– Но эти туфли ты даже ни разу не надела, – ответила Глэдис.
В этот момент Руни забрала у матери бумажный пакет, в котором лежала коробка с туфельками. Скинула со своих ног туфли, оставшись в одних белых чулочках и надела новые. Уверенно она сделала два шага на месте, словно пытаясь сбить обувь и каблучок, а потом переобулась вновь в свои туфли.
– Всё, мамочка, сделано. Я надела их один раз, теперь их можно отдать той девочке.
Глэдис стояла, молча, она просто смотрела на дочь, не совсем понимая, откуда в ней столько сострадания. Она совершенно не могла понять, как в её маленькой дочери среди избалованности, игривости, лёгкой самовольности и капризности взяло свои корни и начало рост чувство сочувствия. Миссис Россер-Уанхард как молодая мама, после свадьбы с Энсином, вошла в круг женщин, которые также занимались воспитанием дочерей, и ни у одной из них ребёнок не обладал такой душевностью, которую хранила внутри Руни. Деньги и вседозволенность портят людей, но почему-то сказать подобное про Руни никто не мог.
– Ты уверена? Мы не сможем их после этого вернуть.
– Мамочка, они ей нужнее.
Всё что оставалось Глэдис – пойти дочери на встречу. Тяжело вздохнув, она взяла туфли в руки, и вместе с Руни они перешли дорогу прямо к булочной.
Увидев достаточно богатых людей так близко, девочка отшатнулась от широкого окна магазина и подняла на Глэдис испуганный взгляд. Слабыми руками она сжала ткань юбки платья и, казалось, готовилась в случае необходимости убежать по улице. Именно это дало мисс Уанхард понять, что платье, скорее всего, было украдено, а не куплено.
– Не бойся, – вдруг сказала её дочь, – меня зовут Руни, а тебя?
– Софи, – ответила девочка, явно не понимая, что от неё хотят.
– Приятно познакомиться, – Руни протянула руку для пожатия, но девочка не шелохнулась, – ты голодна?
– Руни, – Глэдис пыталась отдёрнуть дочь.
– Нет, – соврала Софи.
– Я заметила, что ты босиком, – проговорила Руни, и девочка все же подняла подол платья, чтобы посмотреть на свои босые ноги, – поэтому ты можешь забрать мои туфли.
И Руни протянула девочке новые туфельки.
– А ты?
– Не переживай, у меня много туфель, – ответила девочка.
– Не надо, я не возьму, – Софи покачала головой.
– Где ты живёшь? Ты, наверное, сирота? – спросила Руни. – Я считаю, что ты можешь взять мои туфли.
Софи молчала.
– Ходить босиком, наверное, больно и холодно. Туфли смогут защитить твои ноги.
Софи продолжала молчать и смотреть на Руни.
– Я знаю, тебе, наверное, сложно поверить, что кто-то просто так отдаёт тебе обувь, но я, правда, хочу тебе помочь. Поверь мне, я не хочу тебе зла.
– Зачем тебе это? Помогать мне? – Софи прищурилась. – Ты считаешь, что меня нужно жалеть?
Руни замерла, она не знала, что на это ответить. В её юной голове не подбирались слова, она вообще не могла понять, почему она действительно подошла к этой девочке и решила, отдай ей свои туфли.
– Нет, – ответила Руни, – я просто считаю, что ты тоже заслуживаешь носить красивые туфли. Все заслуживают. Ты не должна страдать и ходить босиком.
– Только не надо меня жалеть, – холодно ответила Софи, а затем вдруг выхватила туфли из рук Руни и убежала по улице.
На какую-то секунду девочка даже потеряла дар речи, она замерла с протянутыми руками и смотрела, как Софи убегает вдаль. Она бежала настолько быстро, что, когда Руни вернулась к своим чувствам, её новая знакомая уже исчезла на горизонте.
– Мамочка, – заговорила она, – она ведь была голодна. Я хотела, и хлеба ей купить.
– Как видишь, ей сложно принимать помощь, – ответила Глэдис, опуская взгляд на дочь.
– Почему существуют бедняки? – спросила вдруг Руни, подняв взгляд на мать и встретившись с ней глазами.
– Они существовали всегда, – Глэдис пожала плечами, – не всем везёт с происхождением. Кто-то, как ты, рождается в обеспеченных семьях, а кто-то нет. И вырваться из бедности очень сложно, так как общество давит на таких людей. Если у тебя нет знаменитой, звучной фамилии никто не станет воспринимать тебя всерьез. Ты не сможешь заняться прибыльным делом, не сможешь войти в уважаемое общество, не сможешь регулярно питаться и хорошо одеваться. Люди её происхождения обычно работают на очень плохо оплачиваемой работе, редко имеют возможность связать концы с концами, голодают и мечтают о светлом будущем.
– Значит, всё зависит просто от везения? – спросила Руни. – То, что у меня так много платьев, это просто везение, что я именно твоя дочь?
– Да, Руни, тебе просто повезло родиться в семье Россер, – ответила Глэдис.
– Но это ужасно несправедливо, ведь есть все хотят одинаково.
– Ты права, моя милая, – ответила ей мать, – голод все испытывают одинаково, но у кого-то ужин из пяти блюд, а у кого-то его нет.
– Давай их кормить? – спросила Руни, и Глэдис не смогла сдержать ухмылки:
– Кого? – спросила она.
– Бедняков, – ответила девочка, – тех, кто нуждается в еде.
– В Лондоне огромное количество бедняков, у тебя не получится накормить каждого, – ответила ей мать.
Руни тяжело вздохнула и опустила голову:
– Я буду стараться.
Глэдис лишь улыбнулась наивности своей дочери, и вместе они направились домой. Всю дорогу Руни думала лишь о Софи, о голоде, который она могла испытывать, вдыхая запах хлеба. Она настолько прониклась этим, что сама почувствовала ужасное чувство голода, такое, что бросило в жар и начало подташнивать. Её посетила мысль, что вероятно Софи всю жизнь живёт с этими чувствами.
В доме её встречали миссис Джонс и отец. Мистер Уанхард вышел в переднюю с книгой и, увидев любимых женщин, расцвел широкой улыбкой.
– Как прогулка? – спросил он. – Более чем уверен, что помимо перчаток, вы купили и ещё что-то.
– Да, отец, – ответила Руни, – туфельки и ленты.
– Ох, Энтин, – выдохнула Глэдис, отдавая пальто миссис Джонс, – сейчас Руни тебе всё расскажет.
– Что-то случилось? – мистер Уанхард насторожился.
– Нет, папочка! – Руни поспешила его успокоить. – Мамочка купила мне новые ленточки и туфельки. Они шикарные! Шёлковые.
– А туфельки? – спросил Энтин.
– Я бы хотела, чтобы ты их увидел, они очень красивые, – говорила Руни.
– И очень дорогие, с металлическим каблучком и жемчугом, – добавила Глэдис.
– Но что же с ними не так? – спросил Энтин.
– Я отдала их девочке, – ответила Руни.
– Отдала? – мистер Уанхард не сразу поверил ушам и поднял взгляд на жену, но та в ответ подтвердила слова дочери коротким кивком.
– Да, она из бедной семьи, а, возможно, вообще сирота. Она была в моем старом платье и босиком, и я решила, что ей нужнее новые туфли. Мне повезло жить богато, а этой девочке нет, поэтому я решила ей помочь. Я отдала ей свои новые туфли.
– Какое у Вас доброе сердце, мисс Руни, – заговорила миссис Джонс, – Господь Бог всё видит, и он увидел и Ваши щедрость и сострадание. Он обязательно отплатит Вам тем же!
– И ты не жалеешь этих туфель? – спросил мистер Уанхард достаточно серьезно.
– Нет, – ответила Руни, – я знаю, что они дорого стоят, но мне сейчас не нужны новые туфли, их вообще не видно под платьем, а она ходит босая.
После слов девочки, миссис Джонс поспешила вытереть накатившие слезы, и прошептала: «Да хранит Господь эту добрую душу!».
– Ты сделала правильно, Руни, – проговорил мистер Уанхард. – я горжусь твоим поступком.
В этот момент послышались шаги вниз по лестнице, и любопытная мисс Руни изогнула поясницу и повернула голову, чтобы увидеть того, кто спешит к ним вниз.
Застегивая на ходу золотые пуговицы, в переднюю вышел Джон. И Руни улыбнулась ему:
– Добрый день!
– Здравствуйте, юная мисс, – ответил он ей, – как Ваш день?
– Просто замечательно, я сегодня отдала одной девочке туфли, – говорила она, – они ей нужнее, она была босиком.
– Замечательно, мисс Руни! Вы можете гордиться собой.
– Спасибо большое, Джон.
Девочка повернулась обратно к отцу и широко улыбнулась, сияя своими шоколадными глазами.
– Я правильно поступила, – проговорила она отцу.
Тот в ответ кивнул, и поцеловал её ручку.
Глава 2. Холод маминых прикосновений
Время шло, и Руни взрослела, а вместе с этим удивительно хорошела. Её милые детские черты стали превращаться в девичьи, становились нежнее и утончённее. Брови удлинились и изогнулись, делая её взор выразительнее, а светлые ресницы потемнели и стали казаться длиннее. Кончик носа заострился, и порой Глэдис узнавала в дочери свою сестру Блодвен. Но вот только её дочь отличалась удивительно добрым нравом и некоторой сердобольностью. Пусть девочка и взрослела, но детская приятность и некоторая непосредственность её не покидали. Она жалела бедняков, бездомных животных и вдов, которые оставались с детьми на руках и без средств к существованию. Мисс Уанхард всегда поддерживала дочь и её порывы помочь близким, поэтому они продолжали продавать платья Руни барахольщику на рынке, и там же покупали что-нибудь к столу, давая возможность людям заработать на своём товаре.
Иногда, глядя на свою дочь, Глэдис удивлялась, как девушка, которая является частью семьи Россер – семьи эмоциональных, гордых и несколько враждебных к миру людей, может быть такой добродушной. Она успокаивала себя, что вся нежность души её дочери досталась ей от бабушки Нерис, и верить не хотела, что это может быть проявление родства с семьёй Хорсфорд.
Когда Руни исполнилось десять, владелец «Золотого яблока», мистер Хорсфорд-старший, связывался с Глэдис. Явиться в Нерис-Хаус он не осмелился, поэтому отравил записку, в которой сообщил, что очень сильно хотел бы познакомиться со своей внучкой, особенно сейчас, когда его настигла неизлечимая болезнь. Но Глэдис с таким упорством убеждала себя, что Руни это только её дочь, и ничего в ней от Хорсфорд нет, что в ответном письме написала, что он не является дедушкой Руни и знакомиться им, нужды нет. Когда через месяц мистер Хорсфорд всё же стал чувствовать себя лучше, Глэдис лишь убедилась в своём решении. Она боялась, что если её дочь начнёт тесно общаться с семьей родного отца, то обязательно станет как он. А столько лет спустя в её памяти ещё был яркий образ «Пяти ступенек», чёрного коня, которого пытался объездить Уильям и темноты их спальни. Ещё большей болью в ней откликались три могилы братьев Блэкуотер и яркие рыжие волосы их матери. Поэтому где-то в глубине себя Глэдис понимала, что в первую очередь она боится, что никогда не сможет забыть ужас прошедших годов, если её дочь будет своей в «Золотом яблоке» или в «Пяти ступеньках». Каждый раз страшная режущая боль сковывала её сердце.
При этом она предпочитала всё держать в тайне. О письме от Хорсфорда-старшего не знал ни Энтин, ни мисс Нидвуд, и уж тем более ни сама Руни. Она переживала, что её решение не одобрит супруг, более того, если бы Руни узнала, что у неё есть дедушка, то поспешила бы с ним познакомиться под любым предлогом, и мало ли до чего могло дойти, а Глэдис ставила своей целью в первую очередь – защита Руни от сомнительных связей. Поэтому девочка могла общаться только с родителями и их близкими друзьями, например, со своими крёстными мистером Ледисбридж и миссис Эванс-Холл.
Но главным человеком в жизни Руни всегда была её мать. Глэдис обожала свою маленькую принцессу, пусть с каждым годом она прекращала таковой являться. Вдвоём они проводили очень много времени, хотя бы просто потому, что когда мисс Нидвуд не стало, учёбой Руни занялась именно Глэдис. Она контролировала её обучение в школе. Помогла ей обучиться читать, писать, считать. Вместе они заучили несколько песен на валлийском языке, которые когда-то давно для Глэдис пела её мать. Это сделало связь между ними такой тесной, что Руни за спиной начали называть «хвостик», так как Руни всегда и везде следовала за матерью.
Вместе они закупали продукты в дом, выбирали портьеры, меняли ковровые покрытия, туда где это было необходимо, но обе считали, что розовая комната (небольшая гостиная с камином, которую когда-то обустроила Нерис Россер) должна оставаться неприкосновенной. Она была центром материнской любви и памяти, ведь не просто так белый особняк назывался Нерис-Хаус. Вместе они и ходили на рынок, где по старой памяти продавали вещи Руни, из которых она выросла. И когда приближалось, тринадцатилетние девочки они в очередной раз пошли на рынок, прихватив с собой пару платьев.
Вдвоём они прошли мимо прилавков с овощами, Глэдис тщательно осмотрела продаваемый картофель и попросила немного взвесить, а мало заинтересованная этим Руни в этот момент рассматривала серых птиц, которые лениво ходили вокруг и клевали что-то с земли. Они были откормленными, перья их блестели, и они могли смело послужить обедом для кого-нибудь из бедняков. Затем они всё же прошли глубже в рынок, и Глэдис повела дочь в сторону скупщика ношенной одежды. Она уже знала, что назовёт символическую цену, но прикидывала какую, поэтому обращала мало внимания на окружающих людей.
– Мисс, мисс, – торговец явно был рад её видеть, – снова платья Вашей дочери.
– Да, два платья, – ответила Глэдис.
Руни же в этот разговор не вникала. Она разглядывала других торговцев и то, что они предлагали. С одного из прилавков свисали разноцветные ленты, явно бывшие до этого в пользовании, так как на некоторых них были явными, грубые затяжки. Кто-то торговал шляпами с большими разноцветными перьями, но они совершенно не нравились Руни. Казались слишком тяжелыми и крупными – на голове женщины такой головой убор выглядел бы слишком вульгарно. Руни проводила свой взгляд дальше и вдруг замерла. Между прилавками шли двое мужчин, их слегка покачивало от слабости, кожа на босых ногах казалась сероватой, и первая же мысль, которая возникла в голове девочки: «Надо бы принести в следующий раз туфли отца, которые он уже не носит», но когда вдруг один из них закашлял, Руни почувствовала, как внутри неё всё сжимается от ужаса.
– Мам, они кажутся больными, – произнесла Руни, и Глэдис, положив на деревянный прилавок платья, подняла взгляд на двух мужчин, что шли между продавцами рынка.
Глэдис мысленно согласилась с дочерью. Они были слишком худы и бледны, чтобы считаться здоровыми. Один из них был бледен настолько, что его кожа слилась бы со свежим снегом. Волосы были же чёрными, сальными, слипшимися, словно он спал головой в грязи. Одежда на них была старая, потертая, на коленях были дыры, и миссис Россер вдруг задумалась, что на рынок можно приносить и устаревшие костюмы Энтина.
Продавец в свою очередь обернулся к мужчинам, которые вызвали интерес:
– Ах, проклятье! Было же велено на рынок не являться! – крикнул он им. В ответ мужчины фыркнули, и пошатываясь двинулись дальше, пока один из них вдруг громко не закашлял, зажимая рот руками.
– Сюда идти не смейте, сукины сыны! Только двиньтесь! – кричал им продавец, а потом обернулся к миссис Россер. – Не понимаю, почему законом не ограничено передвижение больных! У них чахотка, а они гуляют по рынку и стыда не знают.
– Чахотка? – переспросила Глэдис и, не получив ответа, взяла Руни за руку и бегом направилась с территории рынка.
Она забыла даже про платья, про выручку, пусть и не большую, которую могла получить. Единственной её целью было, как можно скорее спасти от возможного заражения себя и свою дочь.
– Мама, куда мы спешим? – запыхавшись, спросила Руни.
– Домой, – ответила Глэдис.
– Они больны чем-то страшным?
– Они больны тем, что не лечится, – ответила миссис Уанхард, спеша по улице. Её дочь едва за ней успевала.
– Значит, они умрут?
– Умрут, – ответила женщина, не задумываясь над ответом.
– Это будет мучительно?
В этот момент Глэдис остановилась и перевела взгляд на дочь.
