Стало страшно. Казалось, что злые глаза зверя наблюдают из-за кустов. Пёс бросился бежать и вскоре пропал из виду. Мы припустили за ним. Выбежав на дорогу, оглянулись, успокоились. Я радостно, как чукча, стала голосить:
– Спаслись, спаслись, никто не съел, а пёс со страха поседел!
Пройдя метров пятьсот, мы увидели Шарика. «Защитник» поджидал нас под цветущей липой. Гудели пчёлы, пахло мёдом. Отлично устроился! Подбежал, стал виновато поскуливать. Валя пнула его, обозвав предателем. С тех пор за ним закрепилась новая кличка. На Предателя он тоже охотно откликался.
Как медвежонок спас брата
Лето, жара. Тринадцатилетний брат Коля взял одноствольное старенькое ружьишко:
– Может рябчика или тетерева подстрелю.
– Так летом нельзя охотиться!
– На самцов можно!
К вечеру добытчик пришёл пустой, с ободранным пузом. Спросила:
– Где так угораздило?
– Да рубашку снял, жарко. Иду, вдруг, вижу медведицу с маленьким медвежонком. Она на меня, а стрелять нельзя – патрон заряжен дробью. Полез на дерево, вот живот об него и ободрал. Медведица за мной. Думал, всё, доохотился! К счастью, на соседнем дереве сидел второй медвежонок, увидев меня, он испугался, стал слазить, упал и жалобно заплакал. Мамаша поспешила его утешить. Пообнимала, поворчала и повела, наверное, спать.
Коля засмеялся, я поддержала.
– Только маме не рассказывай!
Рассказала всем и сейчас рассказываю.
Первая охота Геннадия Ивановича
Из соседней деревни приехала родная сестра отца Геннадия Ивановича – тётя Маня. Она была певунья, шутница и баловница. Маленький Иванович очень старался ей понравиться: вставал на мостик, кувыркался через голову, пел частушки. Очаровал!
Маня сказала:
– Забираю певуна к себе погостить на недельку! Пусть перед первым классом чуток попутешествует.
В гостях Ивановичу понравилось. Манин сын, Мишаня, по вечерам играл на гармошке, все дружно пели. Ивановичу тоже разрешали попиликать. Играл! Тётя похвал не жалела:– Ну, артист! Ну, певун! Превосходный композитор!
Через неделю приехали родители забирать сынка, но он наотрез отказался. Через два дня снова пожаловали. Не поехал! Тогда забирать Геннадия Ивановича поехал дед Никита, которого по-деревенски называли Микитой. Он был неродным дедом Гены, но очень его любил. Иванович тоже обожал деда.
Микита приехал на велосипеде. Показав внуку одноствольное ружьё, сказал:
– Собирайся, внучок, на охоту. В лесу зайцев развелось – стреляй не хочу!
Через секунду Иванович уже сидел на велике. Поехали.
В лесу дед дал внуку ружьё.
– Вон видишь, меж двух берёз заяц сидит?
Гена не видел.
– Давай помогу ружьё держать. Целься меж берёз по ушам!
Раздался выстрел. Ружьё больно отдало в плечо, Геннадий Иванович упал на землю. Хорошо, дед этого «не заметил» и рысью побежал к берёзам.
– Попал! Попал! Ну, охотник! Ну, молодец!
Он нёс за уши дохлого, холодного кролика. Гена скакал козлёнком:
– Ура! Ура! Попал!
Трофей убрали в сумку и поехали дальше. Перед деревней Микита вынул зайца.
– На, держи за уши, пусть все видят твою добычу!
Ехали с песнями – охотник старался привлечь внимание к своей удаче.
Бабы спрашивали:
– Иваныч что ли подстрелил? Ну, мужик! Ну, добытчик!
На следующий день внук канючил:
– Дед, пошли на охоту!
Сходили. Поели земляники. Стрелял в ворону, не попал. Микита сказал, что зайцы все от страха разбежались. И не только они, а даже и медведи (которых в той местности никогда не было). На охоту ещё сходили разок, а там и школа началась.
Отец о войне
Отец не хотел говорить о войне. Когда показывали военные фильмы, то вздыхал и выходил покурить. Он не охотился и не убивал домашних животных.
Трусом не был, в лес ходил без ружья, хоть не раз сталкивался с медведем нос к носу. Как-то осенью с мамой собирал в лесу виноград, мама заговорила с ним, а он молчит, заглянула за куст, а там медведище с корову виноград ест. Мама охнула, папа подошёл, хлопнул в ладоши:
– А ну пошёл, сопливый!
Медведь ушёл, а мама в лес больше ходить не хотела.
Как-то брат отрубил курице голову и курица долго бегала по двору без головы, я удивлялась. Папа вздохнул:
– Вот так и солдат. Бежит, стреляет, а головы-то уже и нет…
Воевал отец с финнами и фашистами, пришёл домой 7 ноября 1945 года, постучал в дверь, а мама ответила:
– Заходи, семь лет ждала!
Ещё о войне
22 июня 1941 года мой отец, Нечаев Владимир Николаевич, встретил на границе, где служил уже третий год. Немцы били прямой наводкой, накрыли штаб, постройки. Командир дал приказ залечь на поляне, но солдаты бросились в ближайший лесок, от которого вскоре ничего не осталось.
Отец был ранен, попал в плен. Он трижды бежал из плена, но жители Западной Украины трижды выдали его немцам. Освободили наши, воевал.
Домой вернулся 7 ноября 1945 года. Постучал в дверь, мама сказала: «Заходи, семь лет ждала».
Принёс трофеи – пачку белой бумаги для своих учеников, хотя мог прихватить альбом редчайших марок, цену которых понимал.
Вспоминать и говорить о войне не хотел…
В июне 1941 года маме дали путёвку на курорт в Кисловодск. Она была учительницей младших классов – Антониной Ананьевной, худенькой, с толстенной косой и синими глазами, матерью двух детей. Здоровье было подорвано голодом в Поволжье, причём дважды.
На курорте мама пробыла десять дней и поправилась на восемь килограмм, чему поспособствовала пожилая учительница, отдававшая ей свою еду. Мама нам говорила: «Если бы не она, то вряд ли бы я пережила войну».
Эта учительница и мама решили прервать отдых и съездить к своим любимым: мама – к мужу, который служил на границе, а дама – в Ленинград к сыну, который был военным. 21 июня сын позвонил и сказал, чтобы мать срочно брала билет домой, потому что ЗАВТРА НАЧНЁТСЯ ВОЙНА.
22 июня маме исполнилось 22 года, началась ВОЙНА. На вокзале женщины плакали, а некоторые голосили и рвали на себе волосы.
Вот так. Мама знала, что завтра война, а Сталин, как нам говорили, не знал…
Про вши
Вши. Фу, какая гадость!
У меня они водились в детстве, три раза. Первые два, как смеялся папа, я их высидела на русской печке. Эта была соседская печка, куда мама категорически не разрешала мне лазить.
Но как же после зимней гулянки не залезть вдвоём со вшивой подружкой на эту печку и не поесть вкуснючего «мороженого» (молока со снегом и сахаром) или не погрызть замороженное в кружке молоко! Дома ведь такого не позволят.
Третий раз, как пояснила та же подружка, мы накупали вшей в речке, на которой пропадали с утра до вечера. Купались до синевы, тряслись у костра и опять упрямо лезли в воду.
Мама сказала, что вшей накупать нельзя, а можно только где-нибудь подцепить.
Папа возразил. Он рассказал, что у них в армии был постоянно вшивый солдат. Его обреют, в бане напарят, выдадут новое бельё, а через неделю он опять вшивый. Все звали его «вшивзаводом». Бедолагу пришлось досрочно демобилизовать.
А мама похвастала, что вшей у неё никогда не было, даже когда она училась и жила на квартире со вшивой девчонкой и спала с ней валетом в одной кровати.
Папа, бывший детдомовец, познавший немецкий плен, радостно заявил, что с ним спать не опасно, что у него вшей уже не будет, потому что он лысый.
Как я впервые узнала, что нет справедливости
Лето. Мне семь лет. С нетерпением жду сентября. К школе я готова, считаю, читаю, ведь родители – учителя. Целыми днями на речке купаюсь до синевы, ловлю раков и рыбу. Подружка, Нина Дурных, которая на год старше меня, спросила:
– Материться можешь? Нет? А как же ты в школу пойдёшь? Если до школы не научишься, потом уже будет поздно!
Видя, что я испугалась и чуть не плачу, успокоила:
– Не дрейфь, старуха, до вечера научу.
Дома я радостно доложила маме, что матерюсь уже отлично, к школе готова, что с Дурных полдня тренировалась. Мама посоветовала поменьше играть с Ниной, так как ничему хорошему она не научит. Как же она ошибалась!
На следующий день Нина научила меня чудесной песне про «парня в кепке зуб золотой». Слова были просто умилительные:
«Разрешите, почтенная дама, одинокий нарушить покой?
И приблизился к Сонечке ближе парень в кепке, зуб золотой.»
Потом они полюбили друг друга, но начальник милиции отдал Сонечке строгий наказ – убить парня в 17-й камере, она приказ исполнила, выстрелила:
«И только кепка на полу валялась
И был выбит зуб золотой!»
У меня слёзы текли от такой задушевности. А мама сказала, что песня блатная и петь её не надо. Да как не петь? Душа моя пела! Я на речке так голосила, что родители мою песню дома слышали, прочувствовали весь её трагизм и отстали.
Эта песня очень понравилась Семёну, который делал нам ставни на окнах. Он сказал, что с такой красотой и голосом я обязательно стану артисткой, только петь надо как можно громче. Я поверила.
Началась школа, у меня были сплошь пятёрки, но по пению почему-то четвёрки… Я пела громче всех! Нина Григорьева пела тихим голосом, но ей ставили пятёрки. Так я впервые узнала, что нет в мире справедливости. Нина Дурных посоветовала поматериться, легче, мол, станет. Не помогло. Мама же рекомендовала убавить громкость и петь душой. Жизнь наладилась! Слушайте мамочек!
Туфельки
Детство моё было босоногим, с цыпками, ссадинами и порезами – всё лето лётала босиком. К школе мальчишкам и девчонкам покупали коричневые сандалии, которые в момент до крови натирали пятки.
И вот сестра привезла мне из Хабаровска тряпичные беленькие, с красными божьими коровками, туфельки. Я была счастлива! Прыгала в них, задирала ноги выше головы, кружилась, ощущала себя раскрасавицей.
Прибежала подружка Валя, которая была старше меня на два года и уже перешла в третий класс.
– Отличные туфельки, но в них ты, наверное, будешь плохо прыгать!
– Да нет! Они такие удобные, мяконькие, лёгонькие, любименькие!
Валентина не верила. Она повела меня к большой луже, стала сама прыгать через неё.
– Хоп! Хоп! А тебе, Танька, слабо!
Я разбежалась и… не допрыгнула. Слёзы потекли рекой.
