В состоянии, близком к помешательству, Полерецкий принялся бродить по комнате, бормоча под нос ругательства. Потом остановился, бросил на меня невидящий, полный гнева взгляд и зажмурился, пытаясь совладать с эмоциями. Я не на шутку испугалась, что его сейчас хватит удар.
– Алекс, нужно сообщить господину Тадеушу. У меня пропали цветы, у тебя перевернули номер…
Однако он, казалось, не услышал меня. Вместо ответа Алекс подошёл к столу и со злостью сбросил выпотрошенные книги на пол. Потом сел на стул и, сцепившись в волосы, принялся раскачиваться взад-вперёд.
– Пять лет! Я пять лет работал над книгой и что в итоге? Какой-то ублюдок решил, что может вот так запросто присвоить мой труд себе! Да я убью этого чёртового старикашку!
Обычно люди в ответ на агрессию стараются убраться подальше. Однако я чувствовала нечто похожее на лёгкому возбуждение. Как будто находилась сейчас не в комнате с человеком, готовым убить из-за неназванного труда, а за карточным столом.
– Думаю, что тебе не особо понравится в тюрьме, – холодно заметила я. – В конечном счёте совершить преступление не составляет большого труда. Куда намного сложнее его скрыть и не выдать себя с потрохами.
– Ты говоришь так, будто совершила множество убийств.
– О, разумеется! – я не удержалась от язвительного тона. – На моём счету не менее десятка трупов. К тому же имела сомнительное удовольствие оказаться в центре одного громкого преступления.
Алекс прочесал пальцами и без того взъерошенные волосы и посмотрел на меня внезапно прояснившимся взглядом.
– То есть…
Я усмехнулась и покачала головой.
– Я пишу детективы. А в детективах всегда есть жертвы. В реальности я никого не убивала. Но знала человека, которому долгое время всё сходило с рук. Судьба оказалась не такой уж и благосклонной к убийце. Уж прости, Алекс, но ты слишком ненадёжный преступник. Сам сдашь себя на первом же допросе.
Полерецкий ошеломлённо заморгал. А потом вдруг расхохотался. Громкий, визгливый хохот перерос во всхлипы и похрюкивания. Алекс пытался что-то сказать, но не мог. Он замахал руками, по покрасневшим щеками потекли слёзы. «Только истерики не хватало», – подумала я и, подойдя к нему, от души влепила пощёчину.
Смех оборвался.
– Спасибо, – тихо произнёс Алекс, удивлённо касаясь бритой щеки, по которой расплывалось красное пятно.
– Всегда пожалуйста, – отозвалась я, тряся ушибленную ладонь. – В следующий раз буду требовать деньги с тебя. Так что держи себя в руках. Ты всё же учёный, а не благородная институтка.
В ответ Полерецкий растерянно кивнул. Он отвернулся к столу, бесцельно собирая разбросанные книги и складывая их в аккуратные стопки. В этот момент мне стало его жаль. Как жаль любого человека, который посвятил практически всю жизнь делу, а потом вдруг обнаружил, что его труд украли. Переживаемое горе сопоставимо разве что с утратой близкого человека.
– Хочешь, я помогу тебе? – предложила я, положив руку ему на плечо. – А ты расскажешь, что за книга пропала. Мы пойдём к управляющему и потребуем вызвать полицию. Вполне возможно, что пропажа цветов и твоей книги связаны.
Алекс судорожно шмыгнул, будто готов вот-вот разрыдаться. Потом улыбнулся и открыл было рот, чтобы ответить, но в этот момент внезапно погас свет, а из коридора донёсся нечеловеческий вопль.
***
Инспектор Михай Эминеску оказался настоящим красавцем. Уж не знаю, что произвело большее впечатление, – то ли необычное сочетание смуглой кожи, длинноватых волос, небрежно зачёсанных назад, и серебристых глаз, то ли глубокий вкрадчивый голос, так похожий на голос Ларанского, – но я абсолютно растерялась. Совершенно некстати подумалось, что в этом есть какая-то глупая ирония. Полицейским полагается быть толстыми, лысыми, с неприятными чертами лица и скверным характером. «Такими, как Диметрий Ангелидис», – я вспомнила следователя из Города Грёз и неуютно поёжилась под пристальным взглядом инспектора полиции.
Полерецкий выглядел серьёзным. На лбу залегли глубокие морщины, а сам ассистент профессора угрюмо смотрел на Эминеску исподлобья. И не скажешь, что два часа назад он сорвался в настоящую истерику! Никакого страха, никакой истерики – только холодный напряжённый взгляд, будто Алекс ждал подвоха от инспектора.
Я беспомощно посмотрела на него, ища поддержки. Полерецкий бросил на меня быстрый взгляд и сдержанно кивнул.
– Ну, вообще-то, я даже не знаю, что ещё рассказать, – я развела руками и нервно сцепила пальцы в замок. – Мы с господином Полерецким находились в его номере, когда внезапно погас свет. А потом услышали вопль, доносящиеся из коридора… Это был жуткий голос! Словно кричала женщина и в то же время… нет. То есть он был настолько непонятным, слишком высоким, что ли. И каким-то могильным. Честное слово, меня от страха чуть удар не хватил! Ну не может так кричать человек!.. А потом мы выскочили в коридор. Алекс хотел, чтобы я оставалась в номере, но оставаться одной страшно. Было очень темно. Я не могла никого разглядеть, но, судя по голосам, вслед за нами вышли профессор Тома и Итальянка. Ещё один голос принадлежал горничной. Кажется, её зовут Анни. Я слышала, как профессор сказал, что пойдёт искать господина Тадеуша. А потом резко вспыхнул свет, и мы увидели эту чёртову надпись! Это, пожалуй, всё, что я могу рассказать.
Я невольно вздрогнула, вспоминая кровавую надпись Maleficium. Неровные буквы и багровый отпечаток ладони выглядели так, словно её написал кто-то в агонии. От этого сделалось очень жутко.
Увидев надпись, Анни вцепилась руками в волосы и, съехав вниз по стене, закричала так, что уши заложило. На помощь прибежал господин Тадеуш. Когда Алекс привёл девушку в чувство, она разрыдалась и бессвязно что-то бормотала про проклятие какого-то чёрного монаха. Хозяин отеля отвёл перепуганную девушку вниз и вызвал полицию.
Теперь со стеной и надписью работали эксперты из местного отдела. А весь персонал и постояльцев опрашивал инспектор Эминеску в просторном кабинете, предоставленный услужливым управляющим.
Следователь внимательно выслушал рассказ, который перевёл Алекс, и кивнул. Эминеску ласково улыбнулся и что-то негромко произнёс.
– Что ты имеешь в виду под «могильным голосом», – перевёл Полерецкий.
– То, что такой голос неественен для живого человека. Конечно, призраков не существует, но, честное слово, я готова в них поверить. Не может так кричать ни один живой человек. Это… это слишком жутко, – я на мгновение замолчала, уставившись на фарфоровую балерину на каминной полке, и задумчиво добавила: – Голос… Замогильный пугающий голос… Знаете, в наше время не составит труда обратиться в звукозаписывающую студию и сделать пару треков. Например, для фильма ужаса…
На лице Эминеску промелькнуло странное выражение – не то уважение, не то подозрение. Он отложил в сторону ручку и, положив руки на стол, подался вперёд.
– Почему ты так решила? – обратился ко мне Алекс.
Я пожала плечами.
– Не знаю. Просто на долю секунды мне показалось, что крик услышали все в отеле. А разве можно кричать так, чтобы услышали все? По-моему, нет.
Инспектор удовлетворённо кивнул.
– Господин Эминеску спрашивает, заметила ли ты что-то странное в момент?
Я задумалась. Действительно, что могло быть необычного, кроме жуткого вопля и перепуганной насмерть служанки, твердящей про древнее проклятие?
– Нет, вряд ли, – я покачала головой, и вдруг меня осенила мысль. – Белая орхидея! У меня пропала белая орхидея! – я повернулась к Алексу и ткнула в него пальцем. – А у тебя переворотили номер и пропала книга.
– Боже мой, Рика! Да кому нужны твои цветы и моя книга, когда в отеле творится чертовщина?! – возмущённо воскликнул Алекс.
– Просто скажи ему.
– Думаешь, это имеет значение?!
– Инспектор хочет знать, что странного произошло в тот момент, – холодно парировала я, удивляясь сопротивлению Алекса. – Помимо погасшего света и крика, у тебя и у меня перевернули номера. Разве это не странно, что кому-то потребовалось выносить цветы и воровать рукопись? Хотя другие ценные вещи остались на месте. На мой взгляд, это в высшей степени странно!
Эминеску перевёл взгляд на Алекса и вопросительно заломил бровь. Полерецкий моментально вытянулся и принялся эмоционально что-то рассказывать. Он размахивал руками так, что я снова представила его, играющим на сцене театра. Голос ассистента профессора становился всё громче. И чем больше он говорил, тем больше жестикулировал, выказывая своё недовольство.
– Господин инспектор хочет знать, что за цветы пропали? – лицо Полерецкого покраснело, ноздри затрепетали. Его затрясло от гнева, что следователь заинтересовался цветами больше, чем пропавшей книгой.
– Дикая орхидея. Мне её прислали на день рождения. А потом она исчезла.
Полерецкий демонстративно закатил глаза и заговорил так, словно выплёвывал каждое слово. Тёмные брови следователя удивлённо поползли вверх, а левая сторона лица невольно дёрнулась в ухмылке. Впрочем, профессиональная привычка не показывать эмоций взяла верх – усмешка тут же исчезла. Похоже, что Эминеску воспринял пропажу цветов так же, как и Алекс – как чью-то глупую шутку.
– Инспектор говорит, что это не имеет никакого отношения к делу, – удовлетворённо ответил Алекс. Он обрадовался: кавардак в его номере и пропавшая книга имели большее значение для следователя, чем цветы.
Но я не собиралась сдаваться. Почему-то эта мелочь мне казалась крайне важной.
– А мне кажется, что имеет. Ну вот представьте. Сначала пропадают цветы, потом кто-то учиняет погром в твоём номере и крадёт книгу. Затем гаснет свет, и раздаётся крик. А когда свет включается, все видят кровавую надпись на стене. Всё это похоже на то, что кто пытается приплести мистику к реальности. Дескать, потревожили чей-то дух. Но привидений не существует. Чёрных монахов и прочей чертовщины тоже. Но зато есть люди, которым на руку запугивать других…
– А ещё ты забыла рассказать, что днём на тебя напали.
От неожиданности я вздрогнула, не поверив своим ушам. Знакомый, глубокий с хрипотцой голос… Его просто не могло быть здесь!
Я так резко развернулась на стуле, что чуть не слетела с него. Возле двери, скрестив руки на груди, стоял Дан.
Глава 3. Легенда о Черном Монахе
В жизни бывает много разочарований. Но, пожалуй, самое горькое из них – это несовпадение ожидания и реальности. Когда живёшь мечтой о чувствах, но потом вдруг осознаёшь, что была влюблена не в человека, а в придуманный образ. Когда изнываешь от тоски и ревности, фантазируешь, как могло быть, если бы… Но вот жизнь сталкивает вас, а в груди – холодно и пусто. Ни трепета, ни радости, ни восторга от встречи. Как будто никогда ничего и не было.
Я вышла из кабинета опустошённая. Разговор с Эминеску занял добрых полтора часа. Появление Дана, столь же неожиданное, как и снег в июне, грозил растянуть допрос ещё настолько же.
– Сто процентов дознаватель из особого отдела, – прошептал Полерецкий, наклонившись ко мне.
Я рассеянно кивнула, неотрывно следя за Ларанским.
По своему обыкновению, художник не стал утруждаться долгими приветствиями. Ограничился лишь парой предложений на румынском и протянул инспектору удостоверение.
Эминеску озадаченно нахмурился и приказал молодому полицейскому принести ещё один стул.
– А теперь я попрошу рассказать всё с самого начала. С момента нападения возле библиотеки, – Дан достал блокнот, и я растерялась окончательно.
Я помнила Дана совершенно другим. Он изменился за полгода. Черты лица заострились, «гусиные лапки» стали заметнее, а две вертикальные морщины между бровей – глубже. Я поймала себя на мысли, что Ларанский будто бы постарел лет на пять. Искусственный свет бросал отблески на темно-медные волосы и бледную кожу, делая художника похожим на потустороннее существо. Единственное, что не изменилось в нём – цепкий пристальный взгляд, от которого делалось совершенно неуютно.
Когда я вошла обратно в номер, часы на каминной полке показывали полночь. Полицейские ещё расспрашивали постояльцев и персонал. Но у остальных ничего не удалось разузнать.
Все твердили одно и то же. Резко погас свет, а потом послышался крик. Освещения не было всего лишь пятнадцать минут: дворнику потребовалось время, чтобы добраться до генератора и запустить его. Всего лишь четверть часа. Но за это время кто-то уже успел оставить надпись на стене.
Я потёрла глаза и зевнула. Несмотря на стресс, хотелось спать. «Вот тебе и день рождения, госпожа Романовская», – устало подумала я и, переодевшись, направилась в ванную комнату.
Противная повязка, похожая на лейкопластырь с антисептическим бинтом внутри, не отлипала. Порез на груди щипал и горел огнём. Я ругалась себе под нос, терзая порядком раскрасневшуюся кожу. Но повязка не желала сдаваться. В какой-то момент даже стало смешно: восковые полоски для депиляции отклеиваются быстрее, чем этот пластырь, создателем которого был, похоже, сам Сатана.
В дверь постучали, и я, бросив бесполезное занятие, направилась к ней.
– Одна? – Ларанский слегка наклонил голову и заглянул мне за спину. Потом, словно опомнившись, добавил: – Добрый вечер, Рика.
Чувствуя себя довольно дико, я перебрала в голове все возможные варианты.
– Любовник спрятался в комод, – я шагнула в сторону, пропуская Дана в номер. – Ну или на балконе.
– Надеюсь, я не помешал?
Я растерянно пожала плечами и прикрыла дверь. На долю секунды показалось, что Ларанский сам смущён своим внезапным визитом.
– А для тебя когда-то имело значение, помешал ты или нет? – брюзгливо заметила я.
– В общем-то, нет, – Дан по-хозяйски окинул взглядом номер и сел в кресло напротив камина. – А почему любовник прячется в комоде?
– Шкаф – это слишком предсказуемо. Кофе и чашки на полочке, вода в чайнике, конфеты на столе. Располагайся. А мне надо закончить с перевязкой.
Из приоткрытой двери я слышала, как зловеще зашипела кофеварка, словно недовольная тем, что потревожили её покой. На барную стойку с клацаньем опустились чашки, а вслед за ними зазвенели ложки: Дан готовил кофе не только для себя.
Я сосредоточилась на повязке. В голове заметались беспорядочные мысли, но ни одна из них сейчас не относилась ни к нападению, ни к пропавшим цветам, ни к воплям из коридора.
К своему вящему удивлению, я поняла, что у меня дрожат пальцы. Тишина напрягала и раздражало одновременно. Хотелось говорить о чём угодно. Главное, не молчать.
– Я так понимаю, что опрос гостей и персонала уже закончился? – наконец спросила я.
Дан появился на пороге ванной комнаты. Он облокотился плечом на дверной косяк, меланхолично размешивая ложкой сахар. Воздух наполнил терпкий аромат кофе.
– Эминеску ещё опрашивает персонал. Что ты делаешь?
– Пытаюсь отодрать повязку, – я фыркнула и перевела взгляд с Ларанского на своё отражение в зеркале. – У меня складывается впечатление, что производители мажут эти повязки суперклеем!
Дан усмехнулся и поставил чашку на столик между антисептиком и ранозаживляющим кремом. Потом взял в полочки полотенце для рук и сунул его под струю тёплой воды.
– На вот, приложи к повязке и не мучайся, – он протянул мне мокрое полотенце.
Раздражённую кожу защипало от воды.
– Врачи сказали, что рану нельзя мочить, – соврала я, чувствуя досаду из-за собственной недогадливости.
Тёплые капли стекали по коже, оставляя тёмные влажные разводы на халате, под которым почти ничего не было. С опозданием я вдруг осознала, какая недвусмысленная интимная сцена получается, но предпочла сделать вид, что ничего особенного не происходит. В конце концов, Дан припёрся без приглашения и оставалось надеяться, что ему хватит такта и сознательности не распускать руки.
– Не всё из того, что говорят врачи, можно применить на практике, – негромко произнёс Ларанский. Плавным движением он скользнул за спину. Губы ласково коснулись мочки уха, отчего по телу пробежала сладкая дрожь.
Дан осторожно развернул к себе лицом. Я как заворожённая смотрела в разноцветные потемневшие глаза и вдруг подумала, что невероятно соскучилась по нему.
Поцелуй оказался настолько нежным, что я зажмурилась от удовольствия. Господи, а ведь я уже практически забыла, как он пахнет кофе, парфюмом и чем-то ещё – терпким и до боли родным.
Полотенце выскользнуло из ослабевших пальцев.
– Я тоже по тебе скучал, – хрипловатым шёпотом проговорил Дан. Прохладная ладонь деликатно скользнула под халат.
Я не успела сообразить, как в глазах сверкнуло от резкой боли.
– Ах ты ж су-у-у-ука! – прошипела я, прижав руку к груди.
– Не благодари, – как ни в чём не бывало отозвался Ларанский возле двери, победно помахав треклятой повязкой. На лице играла лёгкая усмешка. – Заканчивай с перевязкой. У меня к тебе есть пара вопросов.
Камин напротив похрустывал сухими поленьями, и от запаха вишни кружилась голова. В это было что-то уютное, домашнее, как в фильмах, где показывают тихие вечера перед Рождеством.
Дан протянул мне чашку. Чересчур горячий и слишком крепкий. Но зато с тремя ложками сахара, как я и люблю. Я сделала пару глотков и приготовилась отвечать на вопросы.
– Что ты помнишь о нападении на тебя? – Дан опустился в кресло напротив меня. – Я имею в виду из того, что не было озвучено в присутствии Эминеску.
Я задумчиво почесала кончик носа и нахмурилась.
