Павел Сергеевич Иевлев "Хранители Мультиверсума. Книга пятая: Те, кто жив"

– А вторая? – спросил кто-то из детей.

– Муравьи, – ответил я. – В этом мы на них похожи больше, чем на любых других живых существ.

– Ничего себе… – вздохнул спросивший, а я невольно задумался о том, есть ли тут муравьи. Хотя они везде есть, наверное. Живучие твари. Совсем как люди.

– Но муравьи – отдельная история, а что касается приматов… Учёные считают, что разум развился в человеке в первую очередь как средство социального взаимодействия. Инструмент манипуляции соплеменниками, позволяющий передавать свои гены дальше не только самым сильным, но и самым умным. Альфа-самцом, а потом и вождём племени, становился не тупой амбал, а тот, кто смог объединить вокруг себя других и уговорить их на совместное отстаивание интересов. То есть, создавший условия для коалиционной внутривидовой агрессии.

Так что ответ на вопрос «почему люди воюют» простой: «потому что они люди». Война является нашим базовым видовым признаком. Неизбежным порождением нашего разума. Обратной стороной нашей способности объединяться, дружить и работать вместе.

– Неужели нельзя просто договориться? – спросила расстроенная Настя.

– Можно, – утешил её я. – История знает множество примеров, когда племена и даже целые народы забывали про свои распри и объединялись.

– И что для этого нужно?

– Общий враг!

На выходе из аудитории меня поймал Борух.

– Интересно рассказываешь, даже я заслушался, – сказал он таким неопределённым тоном, что я напрягся.

– Что-то не так?

– Нужно ли впаривать детишкам этот взрослый цинизм? Оно, конечно, всё чистая правда: и жизнь не пикник, и мир не полянка с цветочками, и люди те ещё поцы, – но не в этом же возрасте?

– Знаешь, Борь, давать ребёнку ложные сведения об устройстве мира – это, как по мне, просто предательство. Это как карта минных полей с ошибками. Мир достаточно опасен сам по себе, не надо усугублять. Обычные песни: «на нас хороших-идеальных напали злые-мерзкие они!» – им и без меня споют. Да уже спели, чего там.

– И правильно. Так и надо. Врага расчеловечивают, чтобы проще убивать. Рефлексии ни к чему, дело военное.

– С одной стороны ты прав, – признал я. – А с другой – вот эта накачка потом так аукнется… Не хочу, чтобы они стали поколением «детей войны». Это очень многочисленное поколение, и оно навсегда изменит Коммуну. Мне кажется, этого ещё никто толком не понял.

– Ну да, – хмыкнул Борух, – один ты знаешь, как правильно Родину любить. Вот смотрю я на тебя и каждый раз удивляюсь – такой циник и мизантроп по убеждениям, и такой наивный романтик в душе.

– Чего это «наивный»? – обиделся я. – Я реалист!

– Хреналист, – обидно засмеялся майор. – Вот ты про «многочисленное поколение» сказал, а почему оно такое многочисленное? Не задумывался?

– Ну, – замялся я, – демографическая политика Совета…

– Ой-ой, я вас умоляю! Ну, ты же инженер в анамнезе, математику знать должен. Посмотри, сколько здесь детей лет двенадцати-четырнадцати, – и сколько женщин возраста тридцать плюс. И посчитай – хоть на пальцах, а хоть на компьютерах своих – сколько каждая из них должна была родить в те три года? Ну?

– Я так навскидку не могу…

– Вот я и говорю – наивный ты, писатель, как чукча в чуме. Ни хрена вокруг себя не видишь, ещё меньше понимаешь, но, конечно, окромя тебя мир спасать некому…

Вот сейчас обидно было, да. И ведь главное – цеплялся мой глаз за эти цифры, но как-то в голову не вошло. Нет, никакая «демографическая политика» не могла дать такого пика. Кстати, не слишком ли разнообразен фенотип у здешних детишек? Исходно в Коммуне были почти сплошь русские да евреи (русские евреи – всегда больше русские, чем евреи). И редкие исключения, вроде Вазгена и Мигеля, которого Борух из вредности и принципа так и звал «Хулио». Но при этом среди детей только что совсем чёрных негров нет. Вот, скажем, моя белобрысая любимица Настенька – вообще не пойми какой типаж. Белая, как мрамор, незагорающая тонкая кожа, прямой тонкий нос, высокий чистый лоб, волосы цвета полярного снега, такие светлые, что кажутся седыми, и глаза цвета морского льда. Вырастет – будет Снежная Королева, разбивающая глазами-льдинками мужские сердца. Очень, очень необычная девочка. А ведь ни одного взрослого коммунара, который годится ей в родители, я не видел! Генетика, конечно, штука сложная, она могла уродиться в какую-нибудь прабабку – носительницу последствий призвания блондинов на Русь, но среди детей было немало мулатов, азиатов и даже странных ребят типажа, пожалуй, полинезийского. Эти-то откуда взялись?

Нет, прав Борух, ни черта я тут не понимаю… Лох я развесистый.

– Что, призадумался? – хлопнул меня по плечу майор.

– Угу, – мрачно откликнулся я.

– Идеалист ты, Тёма, – сказал он сочувственно. – Хоть и циник местами. Придумал себе идеальную Коммуну и живёшь в ней, начисто игнорируя реальность. Жениться бы тебе… И не на су… красотке этой рыжей, которая два слова правды подряд не скажет, а на нормальной бабе, которая тебя будет любить, кормить, мозги вправлять и детей рожать. Пойдут свои дети – перестанешь про чужих думать.

– А твой-то как? – поспешил я перевести разговор. Мне было стыдно.

– Да растёт, что ему сделается. Шустрый такой пацанчик… Кстати, слыхал – Олег наш пропал.

– Как это?

– Повёл «осликом» обменный караван в Альтерион. Связки все нахоженные, сто раз проверенные… Но караван и туда не пришел, и назад не вернулся.

– Что думаешь?

– А что тут можно думать? – мрачно буркнул майор. – Дело известное…

С тех пор, как противостояние с Комспасом, который тут называют «агрессорами», перешло в открытую фазу, наши операторы стали объектом охоты. По себе знаю, шрамы остались. Но и свернуть все обменные операции Коммуна не может, потому что репутация, да и критичный импорт есть. Так что караваны ходят. С «осликами» – слабыми операторами, способными только на самые простые маршруты. Цинично – но они менее ценны, чем даже я.

– Ладно, – прервал мои размышления Борух, – пойдём к Палычу, он нам предстартовую накачку делать будет.

– С вазелином?

– Вазелин, товарищ, надо заслужить

Председатель Совета Первых был пессимистичен:

– Ну что вы там увидите, – говорил он, – и что поймёте? Нет, я не против разведки, но без всей этой лирики «познай врага своего». Если враг не сдаётся – его уничтожают!

– Я была бы не против, если бы они как-то сами собой победились, – гнула свою линию Ольга, – но давай будем объективны – у нас нет ресурсов для уничтожения кого бы то ни было. Ни человеческих, ни материальных.

– С городом мы получили достаточно оружия и боеприпасов!

– Кстати, не помните, кто вот так же точно топал ногами и запрещал мне проводить ту операцию? – невинным тоном осведомилась Ольга. – Кто был настолько категорически против, что мне пришлось проводить её своими средствами и за ва… чьей-то спиной?

Председатель смотрел на неё, как солдат на вошь.

– Кроме того, этим оружием надо кого-то вооружать, – сказал Ольга. – И не только детишек.

– Эти детишки, между прочим… – он глянул на меня и осёкся. Я сделал вид, что ничего не слышал.

– С тобой бесполезно спорить, – устало махнул рукой Председатель. – Всё равно по-своему сделаешь. Не человек, а чирей на жопе. Всегда такая была…

– Не всегда, Палыч. Не всегда, – неожиданно тихо сказала Ольга. – Но что б с нами было, если б я не стала такая?

Коммунары. Холодная ночь

Снега навалило уже по ступицы, но загруженный кузов прижал к дороге ведущие колеса, и машина пошла увереннее. Возле Института орудовал военный путепрокладчик БАТ-М, могучим отвалом отгребающий снег от грузового пандуса, по которому выгружали в подвал какие-то ящики, тюки и коробки. Работа кипела, и Ольге пришлось ждать очереди на разгрузку. Иван сразу выскочил и ухромал куда-то в сторону начальства, а она сидела в кабине и наблюдала за жутковато выглядевшим сквозь темноту и снегопад бульдозером. Он ворочался и взрёвывал в светящейся ауре подсвеченного снега, выплёвывая в чёрное небо клубы солярного дыма, как какое-то хтоническое, выползшее из-под земли чудовище.

– Пошли! – Иван открыл дверь кабины так внезапно, что девушка подскочила от неожиданности.

– Но разгрузка…

– Сейчас подойдёт водитель, дальше они сами. Ты слишком ценный кадр, чтобы баранку крутить, – засмеялся Громов.

В Институте царила суматошная суета торопливой эвакуации – по полутёмным коридорам и еле освещённым аварийными лампами лестницам люди несли, катили и тащили волоком самые разнообразные предметы – от стульев и тюков свёрнутых штор, до блоков электронного оборудования. Это напоминало разворошенный муравейник.

– Куда они? – спросила удивлённая Ольга.

– Вниз, в бомбоубежище.

– Но зачем? Нас будут бомбить?

– Погоди, сейчас на собрании скажут.

– Итак, закрытое партсобрание организации Института предлагаю считать открытым, – сказал вставший с председательского места Лебедев. Он выглядел очень усталым.

– Но я же не член партии… – прошептала Ольга мужу.

– Тихо! – одернул её он.

– Первым вопросом предлагаю рассмотреть принятие в члены КПСС нашего сотрудника Ольгу Громову, с установлением кандидатского стажа в год. Думаю, рекомендации Ивана Громова, члена партии с тысяча девятьсот сорок третьего, будет достаточно.

– Рекомендация мужа? – бросил скептическую реплику Куратор.

Лебедев посмотрел на него тяжёлым взглядом и сказал:

– Я могу сам дать ей рекомендацию, если у вас есть возражения по кандидатуре.

– Нет-нет, продолжайте, пожалуйста, – он сложил руки на груди и откинулся на спинку стула.

– Кто за? Кто против? Кто воздержался? – Куратор поднял руку на последний вопрос.

«Вот гад!» – подумала Ольга. Она волновалась и немного гордилась, что в такой момент партийная ячейка нашла время на неё.

– Принято единогласно при одном воздержавшемся! – провозгласил директор. – Поздравляю вас, Ольга Павловна, примите это с честью и достоинством. Кандидатский билет выпишем вам позже.

– Спасибо, – растроганно сказала Ольга. – Я постараюсь оправдать доверие!

– Теперь, когда на собрании только члены и кандидаты, предлагаю перейти к основной повестке. Слово предоставляется Игорю Ивановичу Матвееву, научному руководителю первой лаборатории.

Профессор не стал вставать, он зашуршал бумажками, раскладывая перед собой какие-то расчёты, и начал говорить так тихо, что директор попросил:

– Погромче, пожалуйста!

– Хорошо, – учёный прокашлялся и повысил голос. – Я попробую коротко обрисовать наше положение с научной точки зрения. В результате, хм… не вполне корректного срабатывания установки, мы получили неожиданный, но крайне любопытный эффект…

– Любопытный? – не выдержал администратор Голоян. – Любопытный?

– С научной, разумеется, точки зрения, – уточнил Матвеев. – Мы создали собственную небольшую Вселенную. С чем я вас и поздравляю. Если бы я не был атеистом, я бы сказал, что мы повторили Акт Творения. В масштабе один к бесконечности, но всё равно результат неплохой. Для начала.

Матвеев замолчал, и все уставились на него.

– Э… Я, конечно, горжусь таким успехом вашей лаборатории, – осторожно сказала Елизавета Львовна Мегрец, невысокая полноватая женщина с круглым добрым лицом идеального педиатра. – Но, боюсь, как биохимик, я не могу в полной мере оценить его значимость для советской науки. Поэтому можно изложить это в более… практическом плане?

– Да, Игорь, – поддержал её директор. – Повтори, пожалуйста, то, что ты мне рассказывал внизу.

Матвеев закатил глаза, вздохнул и сказал:

– В результате непрогнозируемого изменения фазы поля, Установка, вместо того, чтобы… – он запнулся. – Палыч, допуск по нашей теме у всех есть?

– Да говори ты уже! – махнул рукой директор.

– Да, вместо того, чтобы сделать прокол в совмещённые пространства Мультиверсума, мы получили… э… обратный эффект. Произошла капсуляция фрагмента пространства-времени в изолированный микроверсум.

– Я не совсем понял… – сказал завлабораторией электроники Петин. – А как нам теперь попасть на материк?

– Никак, его не существует, – отмахнулся Матвеев и снова замолк.

– Не существует относительно нас, – пояснил Воронцов. – В привычной нам метрике. Вся наша сегодняшняя Вселенная, оставаясь бесконечной, имеет радиус примерно отсюда и до школы, и представляет собой неориентируемое проективное пространство, вложенное в условно трёхмерную геометрию.

– А что снаружи? – спросила растерянно Ольга.

– Ничего, – пожал плечами Воронцов, – точнее, нет никакого «снаружи». Не пытайтесь это представить, это за пределами возможностей мысленной визуализации.

– Давайте попробую объяснить я, – сказал Лебедев. – Я далёк от теоретической физики, поэтому ограничусь бытовым аспектом. Мы заперты в доступной нам части города и не можем её покинуть. Так, Игорь?

– Примерно… – согласился Матвеев.

– А значит, мы располагаем только теми ресурсами, которые имеем на сегодняшний день. Это касается топлива, продовольствия и других средств жизнеобеспечения. И самое неприятное – это холод.

– Да, почему температура падает? И почему темно?

– Мы не позаботились прихватить с собой Солнце, – пояснил Воронцов. – У нашего мира нет источника тепла, и тепловая энергия быстро рассеивается.

– Куда? – удивился Петин. – Ведь вы говорите, что мы в замкнутом пространстве…

– Это не я говорю, а товарищ Лебедев упрощает, – скривился Воронцов. – Оно замкнутое в бытовом смысле – из него нельзя выйти ногами, но вы не найдёте и стенки, которая бы его ограничивала. В общем, не вдаваясь в теорию, энтропия будет расти, пока наша микровселенная не придёт в состояние термодинамического равновесия.

– Равновесия?

– Полностью замёрзнет, – пояснил учёный. – Возможно, вас слегка утешит, что наша предыдущая Вселенная тоже должна была прийти к тепловой смерти. Просто здесь она произойдёт быстрее.