрудничеством с правительством Виши, партийные структуры распались, многие известные лидеры подвергнуты судебному преследованию за сотрудничество с оккупантами. В глазах общественного мнения умеренные выглядели главными виновниками поражения Франции в 1940 г. и вынуждены были нести ответственность за участие в правительстве Виши и неучастие в движении Сопротивления. По словам крупного французского политолога Р. Ремона, в 1945 г. они были «отвергнуты избирателями, покинуты своими бывшими сторонниками, оттеснены от власти; казалось, им больше нечего ждать от будущего»[166 - Rеmond R. La droite en France de la Premi?re Restauration ? la V Rеpublique. P., 1968. V. 2. P. 239.]. Произошла серьезная дискредитация идейно-политических основ правоцентристских партий: их идеалов, политической традиции, идейных установок. «Старые – на свалку!» – подобные лозунги звучали в 1945 г. на одном из собраний новой политической партии Народно-Республиканское движение (МРП), требовавшей объединить «все прогрессивные силы против попыток «ретроградов» повернуть вспять историю»[167 - Archives du MRP. MRPS 36. Еlections lеgislatives. Dossier 1.](речь шла о полуразвалившихся группировках Демократического Альянса и Республиканской федерации. – Н. Н.)
В освобожденной Франции, жаждавшей политических перемен и широких социально-экономических реформ, где у власти находилась левоцентристская трехпартийная (ФКП, соцпартия, МРП и голлисты), выдвигавшая лозунги политического и социального переустройства общества, в котором большая роль отводилась государству, «традиционным правым» не было места. Складывалось впечатление, что «предвоенные правые партии… умирали», а вместе с ними и их либеральная традиция[168 - Richard G. Le Centre national des indеpendants et paysans de 1948 ? 1962, ou l’еchec de l’union des droites fran?aises dans le parti des modеrеs. P., 1998. P. 24.].
Следуя основным положениям программы НСС, трехпартийная коалиция и глава Временного правительства генерал де Голль намеревались наказать вишистских преступников и их сообщников, национализировать крупные предприятия, банки и даже некоторые отрасли промышленности, ввести широкую систему социального обеспечения. Все эти правительственные мероприятия шли вразрез с либеральными установками «традиционных правых».
Умеренные попытались интегрироваться в изменившуюся, пугающую своим «радикализмом» действительность. Но рассчитывать на поддержку избирателей в послевоенной Франции могли лишь те партии, которые открыто высказывались за перемены. Умеренные же оказались неспособными адаптироваться к условиям нового морально-психологического и политического климата в стране. Все их усилия воссоздать или, может быть, объединить Демократический Альянс и Республиканскую федерацию не дали желаемых результатов[169 - Подробнее см.: Histoire des droites en France… P. 342–343.].
Итоги муниципальных выборов весны 1945 г. оказались для них столь катастрофическими в 1935 г. Демократический Альянс и Республиканская федерация контролировали 51 % коммун, а в 1945 г. – только 11,5 %)[170 - L’Annеe politique, 1944–1945. P., 1946. P. 203.], что становилось ясно: умеренным необходимо создать новые, «обновленные», по словам А. Мюттера, политические формирования, во главе которых стояли бы лидеры, известные своим участием в движении Сопротивления; сделать более привлекательными для избирателей идейные установки, не отказываясь от главных постулатов либеральной доктрины[171 - Cм. Mutter A. Les idеes essentielles du PRL. P., 1946. P. 4.]. И хотя Демократический Альянс и Республиканская федерация официально еще продолжали существовать и даже участвовали в выборах, в 1945–1946 гг. на их обломках возникли сразу три новые организации умеренных: Республиканская партия свободы (ПРЛ), Крестьянская партия и движение «независимых республиканцев».
* * *
Наиболее представительной и влиятельной организацией умеренных в первые послевоенные годы являлась ПРЛ, образованная в декабре 1945 г. бывшими членами Демократического Альянса Ж. Ланьелем и А. Мюттером. Она претендовала на роль «четвертой крупной партии Франции» после политических объединений, входивших в трехпартийную коалицию, – ФКП, соцпартии и МРП.
Своей главной целью ПРЛ объявила «борьбу с господством трипартизма» и «защиту экономического либерализма»[172 - Цели ПРЛ изложены по ее программе: Le Programme du PRL. P., 1946. P. 1–41.]. В соответствии с либеральной традицией ПРЛ выступала за «соблюдение всех свобод», всеобщее избирательное право, сильную исполнительную власть, «индивидуализм», «защиту частной собственности» и антиди-рижизм. Она резко критиковала «тотальный дирижизм в экономике, который неизбежно приведет к дирижизму в политике… а потом и к новой диктатуре». Государству программа ПРЛ отводила традиционную, с точки зрения сторонников экономического либерализма, роль «ночного сторожа»: «наблюдать, дополнять, согласовывать, предусматривать, информировать, но никогда не управлять». По мнению лидеров ПРЛ, «государственное управление не способствует ни развитию, ни увеличению производительности труда». Однако ПРЛ допускала одно «исключение из правил», позволявшее государству вмешиваться в экономику, а именно – «отсутствие частной инициативы», т. е. те случаи, когда частные предприниматели не проявляли заинтересованности в развитии тех или иных отраслей промышленности. Это могли быть дорогостоящие, не всегда рентабельные предприятия. Несколькими годами спустя Ланьель открыто заявил об изменившемся отношении либералов к роли государства в экономической жизни: «Классический либерализм не позволял государству вмешиваться в экономику. Сейчас обстоятельства стали другими, и мы призываем к неолиберализму»[173 - L’Echo rеpublicain de la libertе. 1950. Juillet.], который признает позитивную роль государства в экономике.
Осуждая политику национализации, проводимую трехпартийной коалицией, ПРЛ требовала вернуться к «нормальной экономике, основанной на рыночном механизме саморегулирования», в которой должны существовать не «тресты», а предприятия средних размеров как наиболее доходные. По мнению ПРЛ, именно национализация привела к «образованию чудовищных трестов-гигантов» в государстве и к «грабежу мелких акционерных предприятий».
Программа ПРЛ предлагала организовать «ассоциацию труда и капитала», призванную сгладить классовые конфликты, требовала государственного финансирования частных школ, выдвигала семью в качестве основной ячейки общества. Пропаганда защиты «старых моральных устоев» и «гражданственности» была обращена в первую очередь к средним слоям.
Вопреки устоявшейся практике умеренных периода III Республики ПРЛ ввела систему оформленного членства, приняла Устав, но так и не сумела превратиться в крупную политическую партию, хотя и французская пресса 40-х годов, и французские историки справедливо называли ее «самой солидной организацией традиционных правых»[174 - Le Monde. 1946. 2 fеvr. Histoire des droites en France. P. 343.].
Две другие новые группировки умеренных – Крестьянская партия и «независимые республиканцы» – действовали независимо от ПРЛ, хотя в их программных установках было много общего: защита личности и политических свобод; приверженность к принципам демократии и парламентаризма; «свобода образования», т. е. сосуществование государственных и частных школ и право их свободного выбора; резкая критика «административного и экономического дирижизма», национализации и социального законодательства; требование снизить государственные расходы; антикоммунизм[175 - L’Annеe politique, 1946. P., 1947. P. 123.]. Все три партии называли себя продолжателями либеральных традиций и последовательными борцами против «врага либеральной экономики – дирижизма»[176 - См., например: La Dеclaration du Parti paysan de l’union sociale. P., 1946. P. 1.].
Попытку объединить силы умеренных в один крупный политический центр предпринял летом 1948 г. Р. Дюше, которого впоследствии французский историк Ж.Л. Пиноль назвал «главным организатором послевоенной либеральной правой»[177 - Histoire des droites en France P. 337; О создании СНИ см. подробнее: Martinez G. Le Centre national des indеpendants et paysans de 1948 ? 1962. P., 1994.]. Основой центра стало малочисленное, но довольно известное своими лидерами – П. Рейно, А. Пинэ, Л. Марэн, Л. Жакино, Р. Коти – движение «независимых республиканцев», образованное в 1946 г. из представителей Республиканской федерации, которая постепенно сошла с политической сцены. Дюше дал своей организации и название – Национальный центр независимых правых либеральной ориентации»[178 - Duchet R. La rеpublique еpinglеe. P., 1975. P. 13.]. По словам Т.Ройно, базовые принципы программы нового движения включали в себя «осуждение административного дирижизма с его двумя главными прислужниками – мошенничеством и коррупцией, а также требование реформы национализированных предприятий и системы социального страхования, которые злоупотребляют государственными средствами»[179 - Цит. по: L’Annеe politique, 1949. P., 1950. P. 323.]. В январе 1949 г. СНИ принял Устав, а с 1950 г. начал издавать печатный орган – газету «Франс эндепандант» («Независимая Франция»), чье появление многие французские ученые расценивают как свидетельство «возрождения либеральной силы»[180 - См., например: Histoire des droites en France… P. 358; Richard G. Op. cit. P. 91–120.]. С возникновением СНИ умеренных все чаще стали называть «независимыми».
Из-за противоречий не принципиального, а, скорее, личного характера часть ПРЛ и Крестьянская партия вошли в СНИ только в 1951 г., незадолго до парламентских выборов 17 июня 1951 г., после чего СНИ был переименован в Национальный центр независимых и крестьян (СНИП). После окончания войны прошло семь лет, многие страсти поутихли, и новая «умеренная правая группировка… действовавшая в более благоприятных условиях. уверенно смотрела в будущее»[181 - Histoire des droites en France… P. 361.]. Это было связано в первую очередь с изменившейся международной и внутриполитической обстановкой во Франции. В результате начавшейся «холодной войны» еще весной 1947 г. из французского правительства были исключены коммунисты, и во Франции произошел сдвиг вправо. Руководители коалиционных кабинетов, состоявших из социалистов, радикалов и членов МРП, стали приглашать на министерские посты представителей группировок умеренных, которые постепенно интегрировались в систему IV Республики. «Холодная война», разгул антикоммунизма, колониальные проблемы, возникшие в связи с нараставшим национально-освободительным движением, отодвинули на задний план многие вопросы недавней истории, связанные с участием умеренных в правительстве Виши или поддержкой его, и сблизили все антикоммунистические силы от социалистов до умеренных. Накануне всеобщих выборов лета 1951 г. позиции объединенных «традиционных правых» выглядели довольно прочными, позволяя их лидерам надеяться на хорошие результаты.
* * *
На парламентских выборах 1951 г. СНИП выступал в традиционными для всех умеренных лозунгами, о которых уже не раз говорилось «реформа Конституции» в сторону усиления исполнительной власти, «отход от политики национализации», «приведение в порядок финансов», целесообразность политики экономического либерализма», принцип «свободы образования»[182 - France Indеpendante. 1951. 19 mai, 2 juin.]. «Независимые» обещали «защищать свободу, демократию и мир», преградить дорогу коммунизму, который, по их мнению, «неизбежно ведет к тоталитаризму» и «предает национальные интересы»[183 - Ibidem.].
Главными избирателями СНИП являлись представители мелкой и средней буржуазии, а само политическое объединение, по словам известного специалиста по истории либеральной правой во Франции С. Гийом, «отождествлялось с французским средним классом, вновь взявшим на вооружение либеральную идеологию»[184 - Guillaume S. Le CNIP et les classes moyennes // Les «modеrеs» dans la vie politique fran?aise de 1870 ? 1965. Colloque ? Nancy. 1998. Novembre. P. 37.]. Именно в его интересах лидеры СНИП обещали проводить свою экономическую и социальную политику, «которая избавит средний класс от бюрократизации, убивающей свободное предпринимательство, и проведет фискальные реформы, освобождающие его от грабительских налогов»[185 - France Indеpendante. 1954. 21 dеc.]. Газета «Монд», не отрицая поддержки СНИП средними слоями, отмечала также «значительный интерес французских деловых кругов» к его деятельности[186 - Le Monde. 1951. 21 juin.].
На парламентских выборах 1951 г. СНИП получил около 14 % голосов избирателей (для сравнения: ФКП – 26,5, соцпартия – 14,5, МРП – 12,8 %)[187 - Ibidem.]. Благодаря мажоритарной системе голосования он стал одной из главных политических сил Национального собрания и вошел в правоцентристскую коалицию, правившую во Франции в годы II легислатуры (1951–1955 гг.).
СНИП создавался как типичная «партия кадров», или нотаблей. Однако, находясь в окружении массовых организаций как левого лагеря (соцпартия и ФКП), так и правого (голлистское Объединение французского народа и совершившая эволюцию вправо к началу 50-х гг. МРП), СНИП взял на вооружение некоторые характерные черты «партий масс» – оформленное членство, устав, программу, съезды. Вместе с тем в духе либеральной традиции «независимые» заявили, что отказываются от жесткой партийной дисциплины, обязательной деятельности в партийных ячейках, четкого соблюдения всех пунктов программы. Строгое следование партийным решениям, по словам генерального секретаря СНИП Дюше, не соответствовало «духу движения и пониманию индивидуального либерализма его членов»[188 - France Indеpendante. 1956, 5 fеvr.].
Подобно либералам XIX в., «независимые» превыше всего ценили «автономность человеческой личности», «свободу самовыражения и принятия решений»[189 - Ibid. 1951. 5 avr.]. Пожалуй, наиболее ярко эту мысль выразил один из лидеров «независимых» А. Пинэ, в своем выступлении «Свобода на службе человека» на 1 съезде СНИП в 1954 г.: «Прежде всего и при любых обстоятельствах мы стремимся к уважению личности человека. Уважение личности – это уважение свободы, свободы самому строить свою жизнь и свою судьбу. Иными словами, это отказ от обезличивания человека»[190 - Ibid. 1954. 21 dеc.].
Таким образом, приверженность свободе самовыражения и разномыслию, лежащим в основе либерализма, оказала большое влияние на складывание организационной структуры СНИП, характеризовавшейся размытостью, аморфностью его строения, отсутствием единого лидера – вождя партии и дисциплины голосования, принуждавшей депутатов подчиняться воле руководителей. В СНИП никогда не было внутреннего единства, существовали разногласия по тактическим вопросам и в буквальном смысле слова склоки среди лидеров[191 - О разногласиях в СНИП подробное см.: Histoire des droites en France… P. 359, 365.]. Каждая из трех составляющих СНИП сохранила собственную депутатскую группу в Национальном Собрании.
«Независимые» считали себя хранителями либеральной традиции и отстаивали либеральные ценности. «Мы открыто заявляем о том, что мы либералы»; «мы должны защитить достоинство либерализма» – такие высказывания часто встречались на страницах «Франс эндепандант»[192 - France Indеpendante. 1953. 31 janv.; 1955. 11 oct.]. Рассуждая о либерализме, «независимые» всегда отмечали, что «политический» либерализм должен сопровождаться «экономическим»[193 - Ibid. 1953. 31 janv.]. И если основные положения политического либерализма СНИП – защита свободы и личности, неприкосновенность собственности, республиканизм, всеобщее избирательное право, демократия, как ее понимали еще умеренные времен III Республики – часто совпадали с постулатами политических доктрин других партий, то в экономической области взгляды «независимых» существенно отличались от экономических программ политических объединений IV Республики (кроме, пожалуй, правого крыла партии радикалов), которые отстаивали идею государственного вмешательства в социально-экономическую жизнь.
Как истинные либералы «независимые» противопоставляли индивидуальную личность коллективу и полагали, что «история опирается более на талант отдельной личности, чем на коллективное действие»[194 - Ibid. 1954. 21 dеc.]. Они делали ставку на частную инициативу и свободное предпринимательство, которое, по их мысли, невозможно без абсолютного права собственности. «Свобода, – полагал А. Пинэ, – нашла юридическое оформление в собственности»[195 - Ibidem.]. Частная собственность являлась, таким образом, основой политической и экономической свободы. Именно поэтому программы левых партий – социалистической и особенно коммунистической, базирующиеся на идее коллективизма и общественной собственности, вызывали полное неприятие и резкую критику со стороны «независимых». А. Пинэ говорил на І съезде СНИП, что «коммунизм – это, прежде всего, как по своим источникам, так и по своей истории, отрицание частной собственности и через это – отрицание свободы»[196 - Ibidem.], ведущее к тоталитаризму. «Наше осуждение любой формы тоталитаризма, – продолжил Пинэ, – вытекает из нашего желания защитить либерализм с человеческим лицом»[197 - Ibidem.].
Не надо забывать, что послевоенный французский либерализм развивался в эпоху «холодной войны», наложившей на него свой отпечаток. Идеология «холодной войны» и ее главное детище – антикоммунизм захватили либералов с такой силой, что они приносили ей в жертву некоторые либеральные ценности. Вновь «моральный» либерализм пришел в противоречие с «политическим»: свобода слова и мнений, терпимость и плюрализм оказались неприменимы к коммунистам и всем тем, кто им симпатизировал. СНИП постоянно призывал к «непримиримой борьбе» с коммунистами, «врагами частной собственности, свободы, демократии», а «независимый» Брюнель на 1 съезде СНИП даже потребовал «принять антикоммунистические законы», например о запрещении продажи и распространения прессы ФКП[198 - Ibid. 1954. 14 dеc.].
Исходя из постулата «отрицание частной собственности есть отрицание свободы», СНИП воспринимал и проводимую в первые послевоенные годы национализацию. «Независимые» утверждали, что она привела к «тотальному огосударствлению экономики… растущей инфляции и огромному бюджетному дефициту»[199 - Ibid. 1951. 12 mai.], к грабежу акционеров мелких и средних предприятий и образованию трестов, подчинивших себе целые отрасли экономики[200 - Ibid. 1951. 26 mai.]. По мнению «независимых», национализация пагубна вдвойне: как «разрушитель частной инициативы – основы нормальной экономики» и как «неэффективная политика», ведущая к чрезмерным государственным расходам» и «финансовому краху»[201 - Ibid. 1951. 9 juin.]. Во всех избирательных программах, в выступлениях с парламентской трибуны, в практической деятельности «независимые» выступали за «дешевое государство». В частности, они предлагали сократить число государственных чиновников, «висевших на шее у государства»[202 - Ibid. 1951 2 juin.], которые обвинялись в безынициативности и бесхозяйственности.
Критика политики национализации – «чудовища дирижизма» – исходила также из другого главного положения экономического либерализма – принципа свободной конкуренции. Логика «независимых» заключалась в том, что здоровая конкуренция должна подтолкнуть предпринимателей к увеличению производства, которое, в свою очередь, повлечет за собой экономический рост. В отличие от дирижистов – сторонников государственного регулирования экономики и государственных капиталовложений «независимые» вслед за ПРЛ считали, что государство могло вмешиваться в экономику лишь при отсутствии частного интереса к развитию отдельных предприятий или даже целых отраслей промышленности, обычно дорогостоящих и нерентабельных. Государственное вмешательство, допускавшееся «независимыми», сводилось к тому, чтобы следить за деятельностью «финансовых и экономических монополий и за соблюдением ими законов свободной конкуренции»[203 - Ibid. 1951. 9 juin.]. По мнению СНИП, «долг государства в первую очередь – сделать все, что зависит непосредственно от него: снизить непроизводственные затраты, бороться с чрезмерными инвестиционными кредитами, стремлением к роскоши и расточительством»[204 - Tracts du CNIP // Archives du MRP. MRPS 36. Еlections lеgislatives. Dossier 3.].
Только то государство, утверждали «независимые», является демократическим, которое гарантирует человеку свободу проявления его как индивида, что возможно лишь в условиях рыночной экономики: «Рыночная система исходит из естественных человеческих побуждений и укоренена в человеческой сущности. Любое государственное вмешательство, а тем более планирование предполагают постоянно навязывание и надзирательство, что противоречит свободе индивида»[205 - Ibidem.].
Разногласия между либералами и дирижистами по экономическим проблемам затрагивали и способы решения социальных вопросов. После окончания второй мировой войны система государственного регулирования в западноевропейских странах приобрела ярко выраженную социальную направленность, что существенно повлияло на весь комплекс общественных отношений. По справедливому замечанию отечественного политолога Ю. Борко, стало возможным «формирование в западноевропейских странах правительственных коалиций либерального и социал-демократического реформизма, создание институтов социального партнерства (труд – капитал) и трехстороннего сотрудничества (труд – капитал – государство)»[206 - XXI век: Европейский Союз и СНГ. М., 1998. С. 66.].
В послевоенной Франции реформаторские функции взяла на себя сначала трехпартийная коалиция, действовавшая под руководством де Голля, а потом и без него. Даже самая «правая» партия трехпартийного блока МРП требовала активизации социальной политики государства и проведения крупномасштабных социально-экономических реформ (национализации, улучшения социального законодательства, расширения прав профсоюзов и др.), полагая, что они «сделают французскую демократию более истинной, чем в годы III Республики»[207 - Rеmond R. Notre si?cle. 1918–1991. P., 1991. P. 364.]. По мнению МРП, политические свободы должны были дополниться «реформами организации экономики и трудовых отношений»[208 - Ibidem.], что распространило бы демократию на экономическую и социальную жизнь.
Послевоенные либералы из группировок умеренных вкладывали в понятие демократии исключительно политический смысл. Однако «независимые», признавая, что современное государство «не может не заниматься социальными проблемами», отошли от классического либерализма. Правда, они выступали лишь за ограниченное вмешательство государства в социальные отношения и сокращение чрезмерных, по их мнению, расходов на социальную сферу, которые, как писала «Франс индепандант» ведут к «излишнему расточительству» государственных средств», «влекут за собой инфляцию» и «давят на национальную экономику как гора свинца, ускользая при этом от всякого серьезного контроля»[209 - France Indеpendante. 1951. 9 juin.]. Но «независимые» были вынуждены учитывать новые социально-экономические процессы, развернувшиеся в послевоенном мире, и изменения в социальной психологии масс. Они видели рост популярности тех партий, которые осуществили широкое социальное законодательство (коммунистов, социалистов, МРП, голлистов). В этих условиях, по признанию одного из лидеров либералов Ж. Ланьеля, было невозможно и не нужно «восстанавливать архаический либерализм III Республики»[210 - L’Echo rеpublicain de la Libertе. 1950. Juillet.]. Слова Ж. Ланьеля симптоматичны: «независимые» постепенно включают в свой программные документы социальные разделы, посвященные проблемам жизнедеятельности трудящихся, однако они неконкретны, их положения расплывчаты, не проработаны. Например, на I съезде СНИП в 1954 г. «независимые» высказывались за «необходимость добиться более интенсивного строительства жилья, стабильности рабочих мест, гарантировать продвижение по службе и повышение оплаты труда»[211 - France Indеpendante. 1954. 21 dеc.]. Однако обещания трудящимся «лучшей жизни» не подкреплялись конкретной программой по их выполнению. Достаточно ясно звучат только две мысли: социальные реформы, если уж их приходится проводить, должны быть недорогими и способствовать установлению классового согласия и социального мира как в стране, так и на производстве.
Либеральные взгляды «независимых» проявились также в их подходе к «школьному вопросу». В программе СНИП, в выступлениях депутатов «независимых» в парламенте, в газетных статьях лейтмотивом звучала идея о «свободе образования», т. е. сосуществования частных религиозных и государственных школ. Когда в Национальном Собрании 10 сентября 1951 г. на голосование был поставлен законопроект депутата МРП Баранже о предоставлении государственных субсидий частным религиозным учебным заведениям, все «независимые» голосовали за него.
В системе образования «независимые» предполагали свести роль государства к минимуму. Оно должно лишь следить за тем, чтобы «уровень и характер образования соответствовал и двум главным национальным задачам: укреплению обороны страны и обеспечению достойной роли Франции среди других стран»[212 - Ibid. 1951. 9 juin.]. Право выбора школы «независимые» считали «личным делом каждого» и предоставляли семье. «Свободный выбор школы – естественная прерогатива семьи. Мы считаем, что сосуществование публичного и частного образований совершенно необходимо»[213 - Ibid. 1954. 14 dеc.], – говорил один из деятелей СНИП Р. Брюнель. Наличие частных школ представлялось «независимым» прочной гарантией против «монополии государства на образование, несовместимой с демократическим режимом»[214 - Ibid. 1954. 21 dеc.].
Во внешнеполитических вопросах «независимые» выступали за упрочнение роли Франции на европейском континенте, резко критиковали СССР, утверждая, что он «представляет большую опасность всему человечеству, т. к. он опирается на коммунистическую идеологию, в природе которой лежит захватническая политика»[215 - Ibid. 1955. 12 fеvr.]; требовали «сохранения своих [французских. – Н.Н.] владений» в колониях и призывали «осуществить репрессии против восставших африканцев» [в Алжире. – Н.Н.][216 - Ibid. 1954. 21 dec.]. Колониализм и антисоветизм СНИП дополнялся атлантизмом – приверженностью американскому внешнеполитическому курсу и полной поддержкой деятельности НАТО. В США «независимые» видели «гаранта безопасности свободного мира»[217 - Ibid. 1954. 14 dеc.]. СНИП приветствовал начало западноевропейской экономической интеграции в лице учрежденной в 1951 г. шестью странами Европейской организации угля и стали, рассматривая объединение Европы как возможность «сообща противостоять давлению Советского Союза»[218 - Ibid. 1954. 21 dеc.].
Однако, с точки зрения эволюции послевоенного либерализма. прежде всего интересны социально-экономические воззрения «независимых». Еще до появления СНИП, во второй половине 40-х годов умеренные получили возможность дать бой «не оправдавшей себя модели экономического развития»[219 - L’Echo rеpublicain de la Libertе. 1947. Dеcembre.], предложенной и осуществлявшейся трехпартийным блоком до его распада весной 1947 г. Речь идет о «либеральном повороте»[220 - Berstein S., Milza P. Histoire de la France au XX si?cle. P. 1995. P. 730.]во французской экономической политике, происшедшем осенью 1947 г. Этот вопрос достаточно хорошо изучен французскими учеными, но практически совсем не освещен в отечественной историографии. Как уже отмечалось, в условиях обострения «холодной войны» на международной арене и классовой борьбы внутри страны[221 - Речь идет о всеобщей стачке ноября – декабря 1947 г., организованной ВКТ и приведшей к серьезным столкновениям забастовщиков с полицией и даже войсками.]правительственная коалиция «третьей силы» (СФИО, радикалы, МРП) стала остро нуждаться в поддержке правоцентристских группировок. Чтобы «удержать радикалов и умеренных в правительственном большинстве, социалист Рамадье (председатель Совета министров. – Н.Н.) был вынужден отправить в отставку двух наиболее дирижистски настроенных министров социалистов А. Филипа (министерство экономики) и Танги-Прижана (министерство по делам сельского хозяйства)»[222 - Berstein S., Milza P. Op. cit. P. 688.]. С этого момента вплоть до парламентских выборов 1951 г. министерство финансов постоянно находилось в руках сторонников либеральной ортодоксии: сначала правого радикала Мейера, затем – «независимых» Рейно и Петша, которые, по словам известных французских политологов С. Берстейна и П. Мильза, «успешно навязали стране возврат к рыночной экономике»[223 - Ibid. P. 730.].
В течение 1948–1949 гг. произошел постепенный отход правительства от политики дирижизма, и стал осуществляться курс на возвращение к свободному рынку, либерализацию обмена, свертывание системы социального обеспечения, сокращение дотаций предприятиям государственного сектора и т. д[224 - Ibid.; cм. также: L’Annеe politique, 1948. P., 1949. P. 8–12.]. Министры-либералы разработали реформу налоговой системы с увеличением налогов и тарифов, а также существенно ограничили государственные расходы путем ликвидации в 1948–1949 гг. 110 тыс. мест государственных служащих и уменьшения военных кредитов. Однако добиться ликвидации бюджетного дефицита им так и не удалось, хотя в конце 40-х годов во Франции закончился восстановительный, и в экономике наметилось некоторое оживление[225 - См.: L’Annuaire statistique de la France. P., 1961; 1966.].
Проблемы бюджетного дефицита, непрекращающаяся инфляция, отставание экономического развития Франции по сравнению с другими европейскими странами вызвали в начале 50-х годов жаркие дебаты в Национальном Собрании. Либерально настроенные политики, в первую очередь «независимые», считали, что только борьба с инфляцией и сокращение государственных расходов приведут к экономической стабилизации[226 - Journal officiel de la Rеpublique Fran?aise. Dеbats parlementaires. 1950. P., 1951.]. Эту точку зрения разделял и лидер СНИП А. Пинэ, занявший в марте 1952 г. пост председателя Совета министров IV Республики и попытавшийся воплотить в жизнь либеральные идеи своего движения.
* * *
Как же, исходя из доктрины СНИП и заявлений его лидеров, можно охарактеризовать послевоенных «традиционных правых», объединившихся в Национальный центр независимых и крестьян и открыто защищавших либеральные ценности?
Конечно же, либеральные взгляды СНИП отличались от социально-экономических схем умеренных группировок III Республики. Поэтому трудно согласиться с историком В.Н. Чернегой, утверждавших, что «независимые» сохранили в неприкосновенности «принципы экономического либерализма» довоенных умеренных[227 - Чернега В.Н. Буржуазные партии в политической системе Франции. Третья-Пятая Республики. М., 1987. С. 77.]. В новых исторических условиях, когда роль государства неизмеримо возросла, «независимые», оставаясь принципиальными сторонниками свободы предпринимательства и частной инициативы, все же признали возможность и даже целесообразность государственного вмешательства, когда оно шло на пользу частному бизнесу, например в случае передачи в управление государству дорогостоящих, нерентабельных предприятий или предоставления необходимых кредитов. СНИП поддержал и некоторые социальные реформы, но при этом подчеркивал, что выступает только за те преобразования, которые не требуют серьезных государственных затрат и ведут к установлению социального мира как на производстве, так и в масштабах всей страны.
«Независимые» называли себя то «убежденными либералами»[228 - Цит. по: Richard G. Op. cit. P. 196.](слова А. Пинэ), то «традиционными либералами»[229 - France Indеpendante. 1952. 1 mars.], то «неолибералами»[230 - L’Echo rеpublicain de la Libertе. 1950. Juillet.]. Так кто же такие «независимые» по сравнению со своими предшественниками? Можно ли их охарактеризовать как неолибералов, исходя из заявлений лидеров СНИП о невозможности возвращения к «архаическому либерализму III Республики», идейно-политических установок и практики государственного управления? Да, если учитывать отступления «независимых» от классических постулатов либерализма и новые условия, в которых развивался послевоенный либерализм. Нет, если сравнить, чего оказалось «больше»: отступлений или верности старым идеям. Одно безусловно – эпоха «классического либерализма» во Франции давно закончилась, ХХ век внес свои коррективы в это идейно-политическое течение, а «независимые» стали своеобразным связующим звеном между либералами III Республики и неолибералами V Республики.
