Магические очки
Иван Петрович Штевен
Идея этого старорусского (точнее первого русского) фантастического романа стара как мир – разочарованному и уставшему от жизни человеку является пришелец из потустороннего мира и приглашает с собой в путешествие. Припомнили? Подобных сюжетов в мировой литературе пруд пруди. Однако, у Ивана Штевена получился увлекательный роман со множеством поворотов сюжета и весьма разоблачительных идей.
Иван Штевен
Магические очки
© Иван Штевен, 2022
О, гений истины! Дай кисти мне и краски.
Спеши со мной картины оживить
Позволь сердца людей и лица их без маски,
И мысль сокрытую, и страсти обнажить.
Часть I
Глава 1
В небольшой комнате, убранной весьма просто, горевшая лампада изливала слабый свет, весьма удобный для того, чтобы погрузить в меланхолию, усилить воображение и память к происшествиям жизни. Порывистый осенний ветер дул в ветхие рамы; дождь с крупным градом и треском стучал в стекла, – словом, всё в комнате навевало тоску и уныние; огонёк в камине мелькал, переливаясь в догорающих угольях, постепенно уменьшался и угасал.
– Подобно этим угольям угаснет и жизнь моя! – произнёс уныло молодой человек, прекрасной наружности. Он сидел в креслах против камина и, после восклицания, продолжал: – К чему служит просвещение, честность, доброта души в нашем веке? Какое имеют они назначение? Пустые звуки голоса в воздухе! И кто произносит их? Льстецы, искатели и вообще счастливцы, довольные всем. Они окружены приятелями, везде известны, приняты; их никто не спросит, каким случаем отыскана ими Фортуна? Да и зачем? Не всех обременяют подобными вопросами, а только пользуются избытком их, не спрашивая о средствах приобретения? Притом, не всякой может рассказать, если еще имеет частицу краски на лице: это имение досталось мне в наследство, ИЛИ приобретено трудами многих лет… Так, эти люди живут в довольстве, благоденствуют, а я!.. – продолжал Розальм (таково было имя хозяина дома). – Весьма жаль, что исчезли баснословные времена, когда гении, добрые и злые духи, имели влияние на судьбу людей: – тогда б я попросил какого-нибудь совестливого дьявола помочь мне, а при невозможности, передушить тех негодяев, которые на счет мой соорудили мнимое счастье свое! Но лампада моя тухнет, огонь в камине догорает. Многие смеются над теми, которых заставили плакать… А чертей нет!..
– Ты ошибаешься, – произнес из-под пола голос: – мы существуем. Если тебе угодно прочитать три таинственные буквы, означенные красным карандашом на столе, то я, один из подземных жителей, явлюсь к твоим услугам.
– Что это значит? – вскричал Розальм: верно, я сплю, или расстроенное воображение играет мною, и не существующее в порядке вещей представляется возможным! – Он поспешно берёт свечу, заимствует свет от лампады, смотрит на стол, видит означенное число таинственных букв, с трепетом, машинально произносит их… и ужасное привидение останавливает его в бездейственном положении.
Существо, подобное человеку, среднего роста, на козьих ногах, до половины косматое, в модном фраке фиолетового цвета, с маленькими рожками на голове, посредственной величины хвостом, – подходит к окаменелому Розальму и, отвесив танцмейстерский поклон, произнес с учтивостью:
– Я – чёрт, и готов к вашим услугам; извольте приказывать: всё, что вам угодно, я исполню в точности. Но вы от страху стучите зубами как в лихорадке. Опомнитесь, г. Розальм! Взгляните на меня пристально, и согласитесь, что, прожив на свете тридцать лет, конечно, видели многое и поотвратительнее моей наружности, а именно: в театре, или на маскараде, где ищут чести подделываться к нашим образинам. Успокойтесь, сударь, и будьте уверены, что я готов сложить вам без всяких претензий на вашу душу. Вы оказали мне услугу, – а подземные жители лучше вас умеют ценить благотворительность.
Дьявол говорил приятно, имел голос уверенный. Розальм, осматривая пришельца, начал приходить в себя и вспомнил, что видел рожи гораздо ужаснее и которые при этом не имели столь убедительного голоса. Он стал приходить в себя, а его полукосматый гость, разложив в камине огонь, поднял упавшую свечу, поставил её на стол и посадил Розальма в кресло, заняв другое напротив.
– Итак, это не сон? – сказал Розальм: – И ты, конечно, дух благодетельный, пришел утешить меня… Но скажи, как это случилось? Точно ли в природе есть особенные существа, которые имеют влияние на участь человека? Наши ученые, испытатели и здравый рассудок доказывают противное…
– В том-то и дело: ваши испытатели большей частью бродят, испытывая природу в отношениях, где она совершенно закрыта. Не отнимая ум у человека, скажу, он стремится к различным предметам: к высоте небесной, к непроницаемым безднам, различает светила, даёт названия, меру и течение планетам. Я замечу также о тех, которые, не понимая теории истины, передвигают по-своему луну и звезды, населяют их по своему произволению народами, касаются начала, не имея понятия о настоящем, утверждают догадки и предположения за неоспоримую истину, одним словом: мечтают открыть то, что Великий Строитель оставить вечно закрытым. Итак, большая часть ваших испытателей подобна детям: малютки играют в жмурки с завязанными глазами, прислушиваются к стуку, ловят своих товарищей и, наткнувшись на дверь или печку, заканчивают игру с разбитыми носами.
– Относительно же рассудка, то следует задать вопрос: можно ли во всех отношениях руководствоваться им? Согласись, он редко сближался с тобою, и все твои несчастья произошли от двух противоположных причин; где необходимость заставляла сближаться с ним, то вспомни свои первые неудачи, когда ты действовал без помощи рассудка. Я приведу в пример одно происшествие из твоей жизни. Однажды вельможа, начальник твой, пригласив тебя в кабинет, поручил рассмотреть и привести в ясность одно запутанное дело; этот вельможа не знал содержания, а только, наскучив просьбами и желая избавиться от просителей, кажется, первый раз в жизни, приказал тебе составить беспристрастное заключение. Ты, самонадеянный, вышел из кабинета, гордился доверием, как вдруг в дверях встретил персону, управляющую твоим патроном: это был секретарь; он остановил тебя и с учтивостью заметил, что г-н Б. известен ему с лучшей стороны, а проситель N. пустой вздорщик и напрасно утруждает его превосходительство. Рассмотрев существо дела, ты нашел совсем обратное, и что друг секретаря бездельник, ограбил соперника и сам пустился в доносы, в уверенности, что проситель во всяком случае имеет преимущество над ответчиком. Ты, как человек добрый, склонный к справедливости, притом, желая блеснуть способностями, превосходно исполнил поручение, обнаружил истину, защитил невинность и представил труд свой, в уверенности, что заслужишь благосклонное внимание начальства. Чем же всё кончилось? Вельможа не читал твоей оратории, а поручил рассмотреть секретарю. Тот исполнил: составил рецензию, что ты действовал пристрастно и глупо и даже не понял существа дела – и дал такой отзыв твоим способностям, что начальник назвал тебя «неблагонадёжным типом», бросил огромную тетрадь в огонь и приказал тебе, если не хочешь лишиться места, переиначить дело и оправдать г-на Б. Получив столь лестное приветствие, ты взялся за другую методу и, в угоду секретарю, бездельника выставил примером честности, а бедняка, которого прежде защищал – преступником и вредным человеком. Второе творение показалось начальнику превосходным; он приятно улыбнулся, кивнул головою и сказал: «Благодарю, сударь! Вы вполне оправдали моё доверие н теперь можете видеть, как я люблю справедливость: она составляет честь моему званию и лицам, которыми я окружил себя.» Ты с поклонами вышел из кабинета, встретил секретаря; тот постарался уверить тебя в своём дружеском расположении и готовности к твоим услугам. Что ж из этого всего вышло? Тебя по жалобе г-на N. предали суду. Здесь ты узнал с заднего крыльца кабинеты судей, приказных, и через них, в праздничные дин, именины, крестины, пробирался с некоторыми печатными документами утверждать справедливость своего дела, и получил свободу не прежде, как лишился половины имения. Теперь скажи: согласно ли с рассудком действовать противно желаниям секретаря вельможи? А решась, можно ли отступить от своих правил и, не обдумав последствий в угоду временщику, подвергаться ответственности? Но оставим это; я слишком распространился; приступим к делу. Ты был несчастлив, призывал духа… я здесь и готов к твоим услугам.
В продолжение рассказа Розальм совершенно оправился и, увидев чёрта весьма приятным и довольно рассудительным, почувствовал к нему какое-то сверхъестественное влечение и доверие; его ужасная наружность показалась ему не столь страшной и отвратительной.
– Скажи мне, непостижимое существо, – спросил Розальм, – почему ты принимаешь участие в судьбе моей? Какую я тебе оказал услугу? Открой мне твое имя и скажи, что принудило тебя предстать ко мне, оставленному целым миром? Теперь я уверен что видимое мною – не есть мечта ИЛИ действие расстроенного воображения.
– Изволь, я удовлетворю твое любопытство; хотя рассказ довольно продолжителен, однако он необходим. Слушай: имя моё Мафус; постоянное моё жилище в аду, а приватное – везде. Давно я не видел света и не общался с людьми, но извещён обо всех происшествиях мира; хотя не участвую в них, а находиться бездействии – есть для нас самое ужасное положение. Ты меня вызвал и тем оказал услугу. Такие явления теперь редки, да и чертей на свете мало. Вы настолько просветились, изобрели столько пороков, что в нас более нет надобности; и многие из моих товарищей охотно пойдут к вам в ученики. Причина же бездействия духов за пределами Коцита есть следующая: с размножением людей мы стали выходить из пределов вечного мрака; но первые успехи размножить зло были весьма ограничены; люди или детн дикой природы с малым понятием, ограничивались пятью чувствами, которые служили единственным побуждением ко всем действиям единообразной жизни, и только необходимый дар слова и врожденная хитрость давали им преимущество над другими животными, а потому и страсти имели ограниченные; действуя натуральными побуждениями, естественное право составляло их общий закон. Итак, если сильный убивал слабого, то это не означало нашего торжества, а относилось к простому и общему действию времени и недостатку понятия. Ты пожимаешь плечами? Тебе кажутся странными, неприятными слова мои?.. Слушай, сравнение готово. Например, если человек неумышленно свершил убийство, то он еще не преступник; равно как и дикарь, живущий в лесу, когда почувствует голод, а с ним желание отнять пищу или женщину, принадлежащую другому; если этот дикарь убьёт соседа, то не может считаться совершенным злодеем: он не может понять величины своего преступления, не умеет ценить дара жизни, не может себя ограничить, и, побуждаемый голодом, страстью, внезапным гневом, или препятствием, наносит машинально смертельный удар, не рассуждает о последствиях, тем более, что законы еще не существовали и ни что не ограничивало поступков, которые, согласно времени, казались натуральными и…
– Остановись, Мафус! Ты рисуешь самую адскую картину людей первого века! Я уверен, что они имели природный ум и склонность к добру, а ты даешь одно только зверство, приличное животным! Ты противоречишь себе; и если полагаешь добро и зло нераздельными, то я не вижу в них ни малейшей частицы добра, а одно лишь зло.
– Напротив, я изображаю всё в настоящем виде. Тебе кажется невозможным, чтобы человек дикий, не ограниченный законами, не имея общества, связей, семейства, убивал себе подобного. Хорошо; оставив весьма частые примеры, я приведу один. На прошедшей неделе молодой, воспитанный человек, известный своим модным просвещением и нравственностью, застрелил на дуэли товарища. Совершив утром это убийство, он поехал обедать в гости, потом в театр, из театра на бал, где прыгал до рассвета, за ужином выпил несколько бокалов вина, приехал домой, лег спокойно спать, а на другой день гордился своим поступком, как героическим мщением за поруганную честь, хотя о последней не имел ни малейшего понятия. Теперь скажи мне: кто более злодей – дикий или современник твоего века? Притом жестокость первобытных людей, если рассмотреть её беспристрастно, ничто по сравнению с современными: тогда секунда, один удар оканчивал всё; а теперь изобретены средства томить дни, месяцы, годы, терзать на каждом шагу, разорять, грабить, приводить в нищету и с усмешкою смотреть, как несчастное семейство исчезает от бедности и отчаяния, словом, теперь приготовляют ко всем ужасам смерти, дав время оплакать несчастное бремя жизни.
Розальм не мог сыскать возражения; он вздохнул, вспомнив, как поступили с ним, и дух продолжал:
– Наконец люди стали постепенно собираться в общества; но как только зло впустило ядовитые семена в разум, начинающий выходить из дремоты, то люди разделились на отдельные частицы, учредили первоначальные власти для обуздания самих себя и к защите от соседей. Я остановлюсь в повествовании о размножении и устройстве народов на том, что Египет стал колыбелью наук и художеств, и мы не остались без дела: разум, готовый к дальнейшему просвещению, мы постарались в самом начале наполнить злом. Первые греки стали ревностными последователями египтян; Афины, Фивы, Спарта возникли внезапно; науки и художества исполинскими шагами входили в пустые и необитаемые места; появились люди, которые посвятили себя отечеству, и, заглушив страсти в самом начале, явили пример разума, правоты и тех подвигов, которым и поныне отдаётся справедливость. Аристиды, Леониды, Эпаминонды, Тимоны, Сократы и многие им подобные; они в мире и войне остались непоколебимы; скромность и добродетель этих великих мужей, соединённые с героической твердостью, ставили препоны нашим усилиям. Одна Спартанская Республика, этот клочок земли, приводила в изумление весь ад. Наконец мы вооружили персов: сотни тысяч робких, изнеженных воинов наводнили Грецию, готовые поглотить землю героев. Но они, напротив, побежденные, со стыдом бежали в своё отечество. Но победа греков, Фермопильская битва, послужила только к пагубе непобедимых: персы после себя оставили семя разврата, – оставили золото: этот пагубный металл поколебал греков. И спартанцы, эти мужественные герои, обнажившие мечи для защиты общего блага, стали наёмниками. Афиняне и прочие греки превратились в барышников и разврат, корысть и прочие пороки истребили племя героев и оставили только одно воспоминание и неуместную гордость возноситься достоинствами предков.
Не имея более дела у греков, мы обратились к вновь возникшему Риму, и труды наши увеличились: мы нашли непоколебимую добродетель. Римляне, воодушевленные одним чувством любви к республике, часто доказывали делом, что истинная любовь к отечеству, твердость нравов, мудрость, не зараженная ложными понятиями, превозмогает все препоны; и Рим, часто стоя на краю пропасти, лишенный всех пособий, возрастал сам собою; добродетель и мужество его граждан составляли непроницаемый заслон бедствиям войны, голода, заразы и нашим ухищрениям. И тут мы снова употребили золото. Скоро этот пагубный металл развратил крупнейшую державу известного тогда мира. С ним возникли: алчность, обман, честолюбие, и всех родов преступления – не стало Камиллов, Катонов и Фабиев, – не стало диктаторов и консулов, которым не жизнь, а отечество были драгоценны – исчезли горделивые республиканцы, которые жили для славы, а не для жизни. Места этих людей заступили Тиверии, Калигулы, Нероны и подобные им. На место честности явилось предательство, и народ, бывший предметом уважения, постепенно приходя в упадок, потерял величие свое.
– Так пролетая вселенную, мы размножали зло, и быстрые успехи превзошли се наши надежды; всё, к чему ни прикасалось оно, стало заражено пороком и означало наше торжество. Протекали века древности, настали новейшие; зло, пороки, страсти еще более умножились, а повелитель тартара, опасаясь, чтоб мы не стали подражать людям, велел нам возвратиться в постоянное свое жилище.
– Теперь ты видишь, любезный Розальм, что я долго оставался в бездействии, сожалел о потерянной свободе обращаться с людьми. Наконец повелитель тьмы позволил нам снова выходить на свет, но только по одному, и не иначе как с приглашения человека, который имеет в нас нужду. Он хотел узнать, нет ли новых изобретений, не известных еще в аду. Мы бросили жребий, очередь пала на меня. И так, вызванный тобою, я считаю своим долгом служить моему избавителю.
Здесь МаФус окончил повесть, дружески пожал Розальма руку. Тот был восхищался внезапным появлением такого помощника и его рассказами.
– Скажи, почтенный дух, – произнес он. – Тебе известно обо всех происшествиях с начала мира! Конечно, знаешь ты и о моем несчастье. Ах! облегчи участь мою, и…
– Изволь, и начну я с того, что покажу тебе людей в их настоящем виде, без всяких прикрас. Ты увидишь, сколь наружность их обманчива, и до чего истинное счастье редко на земле. Ты увидишь, что люди большею частью актеры, и затвердив роли, действуют согласно времени, обстоятельствам и снимают маску только тогда, когда опустится занавес последней сцены их жизни. Я тебя уверяю, что на свете нет постоянства, и что то, что снаружи превосходно, то по существу, если рассмотреть беспристрастно, окажется злом.
– Извини; при всех моих несчастьях я думаю иначе, и даже уверен, что существующий в мире порядок не состоит из ничтожества и зла.
– Кто спорит о том! Но люди не только обыкновенные предметы, но и самые превосходные так обезобразили, что трудно постигнуть настоящий источник им. Но зачем терять время в бесполезные рассуждения? Теперь только семь часов, до города с небольшим сто верст, в полчаса мы домчимся в предместье. – Дух схватил приятеля за руку, и в означенное время очутился с ним близ первой заставы города.
Глава 2
Изумлённый столь быстрым и необыкновенным путешествием, Розальм насилу мог перевести дух, и несколько придя в себя, спросил:
– Вот мы и здесь! Что же я должен делать?
– Приступить к испытанию, и на этот вечер весьма к небольшому. Теперь поздно; однако ж и в столь короткое время рассматривай всё философским взглядом, а впоследствии посещай бедные хижины, великолепные чертоги, рассматривай людей в настоящем виде, да слушай разговоры, сравнивай, согласен ли язык и наружные действия с побуждением сердца. Римский Фабий наблюдал шаги великого Ганнибала. Подобно ему ты наблюдай за людьми.
– Превосходно! Но ты забыл главное. Я ведь после суда был сослан в мою маленькую деревушку, сейчас нахожусь под надзором земской полиции; если меня узнают, то схватят и снова…
– Упрячут в тюрьму? Не беспокойся: я всё предвидел и устроил в твою пользу. Вот (дух вынул из кармана очки, оправленные в золото), возьми! В этих очках ты будешь невидим и неслышим, а если обратишь на кого взоры, украшенные этим талисманом, то мысли и чувства человека будут открыты перед тобою: ты прочитаешь их. Эту драгоценность изобрел один знаменитый оптик. Если же человек, которого ты хочешь рассмотреть, удалится, то в глазах твоих очутится запись его мыслей, и в итоге ты узнаешь всё. Этот оптик тридцать лет трудился над своими магическими стеклами и, завершив свой труд, поспешил воспользоваться им. Укрепив очки на маленький нос свой, побежал он в город, – смотрел, слушал, вникал в сердца людей, а устав, поспешил к своему дому; не дойдя двадцати шагов, он остановился, перевёл дух и стал рассуждать сам с собою. «Благодарю вас, чудные очки! Вы открыли мне много – какие люди, какие нравы! Везде лесть, обман, предательство! Там скупость, там роскошь, тут скрытный разговор, там явный; в одном месте нищета, в другом изобилие; в одном доме смеются, в другом плачут – а мужья? Бедные мужья! Какие жалкие роли вы играете. Благодарю судьбу! Я довольно счастлив, имея милую, верную жену, имея друга. Адольф предан мне, я взял его сиротой, воспитал; он заменил мне сына, помогает в трудах, и столь необходим в семействе. Жаль только, что в течение пятилетнего брака не имею детей. Поспешим, расскажем жене и Адольфу всё, что я видел и слышал; они посмеются вместе со мною.
Оптик в восторге бежит к дому, дергает шнурок, стучит в двери. Клара второпях отворяет и не видит никого: супруг её забыл снять очки и оставался невидим.
– Что это значит? – сказала жена. – Наверно кто-нибудь пошутил, дёрнул за шнурок и ушёл.
Она возвратилась в спальню; муж-оптик, не снимая очков, двинулся за нею.
– Кто стучался? – спросил Адольф.
– Не знаю.
– Досадно, – отвечал молодой человек, – однако ж, милая, возобновим начатый разговор: нам давно пора подумать о себе. Мне наскучило угождать вздорному старику. Кусок хлеба, который он дает, становится слишком солон! Знаешь что? Уедем на мою родину – в Саксонию. Там заведем свое хозяйство и станем жить припеваючи. Что ты на это скажешь, милая Клара?
– Что скажу! Это мысли – мои. Мне наскучило обманывать н ласкать человека, которого не люблю, и начинаю ненавидеть. Одно меня удерживает: а что, если ты увезешь меня, да там и оставишь?
– Никогда, моя милая, прелестная Клара! Никогда. Любовь моя окончится с жизнью! – Он страстно поцеловал верную супругу и прижал к груди.
Оптик остолбенел; стыд, досада, ревность сковали в нём чувства; он не имел силы пошевелиться и снять очки. Клара, затворив дверь, бросилась в объятия любовника; муж вздрогнул, бешенство овладело им; невольный крик вырвался из груди. Но этим не окончилось; в углу стояла половая щетка; он схватил её, подбежал к предателям, и стал наносить удары, не разбирая места. Представь, Розальм, ужас Клары и Адольфа: они услышали знакомый голос, увидели, что щетка сама собою над ними работала… Это случилось весьма натурально: муж невидимо размахивал руками, и виделась только одна щетка. Они со страху не могли кричать, и не видели перед кем защищаться. Несчастный муж, удовлетворив своё мщение, пошел в свою комнату, бросился в кресла, снял пагубные очки, и после недолгого молчания произнёс: «Дурак! дурак! работать тридцать лет, составить эти стекла… И зачем? Чтоб увидеть, как меня обманывает жена! Чёрт возьми, проклятые! Давно ли я с сам смеялся над мужьями, а теперь… Теперь что мне делать? Я жестоко поколотил их – они догадаются. Я открыл им мое изобретение; станут просить, а меня же обвинять, осмеют… Сделаем иначе – прекратим торжество злодеев; а небольшой достаток мой не пойдёт им на пользу…»
Он встал, вынул из комода банковые билеты, ассигнации, золото и серебро; первые сжёг, вторые же отнёс в свою мастерскую и, раздав жалованье работникам, возвратился к себе. На камине стояло несколько пузырьков со спиртами, он выбрал самый крепкий, налил стакан, выпил и сказал: «Теперь жене не нужно отпирать дверь в прихожей – пускай отопрёт эту.» Он положил очки за пазуху и присовокупил: «Чёрт мне помог выдумать вас! Так пойдемте же к нему вместе!» Он лег на софу и весьма скоро с изобретением своим пожаловал к нам.
– Вот, друг-Розальм, какую я тебе доставил драгоценность. Пользуйся ею, ступай в город, не снимай очков – и всякая дверь незаметно перед тобой отворится, а если я тебе буду нужн, то произнеси только мое имя, и я мгновенно явлюсь пред тобою.
* * *
Розальм вошел в город и при виде первого же встреченного им дома сказал:
– Что это? Дом освещён! Везде люстры, свечи! Кажется, играют на инструментах… Фонарь при самом входе… А – а! это трактир! Прочитаем название: «Европа»… Европа! – повторил Розальм. – Небольшое ж она занимает пространство! Войду – и, судя по вывеске, увяжу людей различных наций…
Невидимка – испытатель очков, очутился в трактире и первый свой взор обратил на маркитанта. Этот человек, высокий, плечистый, рыжий, имел засученные рукава, стоя за столом, в красной рубахе, он большим ножом проворно отрезал куски ветчины, телятины, дробил дичь и укладывал на тарелки порциями, а мальчишки-половые проворно разносили их посетителям.
«Тут нет ничего любопытного, кроме неопрятной маркитантской и рыжего мужика; пойдем к буфету». Здесь показался ему низенький человек с приглаженными черными волосами; он проворно клал на блюдечки маленькие куски сахару, передавал служителям с чайным прибором. в большом стеклянном шкафу стояло множество штофов, графинов, бутылок с водками и винами.
– Подай настойки и селянку, перехватим, а там спросим пунша, – Розальм обратил внимание на голос и увидел, что стройный молодой мужчина в прекрасном фраке готовился угощать приятелей. Этот человек, судя по наружности, не должен бы находиться в такой беседе. «Нy, очки! Откройте-ка мне мысли и чувства людей, которых я здесь вижу!» И в несколько секунд очутились пред его взглядом исписанные строки; он сел в угол и стал читать…
«Наружность весьма обманчива, – решил он, прочитав, – этот молодец не тот, чем кажется; он дворовый человек; три дня тому назад обокрал своего помещика, бежал, а теперь проматывает здесь деньги, пока не истощит кошелек свой. Два оборванных негодяя, с которыми он познакомился, стараются опорожнить карманы вора. – На правой стороне у окна сидят важно четыре человека; они промышляют сочинением бумаг; за рубль готовы писать всем и на всех, не спрашивая о существе дела. – На левой стороне, за чайным столом, покрытым грязною скатертью, несколько человек шепчутся между собою – это мелочные торговцы ветошью: они собираются в харчевни и трактиры, узнавать, нет ли какой покупки, и платят за нее десятую часть цены. Должно отдать справедливость этим артистам: у них всякая вещь в два или три часа переменяет свой вид.» Розальм, продолжая читать, увидел в отворенную дверь новую сцену: два пьяные канцеляриста потузили выгнанного из службы секретаря; за него вступились несколько бродящих мещан и лакеев – он писывал им просьбы. Сторону канцеляристов держали трое бродяг, а вторую нисколько извозчиков. – «Тут нет ничего любопытного, подумал испытатель, и вполне прилично месту, где происходит действие. – Он прошёл в третью комнату и увидел совсем другое: музыкант лубочного театра играл на скрипке, другой на балалайке, человек десять им припевали, хлопая в ладоши, крича «Славно! Славно! Красавица! Продолжай! – Они аплодировали смугловатой девчонке, плясавшей по-цыгански.
Розальм оглядывал этих людей, и вдруг человек, опрятно одетый, с важностью вошел в комнаты; служители трактира кланялись ему, почтительно спрашивая, не угодно ли ему чего-нибудь выкушать.
«Это чиновник! – подумал невидимка. – Как ему не стыдно находиться в таком месте? Посмотрим!» Он обратил к нему взор и, скоро прочитав его мысли, уверился, что звание не препятствует ему посещать трактиры и многие другие подобного рода заведения и дружить с содержателями их. – Невидимка прошел все комнаты второго этажа, и услышал шум многих голосов в нижем, спустился с лестницы, отпер первую дверь и увидел, так называемое «чёрное отделение». Тут несколько человек подёнщиков и толпа пьяных женщин пили, шумели и дрались. Это зрелище ему не понравилось. Он оставил трактир, и едва очутился на улице, как увидел множество карет и колясок, направлявшихся за город.
«Любопытно знать, куда спешат эти экипажи? Теперь уже десять часов.» И в эту минуту новая надпись очутилась перед его глазами. Он читал:
«Эта компания торопится на бал к одному фабриканту, живущему на даче. Он построил заведение в долг, заложил в частные руки, и вдруг фабрика сгорела. С великим трудом открыли, что пожар случился нечаянно и честный фабрикант разорился совершенно. Совестливый немец отдал залогодателю пустую землю и обгорелые бревна, и имея на руках значительную сумму денег, теперь угощает своих покровителей и тех добрых людей, которые помогали ему в этом невинном приобретении».
«Признаюсь, – сказал испытатель, – это удивительно, и новое средство к обогащению. Однако ж мне странно, что пирушка начинается так поздно. Если гости соберутся к десяти часам, то наверное поедут домой лишь в восьмом часу утра. Впрочем, тут нечему удивляться: есть люди, подобные летучим мышам; последние, чтоб скрыть свою гнусность, избегают света, и показываются только в темноте. Пойдем далее в город… А! я слышу с левой стороны улицы множество голосов; точно басы, тенора и дисканты поют застольную песню.» – Он подошел ближе, увидел винный погреб; дверь перед ним отворилась, и Розальм остановился в удивлении.
Человек до тридцати различных сословий находились в погребе; дюжина из них вокруг стола, наполненного бутылками и стаканами, пели и пили, шестеро в разных местах сидя и лёжа спали, двое плясали, трое дрались, а четверо играли в кости.
– Чёрт меня возьми, – кричал первый, – если осталась хоть одна полушка – все проиграл. Ну. Пахом Понкратьевич! Вот табакерка – мечи кости!
– Выдумка не дурна, – отвечал второй, – на эту дрянь ставить чистые деньги.
– Лжешь! – табакерка не дрянь. Точно, она роговая; однако ж все стоит для меня много: я получил ее в наследство от покойного дяди. Помнишь, он упился в этом погребе.
– А хотя бы от бабушки-ворожеи, не стану рук марать. Мне нужны чистые деньги. Моя Параша не любит, когда я прихожу к ней с пустыми руками.
– Провались ты с нею в адское дно! Я хочу отыграть мои деньги, или услужить тебе табакеркою. Она с табаком. Понюхай. Чистый березинский!
– Что за шум, господа, за табакерку и за деньги! – произнёс басистый голос. – Завтра докончим!
– Правда! правда! – повторило несколько голосов. – Мы – люди трудящиеся. Завсегда сможем иметь копейку. Эй, приказчик! Вина! Завтра вечером заплатим.
– Я не могу быть там, где обещал. Меня звали на богатые похороны. Как же пропустить такой случай?
– А кто этот покойник, которого ты станешь оплакивать за жирным обедом и хорошими винами?
– Известный богач – купец Добрынин.
– А, знаю! Он надсматривал за домами, управлял имением сирот и, кажется, счета выводил исправно. Покойник оставил коко с соком.
– Не в том дело! Вы забыли зачем пришли сюда. Антон Ивановнч дал честное слово прочитать нам историю своей жизни – она весьма любопытна; он мельком рассказывал.
