– Не твоего ума дела этот шмон, – просипел Бавыкин, этот широкоплечий рязанский омоновец с манерами уголовника.
– А вы – верните мне мои документы, – как мог строго обратился к нему Михаил.
Бавыкин с пренебрежением швырнул паспорт и бумаги на тумбочку.
«Делают что хотят. Наверняка, нет ордера у него на этот обыск. И меня досматривать он права не имел. Произвол, полицейское государство!», – кипело внутри Михаила.
– Я так понимаю, вы тоже не знаете, где Лиза? – устало спросил у него печальный Вадим.
– Нет, рассчитывал, что она здесь.
– Вы с ней разговаривали?
– Не удалось дозвониться.
– А что за наследственные дела у тебя с ней? – вмешался Бавыкин.
– Я эти вопросы ни с кем, кроме Смирновой и нотариуса, обсуждать не намерен, – отрезал осмелевший Михаил.
– Борзеют! – поднимая круглые глаза кверху, словно жалуясь небесам, возмутился Бавыкин. – Но мне до денег Мещерского дела нет. Это пусть Вадик волнуется – чего там сын Мещерского намерен делить с его женой. Ты, Вадик, лучше верни то бабло, что у Фонаренко и Манукяна занял. Все верни и мне еще пятерку накинь за работу – а пока не вернешь, я с тебя не слезу. Ты с комнатами закончил? Чего-нибудь нашел?
– Нет, – с презрением и горечью глядя на поверженную норку, бросил Вадим.
– Нет? Так плохо искал? Так я сейчас проверю! – и Бавыкин с топотом прошествовал в комнату. Михаил проследовал за ним, желая разобраться в происходящем.
Сотворенный в комнате бедлам мешал Михаилу оценить интерьеры. Но бросалось в глаза, что мебель в квартире, хотя и была дорога, по стилю не составляла единого целого – как будто комнаты меблировали сменявшие друг друга квартиранты. Минималистично-серый рабочий стол с ножками-трубами, а рядом каминное кресло и «бабушкина» качалка; белое пианино, украшенное растительными орнаментами и белый же старомодный секретер, кожаный черный салонный диван, книжные стеллажи из IKEA… Вся живопись на стенах была безлико-абстрактной – кроме одной картины. Над нишей под декоративный камин, прикрытой многоящичным комодом, висел женский портрет. Нет, не из тех, что рисуют на Арбате – это был хороший портрет, избавленный товарной слащавости и признаков копирования с фотографий. Выполненный в экспрессионистской манере, портрет не нес на себе ясного отпечатка времени и вполне мог быть написан в начале прошлого века. На фоне цвета бутылочного стекла женщина в черноте платья, с рембрандтовски светящейся желтизной лица, выступающими скулами, топью зеленых глаз, пунктиром губ, каштановыми волосами, туго убранными в высокий пучок, опоясанный бирюзовой лентой. Она смотрела на вас высокомерно, или снисходительно, кокетливо, и в то же время недружелюбно, пристально – или же это вы разглядывали ее? Казалось, хаос в комнате сотворила она.
Желая отлепить взгляд Михаила от портрета, Вадим пояснил:
– Лиза, это она – Лиза Смирнова. Но в жизни она не так инфернальна.
«Инфернальна? – глядя на женщину на портрете, Михаил бы так не сказал. – Скорее, горда, отрешена от людей. Впрочем, Вадиму лучше знать свою жену. Только почему он не знает, куда она подевалась?»
– А как получилось, что вы не знаете, где она? – поинтересовался Михаил.
– Мне вот тоже интересно, как! – проворчал Бавыкин. Войдя в комнату, он направился прямиком к комоду и принялся словно зубы выдергивать из него маленькие ящички, вытряхая и простукивая каждый в поисках двойного дна.
Михаилу было неприятно наблюдать, как этот человек со служебной корочкой бесцеремонно орудует в частном жилище, пускай и незнакомых Михаилу людей. «И почему Вадим позволяет это?»
Но Вадим будто находился в апатии, да и выглядел он плохо: бледно-серая кожа лица с песчаной россыпью трехдневной щетины, под глазами темные полукружья. На явно дорогом кашемировом свитере, надетом поверх несвежей рубашки, стояло свежее кофейное пятно.
– Мы уже несколько месяцев не живем вместе. Две недели назад я узнал о смерти ее отца и набрал ее – хотел выразить свое сожаление, но она трубку не взяла.
– Вы не были на похоронах Смирнова? – удивился Михаил.
– Нет, – ответил Вадим безразлично.
Михаилу показалось странным, что Вадим не пошел на похороны тестя. «Впрочем, кто знает, какие отношения были в их семье».
Оставив в комоде зияющие дыры от вынутых ящиков, так и не найдя тайника, Бавыкин стал приглядываться к высокой, цвета охры глазурованной вазе, стоявшей на полу возле каминного кресла. Не церемонясь, он извлек из вазы букет запыленных искусственных хризантем и запустил в нее по локоть руку.
– Я там уже искал, – раздраженно покосился на него Вадим.
– А мы еще поищем, – кряхтел Бавыкин, – поищем здесь, поищем там, – внезапно на глаза ему попался рюкзак, брошенный у ножки кресла. – Твоя ведь сумка?
Вадим вспыхнул:
– Не сметь трогать мои вещи! Вы… ты что вообще себе позволяешь? Я разрешил тебе искать в ее квартире, а не в моих вещах!
Вадим рванул было к сумке, но Бавыкин без труда придержал его. После непродолжительной борьбы Вадим осел в кресло, а рюкзак оказался в руках Бавыкина. Из матерчатого чрева на ковер вывалились визитница, вейп, подзарядка для айфона, книга «Илон Маск и дорога в будущее» и еще несколько вещей, среди которых две скрученных пачки стодолларовых купюр, перехваченных резинкой.
– Оп-па! Ты смотри-ка, что нашел! – пачки тотчас оказались в руках Бавыкина. – Это ж как понимать?
Лупоглазый Бавыкин уставился на Вадима, который сидел в кресле, склонив голову, обхватив ее руками. То ли он был сильно расстроен, то ли боялся Бавыкина и избегал смотреть на него, – а может, и то, и другое.
«Наверное, это его последние деньги», – подумал Михаил.
– Так значит, было у тебя, или пока меня этот малый в коридоре разводил на бла-бла, ты денежки нашел и втихаря заныкал? – произнес Бавыкин в гнусавой дворовой манере.
Михаилу был крайне неприятен Бавыкин. То, что в квартире Смирновой он находился не при исполнении, было ему очевидно. «Если сейчас он нападет на Вадима, – а все к тому шло, – я не буду стоять в стороне».
Но чуткий к чужой агрессии Бавыкин как будто уловил напряжение в воздухе и вместо того, чтобы избивать Вадима, деловито послюнявил палец и принялся считать бабло.
– Две тысячи триста, – с аппетитом произнес он. – Копейки, конечно, чего уж, но в нашем положении и копейкой разбрасываться не приходится, да, Вадимка? – и панибратски похлопал Вадима по плечу. – Эти деньги я пока приберу. А ты давай, блин, ищи свою принцессу! Потому что люди, которым ты сам знаешь сколько задолжал, они ваши полцарства вечно дожидаться не будут. Потому что сядешь ты за мошенничество, мой юный стартапер – сядешь, как пить дать – у Манукяна в районной прокуратуре зять. Посадят тебя, а я как понял, твоя жена тебя выкупать не будет. Так что шевелись сам. Сроку тебе две недели. Чего надумаешь – телефон знаешь мой.
Прощальный хлопок входной двери не заставил Вадима пошевелиться, он так и сидел поникший, а Михаил не знал, как к нему подойти. Михаил решил осмотреться, но глаза тут же потонули в беспорядке. Невольно Михаил вновь обратился к портрету – теперь он казался единственным элементом порядка здесь, полный художественной гармонии, симметрии и умной иронии нефритового взгляда.
– Сука! – вдруг произнес оживший Вадим. – Какая же сука!
– Да, отвратительный тип! – поспешил поддержать его Михаил. – Кто он вообще такой?
– Это я о ней.
Она тебя интересней
«Что такое смерть? Непременно – кончина нашего сознания. По этой причине безумие – в некотором смысле гибель. А родные безумного, проявляя теплые чувства к нему, питаются воспоминаниями о том времени, когда никакого безумия не было, в своих мечтах подменяют больного здоровым.
По этой же причине живого человека, чей мозг умер, позволено именовать “овощем”, да и вообще отключить от реанимационного аппарата.
Но что есть сознание и насколько оно постоянно? Оно меняется изо дня в день, из в года в год, пока однажды количественные изменения не переходят в качественные.
Однажды просыпаешься другим человеком.
Можете ли быть уверены, что вы в 15 лет и в 25 лет – одни и те же? Я не могу сказать такого о себе даже трехлетней давности. И никогда невозможно предсказать, когда наступит эта маленькая смерть.
Конечно, ты просыпаешься не с пустыми руками – умерший оставил тебе небольшое наследство.
Тело – что бы там ни говорили про старение, тело меняется медленнее, чем сознание. А это значит, вот ты с новой душой в старом теле – как странно видеть прежним свое отражение в зеркале!
Воспоминания – память о странных реакциях на события, которые происходили с прежним не-тобой. Всегда у меня был страх перед своими старыми дневниками – боюсь их открывать и перечитывать. Это ж какой-то спиритический сеанс, разговор с покойником, который еще имеет привычку навязывать тебе свои устаревшие мечты.
Опыт, знания – эта часть наследства может оказаться полезной, но не всегда. Вчера ты изучал философию, а сегодня вдруг решил заняться программированием. Вчера ты жил во Франции, а сегодня решил перебраться в Китай. Вчера любил готовить, а сегодня – терпеть не можешь.
А еще отныне ты пьешь двойной эспрессо вместо капучино, носишь юбки и не носишь брюк, слушаешь Моцарта, а не Эминема. А может, и наоборот.
Но самое главное – люди. Рядом с собой ты обнаруживаешь людей, выбранных в прошлой жизни, – и удивляешься этому выбору.
Люди эти игнорируют нынешнего тебя, и адресуют свои речи к покойному.
И любят они не тебя, а другого.
А сам-то ты их любишь?»
Желтая тетрадь, 13 июня 2016 года
Шереметьево, «Аэрофлот», рейс в Вену – и снова надо противостоять обстоятельствам. Онлайн-регистрация почему-то не прошла, и тогда тебя швыряют в хвост, к туалетам, – о, чертов эконом! А когда выясняется, что ты неправильно указал цифру в номере паспорта при бронировании – и вовсе перестают улыбаться.
Минут двадцать она наблюдала за тем, как прошедший вперед нее парень страдал у стойки регистрации. Можно было подумать, это просто не его день, но она заключила – должно быть, из таких дней состоит большая часть его жизни.
Уж больно хорошо сыграно было это страдание – привычная роль, богатство интонации, сценичная размашистость жестов. Если судьба раз за разом пытается прокатить тебя – научись противостоять ей грамотно, о хитрый Одиссей! Плачься, торгуйся, возмущайся, тяни время – свое и чужое, но не отступай. Достань Сциллу и Харибду, и они пропустят тебя, утомившись.
Лиза с удивлением наблюдала, как симпатичный светловолосый парень, быть может, со слишком крупными чертами лица, подвижная пластика которого напоминала сменяющиеся греческие маски, выбил-таки себе место в середине салона у окна. Потом он многократно звенел в рамке металлоискателя, находя в карманах какие-то монеты. Затем изнывал в зале ожидания, когда объявили о задержке посадки на полчаса. Подкидывал в воздух пластиковую бутылку с водой и дважды уронил.
Наконец она обнаружила его сидящим по соседству с местом, предназначенным для нее. Он примостил на столик ноутбук и, ничего не замечая вокруг себя, углубился в изучение графиков. «ММВБ – Московская биржа, – увидела знакомую картинку Лиза. – Заниматься трейдингом при полном отсутствии терпения – удивительно!»
– Нисходящий тренд? – спросила она, подсаживаясь.
* * *
Хофбург приветствовал их цветущими розами. Они встретились здесь, потому что Вадим попросил Лизу одолжить ему зеркальный фотоаппарат, чтобы поснимать достопримечательности. Он опробовал его на цветах, затем на Лизе, бросил фотоаппарат в рюкзак, а вслед бросил несколько слов о замечательной Вене и о том, что «вот у нас никогда не будет так».
Лиза не согласилась, она заявила: «У нас интересней».
Вадим высмеял эти слова, обрисовав несколько картин российской жизни – подавившись плавленым сырком, застряв колесом в дорожной колее.
Лиза тогда спросила:
– А ты уверен, что мы заслужили эту Вену?
– Нет, конечно, не заслужили! – горячо согласился Вадим, имея в виду не себя, правда, а соотечественников.
– Ты любишь страдать?
– Что за чушь! – нет, Вадим не любил страдать – он любил заварные пирожные с кремом, новинки Apple, компьютерную игру Need for Speed, а также быть в центре внимания и чтобы его не перебивали, а когда всего этого не было – страдал.
В Австрию он приехал на недельный воркшоп, организованный Венским техническим университетом для «молодых лидеров в области индустрии инноваций». Хотя Вадима пока и нельзя было назвать лидером, но вот уже второй год после окончания магистратуры Бауманки он подвизался в Сколково, предлагая инвесторам идеи одну инновационнее другой.
В Вену он привез стартап приложения для смартфона, подбирающего пользователю музыкальный плейлист, исходя из общих сведений о нем, таких как пол, возраст, этнос, а также темперамента и индивидуальных предпочтений в политике, кинофильмах, автомобилях и еде.
– А ты уверен, что люди искренни в своей любви к музыке? – спросила его Лиза. – Что это не любовь по расчету?
– Что ты имеешь в виду? – как часто он не понимал ее вопросов.
– Ну, представь, кто-то вздумал мыслить о себе как о человеке, любящим Бетховена. И вот теперь он вынужден слушать этого Бетховена по субботам с пяти до шести – после того, как съездил в «Ашан», но до того, как погулял с собакой. А может быть, и по дороге в «Ашан»…
– И что с того? Зачем это ему нужно?
– Ну, хотя бы для того, чтобы почувствовать себя особенным. Чтобы дать нам повод говорить о нем и удивляться. Ради этого можно и пострадать раз в неделю с пяти до шести.
– Наше приложение избавит этого человека от страданий, – засмеялся Вадим. – Оно оценит его анкету и профили в социальных сетях, соберет статистику запросов и лайков, отследит маршруты ежедневного передвижения и подберет музыку для мужчины 30+, женатого, с детьми и собакой, водителя седана, раз в неделю затоваривающегося в «Ашане».
– И что это будет – русский шансон?
– Не исключено, что шансон.
– Но он не согласится! Он не мыслит себя человеком, любящим блатную романтику.
– Многие из людей, смотрящих порнуху, не мыслят себя людьми, смотрящими порнуху.
– Многие из людей, смотрящих порнуху, мыслят себя людьми, занимающимися сексом, хотя на самом деле… – Лиза развела руками. – Знаешь, что, я думаю, вы делаете? Вы не подбираете музыку под человека, но вы просто сообщаете ему: «Ты человек, слушающий Михаила Круга». Вы конструируете личность.
– Это больно громко сказано! Никто ж не заставляет его…
– А не обязательно заставлять. Вы уже сообщили человеку сведения о нем самом, и дальше он никуда не денется: либо принимать это, либо отвергать.
– Ну, вот и пусть отвергает, раз ему не нравится.
– Боюсь, не так много людей найдется, кто отвергнет. В наше время люди склонны больше доверять компьютерному алгоритму, чем самому себе. Как раньше они доверяли священнику, психоаналитику, полковому командиру.
– Думать своим умом вообще напряжно. Но наш продукт не об этом – он для создания психологического комфорта. В нашем примере он как бы говорит: «Не мучай себя – послушай чего попроще». Человек меняет трек, и ему становится хорошо.
– И человек больше не в поисках неизвестного!
– Нет, он отправил на поиски к дальним планетам роботов – они справятся лучше него. А сам он слишком занят для этого.
– И чем же он занят?
– Хотя бы поездкой в «Ашан».
* * *
По нему было непонятно, нравится ему Лиза или нет. Он не засматривался на нее, не делал комплиментов. Но без конца обращался к ней с какими-то мелкими просьбами, что могло сойти за знаки внимания – как будто он искал повод для разговоров и встреч. Как будто пытался осчастливить ее этими просьбами.
Лиза знала себе цену. Вернее знала, что она бесценна. Она как музейный экспонат – возле нее можно было постоять – посмотреть, но трогать руками не дозволялось. Но иногда ей надоедало такое положение, и она совершала побег. Разбивая стекло музейной витрины вдребезги и ранясь осколками, она бросалась в руки первому, с кем ей не было скучно.
