– А вот и не гуд бай, я не согласна. Правда, Коль?
Он ничего не ответил, только усмехнулся в ответ. Её волосы щекотали ему лицо, а запах духов был так приятен, что хотелось уткнуться в эти волосы лицом и так и стоять.
– Коль, скажи, а я тебе нравлюсь? – вдруг спросила Татьяна.
Он немного растерялся, но потом, прямо посмотрев на неё, прошептал:
– Нравишься.
Она, улыбнувшись, промолчала. Песня закончилась, и снова началась быстрая музыка. Все заскакали, запрыгали, но Татьяна по-прежнему не отпускала Николая, медленно переступая ногами не в такт музыке. Они отошли в сторону, чтоб не мешать остальным, и так и стояли, пока не началась другая медленная песня.
Но Татьяну танцы уже не интересовали. Она постепенно оттеснила Николая в соседнюю комнату, и он в оранжевом отсвете уличного фонаря, еле освещавшем стены, увидел её широко открытые, какие-то шальные глаза. Серьезно посмотрев на него, Татьяна обвила руками его шею, и Николай почувствовал, как её губы коснулись его губ. И тут же он словно провалился в бездонную яму и летел, летел туда так, что закружилась голова.
Наконец-то он опять чувствовал эти губы – мягкие, сильные, смелые… Он понял, что именно этого на самом-то деле и хотел все эти две недели, этого ему и не хватало, это и не давало ему покоя. Эти губы знали, что нужно делать, и он с желанием ответил им, сильнее прижимая Татьяну к себе.
Она, не переставая целовать Николая, ногой пихнула комнатную дверь, закрыв её, и повалила его на низкую кровать, стоявшую у стены. Наконец оторвавшись от его губ, она зашептала:
– Хороший мой. Ты только мой, и ничей больше. Слышишь? Мой…
Николай тяжело дышал, слушая её слова, но внезапно, в какой-то миг сквозь хмель, сквозь это наваждение в его сознание как вспышка молнии ворвалось: «Почему я – её?! А Катька?!» И тут же со всей ясностью вдруг пришло понимание, что вот сейчас, прямо здесь может случиться нечто, после чего возврата назад уже не будет! Всё!! Не будет больше той жизни, что была до этого! И его, Николая, каким он был до этого – тоже не будет… И черта – вот она, здесь, и прямо сейчас он эту черту переходит! И это будет уже непоправимо! И как потом жить дальше? Он – не Крауз… Но что же тогда будет дальше?! И ему вдруг стало не по себе. Плотно сжав губы, он зажмурился.
– Коленька, что с тобой? – ласково спросила Татьяна.
Обвив его голову руками, она снова стала целовать его лицо, но он остановил её и, резко сев, сказал вдруг охрипшим голосом:
– Погоди…
– Ты чего? – она с силой потянула его к себе. – Иди ко мне, мой хороший.
– Постой!
Дернув плечами, Николай освободился из её объятий и встал. Его сердце бешено колотилось. «М-м-м… – он закрыл лицо руками. – Что я делаю? Что я делаю?! А как же Катька? Анютка?»
– Коль, ты чего? – повторила Татьяна, вставая с кровати и беря его за руку. – Всё же хорошо…
– Мне это… – пробормотал он, решительно освобождая руку. – Я забыл там… Мне надо в машине взять…
Николай нащупал в темноте ручку и открыл дверь.
– В какой машине? Ты куда?!
– Я сейчас, сейчас…
Не глядя ни на кого, он выскочил в коридор, сунул ноги в полусапожки и накинул куртку, благо, она висела поверх остальной одежды.
В коридор выглянули Елена и Крауз.
– Колян, ты куда? Чё случилось? – удивленно спросил Александр.
– Я это… Мне там надо… – Николай неопределенно махнул рукой, открыл дверь и выскочил в подъезд.
Выбежав на улицу, он остановился. Метель сразу ударила в лицо, колючие, мерзлые хлопья снега больно захлестали по глазам. Николай прищурился и застегнул куртку. Сунул руку в карман, куда положил вязаную шапочку, но там было пусто. «Неужели выпала? Да и черт с ней, не возвращаться же обратно…» – он втянул голову поглубже в воротник и пошел прочь. Полусапожки хлябали на ногах, он нагнулся, застегнул замки-молнии, и пошел быстрее.
«Дурак! Дурак!! – ругал он себя. – Как ты мог? Дома же Катька! Дурак! Идиот!! На сладкое потянуло? Приключений захотелось?»
Отойдя подальше, он остановился и посмотрел по сторонам: «Где я вообще? Где дом-то? – нагнувшись, он набрал в ладони снега и энергично растер им лицо, прогоняя ненужный сейчас хмель. – Мэ-эх…» Дом, в котором жила Елена, находился в районе, где Николай редко бывал раньше, и на каком транспорте отсюда добираться к себе, он не знал. Да он бы, наверное, и не смог сейчас просто стоять на остановке и ждать автобус. Ему надо было что-то делать, надо было идти… Фонарей поблизости не было, но выпавший снег высветлил всё вокруг, поэтому, повертев головой, Николай всё же сориентировался, в какую сторону надо двигаться.
До дома было довольно далеко, но сейчас это было не важно. Он широко шагал вдоль дороги, шагал, почти уже не закрываясь от снега и ветра, шагал всё быстрей и быстрей и постепенно перешел на бег. Но он не бегал с самой армии, поэтому ноги быстро устали, ветер сбивал дыхание, и Николай, тяжело дыша, снова перешел на шаг. Машин на дороге почти не было, изредка попадались встречные, он щурился от их слепящего света, в котором беспорядочным роем белых мух кружил снег. Метель не переставала, и местами уже намело настоящие сугробы.
Часа через полтора он, замерзший и мокрый от снега, добрался до дома. Кухонное окно чуть светилось желтоватым светом. Николай толкнул дверь, она была не заперта. Тяжело дыша, он вошел в дом и остановился у порога.
На кухонном столе горел ночник, у приоткрытой печки сидела Екатерина. На её лице играли слабые отблески пламени. В доме было тихо, только в топке уютно потрескивали дрова, да тикали настенные часы.
– Это я, – еле слышно сказал Николай.
Екатерина смотрела на мужа с чуть заметной печальной улыбкой. Слегка поёжившись, она произнесла:
– Что-то прохладно стало. Вот… подтопить немного решила.
Николай молча скинул куртку, разулся и подошел к ней. Опустившись на колени, он сел на пол и, обняв её ноги, положил голову на колени жене. Облегченно вздохнув, он закрыл глаза и прошептал:
– Катька ты моя родная, если б ты знала как я тебя люблю…
Он не видел, как жена сняла с его плеча длинный белый волос и бросила его в ведро из-под угля, стоявшее тут же, возле печки. Екатерина погладила мужа по мокрой голове и поцеловала в макушку.
– А чего ты без шапки?
– Потерял. Из кармана где-то выпала. Ничего, новую куплю.
– Понятно. Пошли спать, а то поздно уже.
– Пошли…
Ливень
Незаметно подошла середина июля – самая маковка короткого сибирского лета, самый зной, самая пыль и самые сильные грозы, если таковые случались. Нежные, мягкие ягодки лесной земляники к этому времени уже отходили, а палящее солнце заставляло поспевать шедшие им на смену круглые и плотные ягоды полевой клубники.
По полям, по некошеным ещё лугам, по опушкам березников зрели они, клонясь к сухой земле на длинных жестких стебельках. Зрели нехотя, словно сопротивляясь и стараясь подольше оставаться зелеными хотя бы на половинку, хотя бы на треть. Но легкая эта недозрелость совсем не пугала охотников за клубникой. Бабы, ребятишки, взяв с собой бидончики да корзинки, шли в поля и, не обращая внимания на палящее солнце, на надоедливых и больно кусающих даже сквозь одежду оводов и слепней, ползали в траве, наполняя свои посудины душистой ягодой.
Вот за этим-то и собрались в один из таких жарких июльских дней Мишка с бабой Нюрой. Самые урожайные на эту ягоду места были там, где когда-то давно стояла небольшая деревенька Тихеевка, и где сейчас просторные поляны перемежались редкими березовыми околками.
– Завтра, вроде, вёдро должно быть. Охота всё же клубники побрать. Может, сбегаем к Тихеевке, поберём? – предложила баба Нюра внуку после обеда. – Ты как, не против?
– Давай сбегаем, поберём, – легко согласился тот, – чего дома сидеть.
На следующий день, проводив скотину в стадо и позавтракав, пошли с утра пораньше, пока солнце еще не жарило слишком сильно. Обратно вернуться рассчитывали к обеду.
Дойдя до места, Мишка с бабой Нюрой, как и положено при сборе ягод да грибов, не стали жаться один к другому, а, чтобы охватить участок побольше, разошлись в стороны, но в пределах видимости дабы не потерять друг друга. Время от времени они переглядывались, а то и перекрикивались. Человека, пригнувшегося в траве к земле, не всегда сразу увидишь, а так – крикнешь ему: «Эгэй! Ты где там?!», тот поднимет голову, отзовется, и вот он совсем недалеко, оказывается, рядышком.
Так, то переглядываясь, то перекрикиваясь, они медленно двигались по косогору либо ползком на четвереньках, когда попадалось особо урожайное местечко, либо просто согнувшись, как говорится, в три погибели. Склон косогора полого уходил вниз, где вдали стоял уже вполне густой лес и поляны заканчивались.
Самое, наверное, вкусное в полевой клубнике – это не есть её по одной ягодке, нет – так она не самая сладкая. Малина или та же лесная земляника куда как лучше будут. Полевая клубника хороша в варенье, но это уже потом, после.
А вот если её только-только собрать, а затем, опустив голову к корзинке или бидончику, вдыхать восхитительный её запах – вот оно, самое удовольствие! Невозможно оторваться, невозможно отставить её в сторону и сказать: «Всё, хватит, надышался».
И поэтому время от времени Мишка наклонялся к своей постепенно наполнявшейся ягодой корзинке и, блаженно улыбаясь и раздувая ноздри, жадно вдыхал сладкий аромат. В такие моменты он забывал обо всем на свете и, как ему казалось, был самым счастливым человеком на земле.
Солнце давно поднялось в зенит и жарило вовсю. В какой-то момент Мишка вновь поднял голову, чтобы посмотреть, где баба Нюра. Не увидев её, он громко крикнул: «Эгэй! Ба-а-а!!», однако никто не отозвался. Он крикнул громче, как только мог, и откуда-то снизу, со стороны леса, послышалось неопределенное: «А?эйй!». «Эк, куда она уже утопала», – подумал Мишка и решил ускориться в том направлении.
Спустившись по косогору пониже, он снова крикнул что было сил, сложив ладошки рупором. И опять оттуда же, снизу, только ещё глуше и тише аукнулось: «Э-э-эй!». «Куда она идёт?то? – удивился Мишка. – Ладно, догоню».
Собирая попутно клубнику, он шел довольно быстро вниз по косогору к логу, туда, где уже совсем недалеко начинались сосновые посадки. Пройдя метров пятьдесят, он опять закричал, но на этот раз ему уже никто не отозвался. Он кричал снова и снова, но безрезультатно. «Как так? Ведь она же отсюда, снизу отзывалась», – думал Мишка. Обойдя всю опушку и не найдя бабы Нюры, он побрел обратно вверх. Дойдя до ближайшего березового околка, стал кричать снова, но всё было впустую.
«Потерялись всё-таки, – понял он. – Ну да ладно, дорогу все знают, доберемся поодиночке». И он стал собирать ягоду дальше – не уходить же домой с неполной корзинкой, когда вокруг такое изобилие, а что потеряли друг друга, так то не беда, случается.
Когда корзина была почти полная, откуда-то из-за березничка, возле которого он как раз находился, послышался раскат грома. «Неужто гроза надвигается? – мелькнуло у Мишки в голове. – Давненько не было. Надо, наверно, к дому уже поворачивать».
Выйдя из-за деревьев, загораживавших горизонт, и глянув в сторону, откуда слышался гром, он обомлел. Там была не туча – там нависло над землей нечто страшное, чему люди, наверное, ещё не придумали название. Небо от края и до края было мрачно-свинцового, какого-то иссиня-черного цвета. Огромная сплошная темная масса медленно плыла по небу в сторону Мишки, издавая время от времени тяжелый и мрачный рык. То с одного её края, то с другого перед каждым таким рыком вспыхивали короткие, но жирные молнии.
Мишке стало не по себе. «Здесь оставаться нельзя, возле деревьев может так шибануть, что мало не покажется», – подумал он и быстрым шагом пошел к проселочной дороге, ведущей к деревне. Выйдя на неё, Мишка ускорился, но страшная черная громада на небе тоже не стояла на месте, медленно, но неизбежно подкрадываясь сбоку.
Дорога шла по полю, а в той стороне, откуда надвигалась гроза, примерна в ста метрах стоял березник. Мишка быстро шагал, с опаской поглядывая на наползавшую тучу. До деревни оставалось ещё километра два с половиной, не меньше. «М-да, точно не успею, придется мокнуть», – мелькнула в голове неприятная мысль.
И тут все звуки вокруг дополнились ещё одним – это был монотонный, без каких-либо оттенков, как и вся свинцовая масса на небе, гул. Мишка понял, что это идет дождь. Шум миллионов, нет – миллионов миллионов капель, падающих на землю, на лес, на траву, сливался в единый громкий шёпот, надвигающийся вместе с тучей. Они были едины – эта черная масса на небе и этот громкий шёпот, они были заодно и уже совсем рядом.
Мишка остановился и посмотрел в сторону березника. Через несколько мгновений из леса вышел ливень. Да, он именно вышел оттуда, как выходит кто-то вполне конкретный и осязаемый, и это был не просто дождь – это была стена из воды, ясно и отчетливо видимая, это был самый край тучи, ползшей по небу и изливавшейся на землю огромной массой воды. И тут же с той стороны влажным дыханием дождя налетел порыв прохладного воздуха.
Мишка смотрел на всё это как завороженный. Подкативший сперва, было, страх куда?то исчез, и вместо него в душе поднялось неописуемое чувство восторга. За всю свою еще совсем недолгую жизнь он не видел ничего подобного. В его глазах это было наивысшим проявлением природной стихии – мощной, неукротимой, не признающей никакой власти над собой.
Повинуясь необъяснимому инстинктивному порыву, Мишка быстро снял трико с футболкой, свернул их и положил на корзинку с ягодой. Потом сорвал несколько листьев лопуха и закрыл ими одежду, оставшись стоять посреди поля в одних плавках и кедах.
И буквально через несколько секунд стена дождя дошла до него. Закрыв глаза и подставив лицо льющейся с неба воде, Мишка зычно заорал: «А-а-а-а!!» Но это был не крик страха, это был крик полного восторга, который просто нельзя было выразить никак иначе, кроме как заорав во весь голос.
Ливень лил с неба, не оставляя шансов ничему на земле остаться сухим. Но при этом он был очень теплым, и возникало ощущение, что ты просто стоишь под мощным приятным душем. Вокруг вспыхивали толстые ослепительные молнии, страшным оглушающим рыком гремел гром, но Мишке уже совсем не было страшно.
Немного придя в себя, он взял корзинку с клубникой и вещами, укрытыми лопухом, и пошел по дороге, шлепая по мгновенно появившимся на ней лужам.
Чувство восторга не оставляло его, на душе было весело и как-то безрассудно радостно. Мишке хотелось петь во весь голос! Вокруг него был уже какой-то совсем иной мир, он словно попал в другое измерение. Ему казалось, что они стали одним целым – и он сам, и эта тяжелая свинцовая туча, медленно ползшая над его годовой, и этот ливень, хлеставший по щекам теплыми струями. И туча уже была не такая уж и мрачная, и молнии были совсем не страшные, и пусть себе грохочет гром! Всё это были мелочи по сравнению с тем восторгом, который охватил его, с той силой, которая исходила от этой стихии, и с ощущением полного единства с ней!
Время от времени Мишка останавливался, ставил корзинку на землю, поднимал к небу лицо и протягивал вверх руки. При этом ему хотелось смеяться, просто хохотать от того ощущения счастья, которое так неожиданно вдруг нахлынуло на него здесь, что он и делал, нимало не смущаясь. Наверное, если кто-нибудь увидел бы его в эти моменты, точно бы покрутил пальцем у виска и сказал: «Свихнулся пацан».
В кедах хлюпала вода, но он совсем не обращал на это внимания, ему от этого было ещё веселей.
Когда он подходил к деревне, дождь стал стихать. Туча почти прошла, и откуда-то из?за неё уже даже выскакивали солнечные лучики. Реальность возвращалась с каждым проявлением обычной, обыденной жизни. Мишка зашел на первую улицу, и дождь кончился совсем. Трава лежала, прибитая к земле напором воды, лившейся с неба, и кругом были огромные лужи, лывы – как их называли в деревне.
Капли на березовых листочках весело подмигивали солнечными искорками, а осмелевшие петухи выходили во двор и горланили, радуясь уходу стихии и стараясь перекричать друг друга. Бочки, стоявшие у домов под желобами, были полны, и только слышалось, как в них звонко падают последние капли, стекавшие с крыш.
Мишка подошел к какому-то забору, поставил на мокрую траву корзинку и снял с неё лопухи. Удивительно, но одежда была почти сухая. Лишь совсем немного по краям было замочено, видимо от брызг, которые летели снизу да с боков. Одевшись, он пошел домой.
Баба Нюра была в избе, она пришла ещё до дождя.
– Ой, батюшки! – она хлопнула себя руками по бокам. – Вымок, небось? Где ты был-то?
– Так, где… ягоду брал. Ты-то куда делась? Кричал, кричал тебя. Вроде откликаешься, а нет нигде.
Мишка сел на стул возле кухонного стола и стал намазывать мёдом большой кусок хлеба. Он основательно проголодался с утра.
Оказалось, что, собирая ягоду, он обогнал бабу Нюру и спустился ниже по косогору, а она осталась позади возле небольшого березничка. Когда он кричал ей, она его видела со спины и откликалась. Но, видимо, какая-то замысловатая акустика того места отражала звук совсем с другой стороны, и Мишке казалось, что она кричит не сзади, а, наоборот, спереди, снизу, оттуда, где был лес.
– Кричу, кричу тебе, а ты в другую сторону идёшь. А бежать за тобой, так мне не угнаться – ноги-то уж не те, чтоб бегать за молоденькими. Ну, думаю, не маленький, сам дорогу найдешь, я домой и пошла одна потихоньку, – баба Нюра налила Мишке большую кружку молока. – Может, картошки тебе разогреть? Поешь нормально.
– Не, не надо, так хватит. Всё равно ужинать скоро.
Долгий июльский день закончился как обычно. Пришла из стада скотина, прибрались во дворе, посидели на лавочке у калитки, провожая заходящее за березник солнце.
Потом легли спать, однако Мишка ещё долго не мог уснуть – перед глазами стояла стена воды, выходящая из леса и с шумом надвигающаяся на него. При этом внутри у Мишки всё сжималось, словно сейчас на него, лежащего на мягкой пуховой перине, польются струи дождя. И опять поднимался в душе восторг, и опять накатывала необъяснимая радость. Так он и заснул.
Стыдно
Иван Черемных повернулся на бок и глянул на часы: было начало второго ночи. «Ёлки-палки, да что же это такое…» – он поправил одеяло и удобнее подоткнул под голову подушку в надежде забыться. Уже пятую ночь кряду он ворочался по несколько часов, прежде чем уснуть. Ивана мучила совесть, ему было стыдно.
Месяц назад он отпраздновал свое пятидесятидвухлетие. Спокойно, в домашнем кругу, как говорится, без посторонних и лишней помпы. Да и какая тут помпа, когда жизнь на шестой десяток перевалила? Как ни крути, а понимаешь, что впереди-то уже много меньше, чем позади. Так чего тут веселиться? В эти годы человек живет размеренно, всё у него разложено по полочкам, всё на своих местах, в том числе и совесть. Он уже не совершает глупых необдуманных поступков, за которые потом придется стыдиться, он живет да живет себе, вот и всё…
Но с Иваном случилась одна закавыка, из-за которой он и потерял покой. Вдруг, ни с того, ни с сего, он вспомнил один случай из своего детства, который и разбередил душу. Всю жизнь не помнил – расскажи ему кто об этом раньше, так сказал бы, что ерунда, не было такого вовсе! И тут вот на тебе, вылезло… А вспомнил он вот что.
Случилось это, когда Ивану было лет одиннадцать-двенадцать, не больше, лет сорок уже прошло. Жил он тогда в большом городе, а сам каждое лето ездил на каникулы в деревню к своим деду да бабушке. Даже родиной своей больше считал не город, а деревню эту. И жил здесь у Ивана ещё дядя с семьей, брат Ивановой матери. Звали его дядя Толя, и был у него сын Сергей, постарше Ивана года на четыре.
Так вот, Серёге однажды родители на успешное окончание восьмилетки купили мопед «Верховина-6». Выглядел он, прямо, как маленький мотоцикл. Эх, какая это была заманчивая мечта для любого деревенского пацана в то время – иметь свой мопед… Круто, чего тут говорить. Свой мопед – это свобода! Это значит – взрослый ты совсем. Езжай, куда хочешь, крути ручку «газа» хоть до упора, и только ветер в лицо! Нет, это не передать словами, это надо самому попробовать.
Ну так вот, выпросил как-то Иван у Серёги прокатиться на его «Верховине». Чтоб самому, совсем без никого. До этого Иван уже понемногу катался на мопеде, но под присмотром: или Серёга сзади сидел, подстраховывал, или один, но на лужайке перед домом. На этот раз, поддавшись на уговоры младшего брата, Серёга великодушно разрешил Ивану прокатиться по деревне. Однако с условием: сделать всего один круг, и чтобы не выезжать в центр села, а только по окраинным улицам, где нет машин и заезжих «гаишников».
Как же Иван был счастлив! Выжать ручку сцепления, включить передачу и аккуратненько, добавляя понемногу «газ», – вперёд! И вот она – свобода! Дома? мимо проносятся, куры, утки, а ты мчишься по улице, поднимая клубы пыли. Сам! Не сидишь в коляске или позади взрослого, обхватив его руками, а сам! Сам газуешь, сам рулишь куда хочешь! Эх!..
В общем, сделал счастливый Иван кружок по деревне и вернулся к дяде Толиному дому. Смотрит – нет Серёги во дворе, наверное, в дом зачем-то зашел. И сразу же мысль в голову: «А не махнуть ли на второй круг? Всё равно ведь никто не видит. Докажи потом, что два раза ездил… Может, просто медленно ехал или останавливался». Повертел Иван головой по сторонам – нет никого. Собрался уже было «газануть», но тут, как назло, из-за угла выскочил на своем мотоцикле с коляской дядя Толя. Подрулил лихо к воротам, заглушил технику, кивнул племяннику:
