ISBN :
Возрастное ограничение : 18
Дата обновления : 20.09.2023
– Разве это не обычная эмоциональная несдержанность?
– Самая что ни на есть.
– Может, тебе стоит поработать над этим?
– Тогда я перестану быть честен по отношению к самому себе. Работая над собой, я перестану быть собой, быть естественным. Поэтому мне, такому неотёсанному, легче слоняться без работы, чем работать с кем-либо под началом кого-либо. Я всегда стараюсь быть честным с собой и с другими. Я прекрасен и непостижим в своей честности, необуздан в своей грубости и величествен в своём хамстве. Но рискую умереть с голода. Хамы и честные люди никому не интересны.
– В чесночности? Ты сказал, в чесночности?
– В честности. От слова “честь”. А уже от слова “честность” образовалось название растения “чеснок”. Он тоже полезен для здоровья в умеренных долях… В каждом из нас должны сохраняться несколько зубцов чести, но не целая головка. От целой головки чести мозг мутнеет и буксует. Начинаешь блюсти некие принципы и рискуешь прослыть принципиальным. А с принципиальными иметь дел никто не желает. От них за версту разит головками честности.
– Это правда?
– Что правда?
– Ну, что “чеснок” произошёл от “честности”.
– Разумеется, правда, брат! Я ведь не какой-нибудь неудачник и знаю, о чём говорю.
– А неудачникам всё сразу подавай, – спохватился Гербес. – Привыкли на других смотреть и сравнивать себя с другими, выглядывать, кому лучше живётся, кому хуже, кто умнее, кто глупее. Мнят себя то царём, а всех червями. То размазывают себя по стенке, уничтожая комплексными залпами неполноценности, а потом срываются на жене и детях, на близких и родных. А ведь кто-то там не более чем кто-то там, пусть говорят и живут, как им хочется. А я есть я. Президенту президентово, а гражданину гражданово. У меня свои обстоятельства, обязательства, соображения и дела. Уважают человека за его успехи, а не за его сравнения с другими и мнение о правительстве, если ты не профессиональный политолог, разумеется. Но если ты профессиональный политолог, ты работаешь на правительство.
– Я себя ни с кем не сравниваю, не размазываю и не на ком не срываюсь, – пробормотал Броккен. – Я даже на правительство не работаю. И можешь мне не подавать сразу. Можешь подавать частями, я не против.
– А курица, как ты знаешь, Брокк, весь день по зёрнышку клюёт, а к вечеру сыта бывает, – вещал непробиваемый Гербес. – Терпение и упорство, опыт и понимание. Работа над ошибками! Поменьше враждебной ядовитой желчи, побольше дружелюбной мягкой иронии! А насчёт того, чем сподручнее заколачивать бабки в Новаскоме, решим на месте. Хоть микроскопом, лишь бы монетки извлекались. Долой предрассудки! У меня чуйка, понимаешь? Нам необходимо срочно уезжать в Новаском. Там возможности, там перспективы.
– Но у тебя нет плана.
– А! – отмахнулся Гербес. – Главное, вырваться из болота, а потом уж и план дальнейших действий составлять.
– Звучит заманчиво.
– Так ты согласен? – подался вперёд Гербес.
– Нет, – холодно отрезал Броккен.
– Понимаешь, в чём твоя проблема? – разозлился Гербес. – Тебе ни хрена вот не надо в этой жизни!
Броккен промолчал.
– Ты готов сутки напролёт валяться и ничего не делать! И поднимешь свою ленивую задницу только в том случае, если загорится кровать! Но будет поздно! Презренный, ты сгоришь в пламени своего безделья, оно поглотит тебя, несчастный! И шарика с порохом к твоей глупой башке никто не привяжет из-за жалости… Погоди, так ты уже больше суток валяешься в постели. По крайне мере, я не видел, чтобы ты покидал её. Как ни приду, лежишь как бревно. И сутки не ешь. Ну да, в холодильнике земля нетронутая лежала. Я утром видел. Не заболел ли ты часом?
После некоторой паузы Броккен выдавил:
– Не хочется.
– А чего, чего тебе хочется? Может, в Новаском поехать? А давай махнём? Эх, была не была!
– Нет.
– Ты же книжку хотел писать.
– Пока думаю… Не знаю, о чём писать.
– Отлично! Хочет написать книжку, да не знает о чём. Такого редкостного идиота ещё поискать надо! – с неожиданной агрессией выпалил Гербес.
– А тебе хочется зашибить деньгу, да вот только не знаешь, как это сделать.
– Знаю! Знаю! Просто надо переехать в Новаском и там уже думать. Все деньги и возможности в Новаскоме. А Шуршенк – такая дыра, что даже не думается. Здесь негде развернуться, не за что зацепиться. Величайшие умы, родившиеся в провинции, все как один бежали в столицу ("А из столицы в провинцию", – додумал Броккен). В провинции их ждало одно отупление. А, я знаю, почему ты пишешь свои книжонки. Ты боишься реальности! Вот оно! Точно! – щёлкнул пальцами Гербес. – Ты же не в состоянии принять и осуществить хоть какое-то волевое решение. Ты оправдываешь свою бессмысленную никчёмную жизнёнку своей бессмысленной никчёмной писанинкой! Да ты в своей квартире не можешь заставить себя прибраться! Не полы, а чистый чернозём, которым ты так любишь давиться на завтрак, обед и ужин! Зачем поляну посещаешь? С пола бы и соскребал ножиком столовым.
Но тебе необходимо хоть в чём-то ощутить свою значимость. Но это самообман! Ты же сам говорил, что читаешь от скуки. Вот и пишешь ты от скуки, когда читать и играться в твои долбаные игры надоедает. Сколько ты прошлую книжонку писал, а? Два года? Да так и бросил. Ни конца, ни начала. За новую взялся. Молодец, молодец! Ты – жалкое, самодовольное, ленивое ничтожество, – самодовольно поведал брату Гербес, – которое только и делает, что бежит от реальности в свою тёплую постельку из писанины под одеяльце из книг, вместо того чтобы выполнять свои обязанности и думать, как зашибать реальные бабки!
Броккен тяжко вздохнул. Как ему надоели все эти бесконечные споры ни о чём, которые и спорами-то не назвать. Скорее, негодующие монологи Гербеса с его, Броккена, скупыми комментариями.
– Ну, чего молчишь? Возразить нечего?
– Ну да, бегу от реальности на кровати верхом. Тебе надо, ты и езжай в свой Новаском, – отбрыкался Броккен.
– Ай, да что с дураком спорить?! – с крайней досадой махнул рукой Гербес и отвернулся к окну.
Оба замолчали.
– А что, в холодильнике пожрать есть ещё? – подал голос Броккен, возвратившись из транса.
– Нету, – угрюмо бросил Гербес. – Я всё съел. Из-за тебя. И губы вытер полотенцем неспеша.
– Как из-за меня? – изумился Броккен.
– А чтоб ты, когда проснёшься голодный, наконец-то включил мозги, поднял свою ленивую задницу и отправился за жратвой. Прогулялся бы хоть, пообщался с кем-нибудь. Неделю дома сидишь, как скотина распоследняя. Смотреть тошно. Бледный, как вампир, глаза мертвючие.
– С поволокой.
– С поволокой, – с готовностью согласился Гербес, который весьма смутно представлял себе глаза с поволокой. В его голове возник зыбкий образ коровьей морды. Морда жевала и равнодушно смотрела на него. “Вот это и есть Броккен!” – довольно подумал Гербес и покосился на брата, как будто стоило ему сказать, что Броккену надо поднять свою ленивую задницу, как Броккен тут же обязан вскочить с кровати, схватить ведро и сломя голову – волосюги назад! – броситься за жратвой на улицу.
Однако Броккен не торопился покидать тёплую постель, хотя жрать хотелось баснословно. Двое суток не жрамши и не пивши. Броккен покосился на ведро, стоявшее под столом. К стенкам налипли остатки земли. В ближайшие планы Броккена выходить на улицу, покидать квартиру да и вообще вставать с постели категорически не входило. Броккен решил лежать в постели и как можно меньше двигаться ещё хотя бы дней шесть. И как можно меньше есть и пить. И действительно ведь предаваться отчаянию своей бессмысленной жизни! На самом деле его даже забавляло беснование Гербеса. Но была одна проблема: когда долго не пьёшь и не ешь, очень хочется пить и есть. И приходится поднимать с постели свою ленивую задницу, не дожидаясь пожара.
Конечно, дело не в лени. Броккен и правда вогнал себя в некий транс, как делал это иногда, когда хотел подумать, о чём писать. Но думал он об этом странно. Большую часть времени Броккен играл в игры по смартфону. Так могла пройти неделя, вторая… А потом Броккен, так ничего и не придумавши, жаловался на бессонницу, головные боли, общую вялость и потерю интереса к жизни.
Едва Броккен дотянулся до ведра и ухватился за его край, как Гербес, словно того и ждал, обернулся и, тыча в него указательным пальцем, хищно воскликнул:
– А, никак на улицу намылился?!
Броккен притянул ведро к себе, приценился к фигуре Гербеса, приподнялся на локте и с размаху запустил ведром в брата, в эту паскуду, доставшую своими реальными бабками и Новаскомом с утра пораньше. В который раз. Ведро краем днища врезалось Гербесу в лоб и, просыпав немного земли, грохнулось на пол.
– Ты рехнулся?! – заорал Гербес.
– Потрачено! Охлади своё траханье! Аха-ха! – злорадно расхохотался Броккен.
– Я о тебе беспокоюсь, а ты в ответ в меня ведром?! Вот как ты за предобрейшее платишь! И ты мне говоришь, что это я рехнулся?!
– Достал уже своим грёбаным Новаскомом! Тебе надо, ты и уматывай в свой Новаском, а от меня отстань! Как тут писать, когда такие идиоты каждый день на мозги капают!
От обиды у Гербеса задрожала нижняя губа, в глазах отразилась вся боль вопроса: "Братцы живодёры, за что вы меня, за что?!" Правда, ненадолго. Его лицо страшно перекосилось, а в глазах отчётливо отразилась высказанная вслух тирада:
– Ленивый неблагодарный ублюдок, без меня ты бы давно подох с голоду или стал ходячим мертвяком! Тебе бы и стакана землицы никто никогда не поднёс! Больше ноги моей не будет в этой запущенной квартире! А ты, как миленький, подохнешь с голоду, провались ты в Обливион! Подохнешь, подохнешь, я это тебе обещаю! Живёшь в нищете и сдохнешь в нищете, дебил! А я один уеду!
И Гербес энергичным шагом покинул квартиру и так же энергично, с наслаждением, хлопнул дверью. И тут же вернулся назад.
– Слышь, там, это самое, приземлились они, инопланетяне, – предупредил он. – Так что поосторожнее. Лучше пока не выходи на улицу, если вдруг собрался. Говорят, они похищали Чёрта Владамора и Бреда Пи… ой, его брата Чернослива. С тех пор у Владамора черты чёрта и не было девушки, а у Чернослива появилась точечная видеокамера.
И ещё сильнее хлопнул дверью с той стороны. Потом ещё раз хлопнул, теперь уже своей. Из-за стены глухо донеслось:
– О, курва! Долбаная ручка отвалилась!
– Самодовольное ничтожество, – проворчал Броккен, свесив ноги с кроватного бока. – Сам ты самодовольное ничтожество.
Но во многом Гербес прав. И чего он так ведром в него? А потому что прав, вот и ведром. Лёжа в постели, много не сделаешь. Да и с голоду Гербес в позапрошлом месяце не дал подохнуть. Броккена сразил наповал G-вирус. Он почти превратился в ходячего, но Гербес умудрился раздобыть противоядие и выходил его. А он ведром в него. В родного брата… Но иногда Гербес назойлив, как чесотка, и деревян, как пробка.
Броккен тяжко вздохнул, встал и подошёл к окну. Башка тяжёлая и изумительно пустая. Ни единого соображения, о чём писать. Идей много, да всё не то и всё не так. Почему всё не так, вроде всё как всегда…
Действительно, они, инопланетяне. Их корабль едва заметно белел, скрытый деревьями. Не было – не было, и вот на тебе, именно сейчас прилетели на своём бесшумном агрегате. Вот непруха. Невезение есть хаос. Это удаче нужны условия, а хаосу ничего не нужно. Он очень самодостаточен. Удача хаосу не подружка, удача в хаосе теряется и тонет. Но если создать условия, навести порядки… Например, если ты диктатор какой-нибудь страны, то вероятность того, что твои мемуары издадут, значительно повышается. Вывод: удача любит предусмотрительных, практичных и целеустремлённых. Желательно, диктаторов. Но иногда звёзды и в хаосе сходятся. Звёзд на небе много, но это не беда…
Беда одна: Броккен не был ни предусмотрительным, ни практичным. Вот Гербес да, тот пробивной. Назойливый, нудный, но если вцепится, то вгрызётся намертво и не успокоится, пока своего не урвёт. И приехав в Новаском, уж он бы сообразил, что к чему и почём без всякого предварительного плана. С ходу, нахрапом. Но Броккену здесь, в тихой безлюдной окраине, куда уютнее, чем в этом неизвестном, далёком и огромном Новаскоме со всеми его непонятными возможностями и разношёрстным населением.
Торчать дома и думать обо всём подряд, кажется, единственное, что ему нравится делать. А для дум нужен покой, нужна скука. А там и повеситься не грех.
Броккен отвернулся от окна и посмотрел на шкаф. Вот, чуть не забыл прихватить ружьишко. Совсем башка не варит. Да нафиг. Сколько на Поляну ни ходил, никаких краснобоб не встречал. Тоже, поди, враки одни. А ружьё тяжёлое и неудобное.
Броккен вышел в общий коридор и запер дверь на ключ. Гербес в своей квартире возился у двери, стараясь приладить ручку на место. Судя по сатанинскому бормотанию, получалось у него не очень. Пускай помучается, пускай. А то энергию девать некуда.
Ладно хоть этот синюшний МегаЗад не попался. Постоянно в тупике коридора у окна ошивается в своих облезлых тапках и полосатом халате времён создания Великого Нигде. Кушак этого достопочтенного халата завязан в морской узел. Как подозревал Броккен, МегаЗад попросту не может развязать кушак и снимает халат через голову. А может, и не снимает никогда. Моется в нём, спит в нём, гуляет в нём. Летом МегаЗад, и правда, шлялся исключительно в халате. В любую погоду.
А на втором этаже какой-то кретин краской на редкость уродливого красного цвета вывел дурацкую, как и вся его жизнь, надпись: “Чудовище рядом”.
3. Бол, Морф, доктор Зонтберг и Синьяк
Пнув деревянную дверь ногой, Броккен вышел под молочно-голубой навес парадного подъезда с такого же цвета узорчатыми деревянными опорами и остановился полюбоваться конструкцией. Ему очень нравился этот светлый цвет небес, разбавленных молоком. Он напоминал о стенах детского сада, о солнечных днях и вселял уверенность, что в конце-то концов всё не так уж и плохо. Однако сейчас контакта не состоялось. Недовольство собой и внутренняя пустота никуда не делись. А вот глазурованные осколки посуды никогда его не вдохновляли, но выглядели прикольно.
Во дворрре скрррипели старррые качели с треугольными боковинами из красных железных труб и поперечиной из голубоватой. Неподвижные части качелей обвивали сочно-зелёные лианы с крупными чёрными и белыми цветами, содранные неизвестно в каком мире.
На качелях качалась скелет-девочка в розовом платье и с жёлто-красным бантом, неизвестно как закреплённом на черепе. Качал её скелет-мальчик в красных шароварах с подтяжками и тельняшке в жёлтую полоску. Над его черепом в чёрном французском берете с фиолетовым значком-косой, как над лампой, порхали четыре большие чёрные бабочки, фиолетовые тельца которых походили на крохотных скелетиков. В полёте бабочки играли на соло и бас гитарах, флейте и скрипке. Играл бабочковый квартет беззвучно.
Кроме скелетов во дворе никого. Кроме качельного отрывисто-режущего мерного скрипа ни звука. Удручающая картинка. К тому же половина двора утонула в матовых лужах цвета варёной сгущёнки, невозмутимых, глубоких и неистребимых.
При появлении Броккена скелет-мальчик перестал качать скелета-девочку, и сиденье, напрочь проигнорировав инерцию, самым неестественным образом тут же застыло, будто было сделано из фольги или бумаги и легко удерживалось рукой скелета-мальчика. Скелеты-дети уставились на Броккена чёрными провалами равнодушных глазниц.
– Брок, не хочешь поиграть с нами? – шелестяще позвал скелет-мальчик, будто ветер смёл ворох листьев с могильной плиты.
И указательной костью начертал в воздухе слово “ЗАБВЕНИЕ”, как будто написал на невидимой доске, и написал так, что слово очутилось “лицом” к Броккену. Буквы красиво и заманчиво полыхали лимонно-жёлтым. Скелет-мальчик сложил указательную кость крючком и поманил Броккена. Сама кость была значительно длиннее обычного пальца. От этого становилось не по себе. Казалось, скелет-мальчик мог преспокойно дотянуться этим крючком куда хочешь, чтобы притянуть к себе и уже никогда не отпустить. Перестав манить Броккена, скелет-мальчик дунул на буквы, и те рассыпались искрами. Костлявые дети рассмеялись. Броккен помахал им рукой:
– Перевед костяным лучникам, Морт, обросший костями! Ну, мальчики-девочки, есть ли жизнь после смерти?
– Поиграй с нами – узнаешь, – прошелестела девочка и поклацала беззубой челюстью.
– Спасибо, слуги Забвения, забвенные слуги, – сухо ответствовал Броккен, – успеется.
– Твой братик тоже не захотел с нами играть.
– Ему не до игр. Он помогает людям и зарабатывает деньги.
– А ты, Брок? Ты не помогаешь людям и не зарабатываешь деньги. Зачем ты живёшь, кому от тебя польза? Ты даже сам себе не нужен.
Броккен моментально помрачнел, разозлился и послал костлявую парочку куда подальше.
С Гербесом что ли сговорились, отребье потустороннее? Да пускай провалятся в Обливион вместе со своим забвением! Не ваше сучье дело, зачем и как я живу, хреновы скелетики! Грёбаные лужи! Чёртова депрессия! Всё через силу приходится делать. Тотальное равнодушие ко всему – ничего не интересно. Только жрать и пить сутки через сутки (ага, как курица по зёрнышку и по капельке) и валяться в постели. Валяться в постели строго сутки напролёт, и никаких перерывов! Хрена лысого Гербес это поймёт. Депрессия таких, как он, обходит стороной, словно прокажённых, а Броккен, кажется, родился с ней в обнимку. Может, оттого читает да пишет, что сил на другое не хватает. Мог бы, к примеру, играть на гитаре, так это надо гитару руками держать, настраивать… А книжку настраивать не надо. Самому бы настроиться, – уже слава богу.
Надо обойти Зелёную Цитадель и пройти на Поляну через пустырь. А на пустыре сейчас треклятые инопланетяне, которые могут проторчать там несколько дней. Недаром табличка на пустыре. Красная такая, с изображением классического зелёного человечка, только с весьма угрожающим видом: растопыренными руками и красными глазами. Говорят, пришельцы похищают всех, кто приблизится к ним на расстояние похищения. Какая чушь! Что ещё за расстояние похищения такое?! Броккен, разозлённый голокостной правдой, разозлился ещё больше. Неужто Гербес этому верит? А даже если и так, да плевать! Пущай забирают. Забвение, пришельцы – всё едино! Броккен обошёл Цитадель и направился к злополучному пустырю.
Трое пришельцев, стоявших возле корабля, молча курили инопланетные красные папиросы и сутулились. Один из них тыльной стороной ладони вытер выпуклый морщинистый лоб. Вид у пришельцев был усталый. Большие непроницаемо-чёрные глаза тускло блестели. Кожа отдавала нездоровым серым. Все трое абсолютно и бесповоротно наги. Впалая грудь, выступающие рёбра, вялые животики и тонкие конечности с несоразмерно длинными и мослатыми пальцами. У двоих руки измазаны чем-то чёрным.
Космический корабль же в противовес сверкал белизной и выглядел, как катер с задранным “т”-образным хвостом. На поверхности этого катера живого места не осталось от всяческих надстроек, примочек, перегородок, так что её можно было смело назвать архитектурно-щербатой. Корабль обладал размерами двухкомнатной квартиры и отчасти напоминал какой-нибудь наноутюг с выходом в интернет и капельницей… на всякий пожарный.
Броккен зачем-то переложил ведро из правой руки в левую и, потоптавшись, решил миновать пустырь по самому краю, как можно дальше от инопланетян. Опасливо косясь на пришельцев, Броккен оставил позади табличку с предупреждением, когда услышал:
– Эй, с ведром, как звать?
Броккен непроизвольно дёрнулся, так как именно этого и боялся: внимания пришельцев. Чёрт! Может, поближе подманить хотят для более удобного похищения? А если не обращать внимания? Типа дурака врубить и мимо пройти.
Подумав это, Броккен тут же остановился и смело посмотрел на пришельцев.
– Чего вам? – храбро спросил он дрогнувшим голосом и покрепче сжал ручку ведра.
Видать, понравилось швыряться в собеседников…
– Да ничего, – пожал плечами один из пришельцев, который отличался от других чистыми руками, треугольным аккуратным ртом и переливчато-голубыми глазами с огромными чёрными зрачками. – Скучно, вымотались, потрепаться вот захотелось, отвлечься. Я вот Бол, этот вот с щупальцами у рта доктор Зонтберг, а это Морф. Четвёртым будет наш капитан Синьяк, но он сейчас в клетке сидит. А корабль у нас “Предприятие Белой звезды”.
– А чего с капитаном? – поинтересовался немного осмелевший Броккен.
“Похищать некого, решили капитана похитить, чтобы план выполнить”, – самостоятельно мелькнуло у него в голове.
– Приступ у него. Грозится нашу империю захватить, реальность поработить и всех в матрицу засунуть. Бывает. Мы уже год как в рейсе, все немного озверели без женщин, без праздников, сплошь работа. Так-то мы ребята мирные. Даже мирнее фортипонтов. Хотя если живёшь по соседству с вогонами, как мы, быть мирными очень трудно. Эти бюрократы кого хошь до матрицы доведут. Любому своей суровой реальностью раздвинут его нежную виртуальность. Проносы-то ничего так, если относиться к ним с уважением, то и они будут с уважением. Правда, изредка их проносит так проносит… Лучше отойти подальше, чтобы не запачкаться, и переждать. Да чего это я, ты ж их всё равно не знаешь. А тебя как звать?
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом