– То есть она не к любовнику ушла, а так – в никуда? Как-то странно, – Михаил поднял глаза и еще раз посмотрел на портрет. «Такая женщина может». – А в документах ее не искал? Может, там есть какие-то намеки о том, где она находится?
– Документы не изучал детально. Но если хочешь, ты посмотри, – Вадим подошел к белому секретеру и потянул за ручку: ворох бумаг посыпался вниз. – Бавыкин тут уже все разворошил. Деньги искал, собака.
Старые коммунальные счета, выцветшие кассовые чеки, рекламные проспекты, атлас подмосковных дорог…
– Важные свои документы она забрала, когда уходила, – пояснил Вадим.
Несколько каталогов женской одежды, договор с интернет-провайдером, медицинская стоматологическая карта, стопка чужих визиток, инструкция от стиральной машинки… и вдруг в руках у Михаила оказалась ученическая, синяя с тиснением тетрадь.
Михаил открыл и прочел на первой странице:
«Я никогда не умела вести дневников. Как будто бы робела перед ними, не любила я белой бумаги.
Я не сильно надеюсь, что что-то получится и теперь.
Вот, я уже написала “что что-то”, а это некрасиво. А если зачеркну, то будет грязь. А если продолжу в том же духе писать ни о чем, то получится графомания.
Вот, я уже оправдываюсь, – а перед кем?
Точно читаю лекцию в огромной и пустой аудитории, и неловко от того, что никто не пришел, но в то же время всегда есть вероятность – кто-то притаился за дверью и подслушивает.
А еще я слишком часто употребляю здесь “Я” – словно пытаюсь убедить других в его существовании. Сама же я сильно сомневаюсь в этом».
20 апреля 2014 года
– Что это? Посмотри, – сказал Михаил с легким смущением. Почерк в тетради был аккуратный, округлый, с хорошим нажимом. Почерк отличницы.
– Это? – Вадим небрежно, веером пролистал тетрадь. – Это ее писанина. Выкинуть надо.
– А я могу себе забрать?
– Бери.
* * *
Все, что было у Михаила, когда он покинул квартиру на Большой Декабрьской, это номер телефона Смирновой, недоступного для звонков, адрес электронной почты и старый дневник. Все, что мог сделать Михаил, чтобы разыскать Лизу, – это написать ей электронное письмо и ждать. Но прежде он захотел познакомиться с Лизой получше.
День подходил к концу, Михаил спустился в метро и с «Улицы 1905 года» поехал по сиреневой ветке прямиком в Выхино, где и проживал. Люди, чей день сегодня прошел не так интересно, как у него, с тусклыми, безрадостными лицами заходили, а после того как поезд миновал «Пушкинскую», – втискивались в вагон. Обступленный ими, лишенный другой опоры, кроме них, вместе со всеми мечтавший о скорейшем окончании поездки, – Михаил был сегодня все-таки счастливее и беспокойнее, чем обычно.
Михаил был сегодня не Михаил, а сын Мещерского, – самозванец, авантюрист, герой романа. И страницы этого романа, написанного женской рукой, он вез с собой, во внутреннем кармане куртки. Он бы не решился читать его здесь, в переполненном вагоне – это все равно, что наполнить ее пустую аудиторию людьми. Михаил ждал, когда придет домой, нальет себе чашку чая и в уединении раскроет ее дневник.
Потому что жил Михаил один, в небольшой однокомнатной квартире спального района, неспокойного транспортной суетой. Квартиру эту он снимал третий год, изредка отправляясь отсюда в подмосковный Воскресенск на электричке.
В Воскресенске жила его мать. Сейчас тоже одна, а еще пять лет назад с отчимом, отставным военным. Воскресенск был местом последней дислокации Виктора Старостина, все время стремившегося в Москву, но застрявшего где-то на ее подступах. А военная карьера его начиналась в Петропавловске-Камчатском – там, где и родился Михаил. Отчим был единственным отцом Михаила, которого он знал. Второй раз выйдя замуж, мать сменила фамилию сыну, а отчество менять не пришлось: и Мещерский, и Старостин были Викторами.
Виктор Мещерский тоже когда-то в Петропавловске служил, но по призыву, а после во Владивостоке занимался торговлей. Он не был еще богат, когда познакомился с Натальей, врачом-окулистом и своей будущей женой. Их недолгий брак оборвался, когда Виктор узнал о романе жены с Игорем Прилугиным и ее беременности от любовника. Возможно, Мещерский и простил бы жену, но чужого ребенка он не хотел, а она не могла на аборт согласиться.
Ирония судьбы заключалась в том, что человек, на чье наследство теперь претендовал Михаил, когда-то хотел предотвратить его появление на свет. Впрочем, Михаил об этом не знал, и сейчас восхищался Мещерским, которому в рисковые девяностые удалось сколотить начальный капитал на портовой торговле, перебраться с деньгами в Москву и дальше развивать бизнес, чтобы потом, не будучи еще старым, продать все активы на родине и отойти от дел и удалиться для спокойной жизни в благополучную Европу, где владеть недвижимостью и собственным самолетом, на котором однажды разбиться посреди австрийских Альп.
А вот Игоря Прилугина – биологического отца Михаила, девяностые остановили на своем рубеже: он погиб в 1991 году, не то от рук конкурентов, как и он занимавшихся торговлей корейской аудиотехникой, не то среди друзей рок-музыкантов – в пьяной драке. Он и сам был музыкантом: у матери была заезженная магнитофонная кассета, которая потерялась при многочисленных переездах вслед за офицером Старостиным из гарнизона в гарнизон.
Старостин по замыслу матери должен был являть собой образец правильного отца. Он был военным, но во времена, когда армия не существующего более государства тяжело переживала поражение в холодной войне. Он был человеком дисциплины, но не в те утра, когда от выпитого накануне со сослуживцами раскалывалась голова. Он назывался человеком принципов, но принципы оказывались довольно гибкими, когда надо было закрыть глаза на воровство в воинской части или самому участвовать в нем. Когда от согласия действовать со всеми вместе зависела твоя карьера.
Михаил уважал отчима, особенно в детстве, в дни, когда тот надевал парадную форму. Но отец-военный мягкому, задумчивому Михаилу не подходил. Те легкие досада и раздражение, которые нередко сквозили в словах Старостина в разговоре с Михаилом, могли бы подорвать уверенность последнего в себе, если бы только Михаил ощущал отчима своим действительным отцом. Но этого не было. Настоящий отец был… неизвестно где. Михаил предпочитал думать о нем не как о мертвом, а как об отсутствующем. И этот отсутствующий отец мог быть кем угодно, от школьного учителя до героя просмотренного боевика. Этим отцом вполне мог оказаться Виктор Мещерский, – почему бы и нет? Михаил, вернувший себе благородно звучащую фамилию Мещерский, ощущал себя сыном не то пирата, не то графа. Это не было предательством Виктора Старостина, который пять лет как умер от инфаркта.
Прилугин, Мещерский, Старостин, – все три отца были мертвы. Михаил остался один, и ему предстояло отыскать Лизу Смирнову, которую тоже постигла утрата.
* * *
«Моя мать терпеть не могла кошек и отказывалась их заводить. Казалось бы, такое ли большое дело – кошка? – Но нет.
Помню, как я посмотрела в детстве мультфильм “Девочка и слон” по рассказу Куприна. В нем девочка хотела не котенка, а целого слона, и заболела, пока его к ней не привели.
Я думала, вот бы заболеть как эта девочка. Но как назло, я отличалась очень хорошим здоровьем».
28 мая 2014 года
И ниже:
«Есть люди, которые вечером в ванной, смыв мыло с лица, боятся открыть глаза и посмотреть в зеркало: вдруг за своей спиной они увидят что-то страшное.
Кинематограф расстроил наши нервы.
Вот и я в тот раз почувствовала не то чтобы страх, но тревогу – и холодок побежал по спине.
Но тут же, не открывая глаз, я подумала – а хорошо, хорошо бы увидеть что-нибудь!
Ведь это бы означало, что мир вмиг лишился своей унылой предсказуемости.
Пусть была бы опасность – пусть!
Но мир бы перевернулся, и как минимум не пришлось бы идти завтра на работу.
Я открыла глаза, и ничего не увидела».
30 июня 2014 года, синяя тетрадь
Михаил тоже не слишком любил свою работу. Вот уже третий год он трудился в отделе продаж фирмы, занимавшейся торговлей кухонным оборудованием, а до этого – в одном издательстве, тоже в продажах. Но на холодильниках и кофемашинах получалось зарабатывать лучше, чем на книжках.
А еще раньше Михаил, так же, как и Лиза, учился в РГГУ, только это был истфак, а не философский факультет, и окончил он его до поступления Лизы. Так что в стенах родного вуза они не могли пересечься.
Со старших классов школы история интересовала Михаила. Математика была слишком сложна. В физкультуре Михаил не делал больших успехов, хотя и не был хил. На литературе требовалось вникать в переживания выдуманных героев и читать пухлые тома, написанные витиеватым языком.
История – она была то что надо. Как и литература, она была наполнена интересными персонажами из разных эпох в затейливых костюмах, с самой незаурядной судьбой. Но история, в отличие от литературы, когда-то была реальностью, – так Михаилу казалось первое время. Это была понятная, стройная реальность прошлого, а не сумбур настоящего, в котором Михаил пребывал.
Но только поступив в университет, Михаил понял, какая это все мистификация. И профессора с бородками в старомодных костюмах-тройках, и телевизионные политики-патриоты, и политики-либералы, – всякий норовил выдумать свою историю вместо той, которую никто не знал. А то, что она случалась проста и понятна, так это потому, что выдумщики оказывались небольшого ума. История была та же литература, с той лишь разницей, что последняя не прикидывалась истиной.
Но Михаил не расстроился – он очаровался. Очаровался этим обманом, потому что некоторые авантюризм и мечтательность были свойственны ему. Но он был порядочен, поэтому не смог бы преподавать историю детям.
Михаил решил, что история не что иное, как карнавал, и увлекся исторической реконструкцией. Он примерил костюм благородного итальянца четырнадцатого столетия, обзавелся мечом и каппелиной. Впрочем, вместо армии Михаил пошел в аспирантуру Московского педагогического, которая тоже стала мистификацией: получив отсрочку от службы, диссертацию он так и не начал. Он и не думал заниматься несуществующей наукой. А российская армия – она, с постоянными переездами вслед за отчимом, надоела ему еще в детстве.
Выйдя из университета с дипломом историка, Михаил нашел себя способным к работе менеджером по продажам. Поначалу он устроился на работу в издательство, так как торговля бумажными книгами имела свою романтику и даже идею мессианства. Но спустя несколько лет издательство разорилось. Михаилу пришлось перейти на работу более прозаическую и начать торговать столиками и мойками из нержавейки.
Постепенно и жизнь становилась все менее яркой: разбавленный короткими вспышками отпуска, год походил на год. Слабли связи с университетскими друзьями, не с кем было завязать поверхностный и жаркий интеллектуальный спор и нашутиться вдоволь. Несколько лет подряд не получалось выбраться на фестиваль реконструкторов. Глубоко в шкафу, под грудой ношеной одежды, нашел свое успокоение рыцарский меч.
И вроде все шло своим чередом, как должно быть. Михаил даже не разучился улыбаться – не широко и на публику, а незаметно и для себя. Карманный оптимизм величиной с луковицу лампы согревал его изнутри, Михаил мог даже им поделиться, но большинству людей вокруг требовался блеск софитов или ничего.
«Когда меня спрашивают, а чего ты добилась в жизни, я, в свою очередь, задаю вопрос: А какое это имеет значение? Какое значение это имеет в бесконечной вселенной в мириадах звезд?
Когда я слышу, что кто-то купил “Мерседес” S-класса или новый особняк, я думаю: все, чего вы добились, друзья, это разучились смотреть на звезды».
Синяя тетрадь, 15 августа 2014 года
Синяя тетрадь с геометрическим посеребренным тиснением на обложке была необычным дневником. Она не содержала описаний прожитых дней, встреченных людей или ярких событий жизни. Это был философический дневник, состоящий из коротких, не связанных друг с другом заметок.
Чужой дневник Михаил читал без разрешения хозяйки, ничуть этим не смущаясь, но понимая, что он и есть тот предсказанный ею человек, который подслушивает через дверь. Подслушивать было интересно, а главное, всего услышанного Михаил от Лизы Смирновой не ожидал. До знакомства с дневником он представлял ее проще, меркантильнее, испорченнее, – более подходящей Вадиму, который Михаилу совсем не пришелся по душе.
То, что Лиза была не глупа, можно было заподозрить еще по ее портрету, – но стоило ли доверять живописи? Лиза из дневника была мягче, меланхоличнее и теплее, чем яркая, самоуверенная женщина на портрете. Невзирая на всю свою оригинальность, Лиза из дневника, как и ее неброская ученическая тетрадка, не стремилась выделяться из толпы.
Выбирая между Лизой Вадима, портретной Лизой и Лизой из дневника, Михаил предпочел довериться тексту. Ведь текст был написан ее рукой, в уединении, и не предназначался для чужих глаз. Синяя тетрадь не могла врать. Лиза, в домашней пижаме, чуть растрепанная, с бегущими по плечам струйками медных распущенных волос, сидела, подобрав по себя ноги, в кресле напротив Михаила, но смотрела не на него, а в окно, и зеленые глаза ее в утреннем свете отдавали голубизной.
Такой Лизе, которую он представил, Михаил мог написать:
Здравствуйте, Лиза!
Мы с вами не знакомы. Этот электронный адрес дал мне ваш муж, когда я заходил к вам домой. Я надеялся застать вас там, но мне сказали, что вы в отъезде и находитесь неизвестно где.
Я надеюсь, что у вас все в порядке, и вы получите это письмо. По-другому связаться с вами у меня не получилось: ваш телефонный номер не отвечает.
Меня зовут Михаил Викторович Старостин, и я сын Виктора Мещерского, как бы странно это ни звучало. Но у меня есть подтверждающие документы, которые я прилагаю к письму.
Вы, должно быть, знали Виктора Александровича, в отличие от меня. Мне его видеть не приходилось – они с матерью развелись, когда я был совсем маленький, и воспитывал меня другой человек. Фамилию этого человека – Старостин, я и ношу.
Я выражаю вам свои глубокие соболезнования по поводу кончины вашего отца.
Мне крайне неловко беспокоить вас в такое тяжелое время, особенно по денежному вопросу. Но кроме нас двоих этот вопрос никто не сможет разрешить.
Вчера я был у нотариуса Синицына И. А. на Таганке, который рассказал мне о наследстве. Крупная сумма денег лежит в кипрском банке в сейфовой ячейке, открыть которую можем только мы вдвоем.
Копии документов от банка, полученных у нотариуса, я прилагаю к этому письму, чтобы не быть голословным.
Вы можете убедиться, что это не афера и не авантюра, изучив эти документы, посоветовавшись с вашими юристами, а также обратившись к нотариусу Синицыну. Не торопитесь, изучите все тщательно, в спокойной обстановке, – я подожду. Но я прошу вас откликнуться на это письмо.
Я надеюсь, что мы с вами встретимся и поговорим, или хотя бы созвонимся.
Я бы хотел пообщаться с вами, узнать вас получше. Вы ведь были знакомы с Мещерским и могли бы мне рассказать о нем.
Я пишу, что хотел бы узнать вас получше, потому что в некотором смысле уже с вами знаком. Дело в том, что случайным образом ко мне в руки попала синяя тетрадь – ваш рукописный дневник. Я нашел его среди бумаг в вашей квартире, когда мы с вашим мужем искали что-нибудь, что могло бы указать дорогу к вам. Ваш муж хотел выбросить эту тетрадь, но я ее сохранил.
Каюсь, что читал ваш дневник без разрешения, но с удовольствием. У вас крайне интересные мысли, и они мне очень близки.
В наше время такая редкость встретить интересного человека, но кажется, мне повезло. Я очень рад даже заочному знакомству с вами.
Мне понравилось, как вы написали про отражение в зеркале, и еще несколько мест. Не знаю, вспомните ли вы их, ведь дневник писался давно. Я обязательно верну вам этот дневник при встрече.
Он представляет ценность, но только вам решать, как с ним быть. Вадим, как бы ни был обижен на вас, не имел права на него покушаться.
Я познакомился с вашим мужем только вчера, и он не понравился мне. Я должен вас предупредить, что он сейчас в плохом состоянии, к тому же задолжал большую сумму денег. Он будет искать встречи с вами, вполне вероятно.
Но, каковы бы ни были ваши отношения с ним, я понимаю, что это не мое дело, и я не буду в него влезать.
Я просто хочу, чтобы вы не расстраивались. Достаточно уже и того, что вы потеряли отца недавно. Моя скорбь едва ли может сравниться с вашей, ведь я своего отца не знал, но даже я, узнав об этой трагической гибели, почувствовал внутри себя пустоту.
Земля пухом Георгию Смирнову и Виктору Мещерскому.
И я надеюсь, когда мы встретимся с вами, будет солнечный день. Сейчас, в марте, солнце только начинает к нам в Москве пробиваться.
Я с нетерпением ожидаю встречи с вами и с ним.
Михаил (Мещерский) Старостин
Михаил сначала попробовал написать свою фамилию на дворянский манер, через дефис, но получилось нелепо и тяжеловесно, так что пришлось пририсовать скобки.
Он отправил письмо по электронной почте и к своему удивлению уже через пару дней получил ответ.
Билет в Баден-Баден
– Не знаю даже, что посоветовать тебе, но никаких прав у тебя на это наследство нет, – розовощекий, с вальяжно расстегнутым воротом франтоватой сиреневой рубашки, чуть вспотевший, с бежавшим на спинку кресла синим пиджаком, адвокат лихо накручивал спагетти на вилку, и видно было, что еда рождала у него больше энтузиазма, чем вопрос, которым побеспокоил его Вадим.
Вадим, с многонедельной бледностью лица и взглядом тусклым и алчущим одновременно, кажется, лишался последних надежд:
– Но послушай, мы же с ней в официальном браке и, потом, долги…
– Долги, о которых ты говоришь, большей частью оформлены на твою фирму – жена не обязана оплачивать их.
– А Смирнов, – не унимался Вадим, – это же он финансировал предприятие, как насчет его обязательств?
– Проблема в том, что вы не заключили никакого договора на предмет регулярных инвестиций.
– Но мы же родственники…
– Вот и решай все с женой полюбовно – уговори ее погасить долги. Развод сейчас невыгоден тебе: вы слишком мало пробыли в браке, ничего не нажили – ты ничего не получишь. Что до наследства тестя, то по закону оно целиком отходит к твоей жене.
– Черт, черт бы побрал всех этих Смирновых! – елозил в кресле Вадим и даже разгневанным выглядел не впечатляюще. Официанты совсем позабыли о нем и не несли заказ.
