Дмитрий Барабаш "Лефортово и другие"

можно белой купить у водил за червонец драный.
А Москва-река – огромадный живой крокодил,
под Кремлёвской набережной
шевелит пупырчатой кожей.
Хищный гад ползёт,
вихляя ленивым на вид хвостом,
в фонарях двоится, Лужники огибает нежно.
Ничего не подозревая влюблённые парочки
целуются у реки.
Целовался когда-то и я
в гормональном бреду, конечно,
чтоб зачать себя же, ха, и снова ему скормить,
любоваться речкой, мраком ея упиться,
то шерстить по суше, то в жиже болотной плыть,
то собой притворяться, то с земноводным свыться.

Крокодилы, вы скажете, в наших краях не живут,
от морозов мрут в ильичовых горах
и от страха дохнут в виссарионовых чащах…
Милой сердцу отчизне вечно пророки лгут,
но как же мерзавцы врут безупречно,
лучше, чем настоящее.

Наша, признаться, самая,
из выпавших мне земель,
напитками цвета радуг,
ласками асфальтовых осязаний,
жаром пустых побед,
мелом святых Емель,
грузом хмельных планид,
трепетом притязаний.
Алчущий неба спрут.
Щупальца шарят в бездне…
Как тут пророки врут —
верится, хоть ты тресни!

V. Свинья и жёлудь

Здесь гармонично всё: и жёлудь, и свинья;
работа и семья; Ромео и Джульетта;
и море, и Гомер.

Нет спичек в коробке. Так что же в нём гремит?!
Тряси и слушай страшные секреты.

Встречал ли ты свинью хоть раз в тени дубрав?
Средь вековых стволов бродил один по воле?
Живую гладил фрю?
Прикуривал от спички на ветру?
Да, были свиньи в наше время.
Не то, что нынешнее племя…
Теперь у каждой свиньи —
отдельный апартамент с гаджетом.
Жмёшь мокрым пятаком на диодную кнопку —
и сразу из хромированного раструба в стразах,
из цифрового рога изобилия, образно говоря,
вываливается кормовой брикет
с полным букетом
питательного вещества и витамина.
Жри – сколько поместится,
набирай продуктовый вес.

Свет и тепло комфортного порядка
чутко дозируется электронными датчиками
для каждой особи персонально —
по упитанности, возрасту и прыти.

Счастливые хрюшки в кибернетическом блаженстве
жиреют на радость добропорядочным свиноедам.

Наконец-то сбылись революционные мечты
люмпенов всех времен и наций.
Гламурный век!
Уютный инкубатор!
Москва моя, цветущий Улан-Батор,
свободой опьяняющий Пхеньян.
Купи – продай. Назови букву, угадай 6 цифр,
играй и выигрывай в мобильном раю
контракт-хрю, грант-хрю,
нобелевскую премию-ю-ю-ю.

Маркетинг – всемирная религия успеха,
общечеловеческая идеология позитива
всасывает в себя
разношёрстные прежде прослойки
народонаселений
и выдувает из обратного отверстия
моно-фактурное серое полотно высокой плотности.

Вот он!
Идёт с вывернутыми для нежности наружу
ботексными губами, вцеловывая конфессии,
культурности, национальные интересы
и сексуальные ориентации без разбору!
В узбекском TV вещании – узбекские
битлы, меркури, пугачевы, блестящие.
В туркменском – туркменские.
В монгольском – монгольские.
Макдональдс – законодатель модов.

Работа и семья, Ромео и Джульетта —
поголовная графомонетизация масс
и частная перкуссия бочки,
осуществляемая изнутри:
бом-бом-бом-бом…
Вечерний звон.

Представь,
решишь пройтись по Александровскому саду,
восхититься скульптурами
мегрельского Боттичелли,
присесть с эскимо на скамеечку,
в тени векового дуба,
весь такой – с оттопыренным мизинцем,
в штиблетах, слепящих солнце.
Прикусишь антикварную спичку,
романтично поцыкивая
соседним фарфорным зубом,
и кривишь рот в мужественной полуулыбке.
Чуть поодаль секьюрити любуются одуванчиками,
закатив глаза слушают трели чижиков,
и среди этой идиллии
из пузырей фонтанной радости,
вдруг выпрыгивает взаправдашняя
розовая свинья
размером с гиппопотама московского zoo,
подмигивает тебе понимающе,
урчит бесстрашно, вертит башкой,
окропляя твоё лицо и штиблеты
искристыми брызгами,
прёт, причмокивая, в тень того самого дуба,
под которым ты гармонируешь с жизнью,
летит, можно сказать, на крыльях желания
к своему, изнывающему от сладострастия
долгожданному жёлудю.
То-то же!
Тут, конечно, как же иначе, пуф-пах, стрельба,
свинью изрешечивают, героев награждают,
вручают почётно, под музыку, стуча каблуками,
со всей помпезностью, подобающей случаю,
и, как это принято, откуда ни возьмись,
выплывают столы со скатёрками
на тоненьких белых ножках,
изящно в коленях присогнутых
в барочном реверансике,
под песнопения и пляски
местных эстрадных див, королей рок-н-ролла,
лауреатов Голоса,
победителей рэперских баттлов;
приглашённая элита, чинненько так,
помявшись с туфли на туфлю для приличия,
рассаживается,
все излучают подобострастную прелесть,
приноравливаются к вилкам и ножикам
золочёного серебра,
беря их пальцами
с осторожной аристократичностью,
проговаривают быстренько, про себя,
заготовленные шутки и здравицы,
если, вдруг, случаем, огреет вниманием Он,
подсядет нечаянный рядом
или поведёт в твою персонь
жёлтой своей бровищей
и, мало кто, понимаешь ли, позволит себе
аж целую рюмку запрокинуть залпом
– пригубливают в щёчку,
как первоклассницу
на торжественной линейке города Хрюнинска
Хрюнинской же школы специального назначения,
имени того самого Хрю.
Короче,
силовые министерства озадачены инцидентом,
вводится красный режим
террористической опасности,
нашествие свиней, возникающих ниоткуда,
в неподобающих местах,
приравнено к национальному бедствию,
учреждаются департаменты по отлову
и скоропостижному обезвреживанию
вольных нежвачных парнокопытных
во всех губерниях и весях
снисходительно демократичной
и безжалостно бдительной державы,
тут же, разумеется:
штат, бюджет, сметы, гранты, контракты
и пр., что следует.

Здесь гармонично всё.
И жёлудь, и свинья —
всё движимо любовью.
Да что б я так шутил!
Мне вовсе не до шуток,
постмодернистских слёз с весны идут дожди,
когда б я знал, когда пускал газетных уток*, —
что те обрящут плоть и встанут у кормил.