– Врешь, – не поверил Владимир. – У нас всегда было так, что князь был и верховным волхвом. Одно другому не мешало.
– Это когда княжество было с птичий двор. Вон гляди… видишь темное облачко?
– Только светлое, – отозвался Владимир напряженно. – Пыль из-под копыт его коня! Где раздобыл, подлец, так рано?.. Об этом не уговаривались.
Волхв всматривался, приложив ладонь к глазам козырьком, защищаясь от солнца, но в другой руке был резной посох, темный камень навершия налился багровым, в нем смутно бродили тени, вспыхивали короткие колючие искорки. Там, куда Белоян смотрел, быстро удалялось желтое облачко пыли, потом погасло, когда беглец погнал по раскисшей дороге, зато видно, как взлетают черные галки сзади: выброшенная копытами жирная земля.
Волхв наконец опустил ладонь, в желтых волчьих глазах были страх и злое торжество, словно задрал забредшую в лес корову.
– Оно ушло следом, – сообщил он.
– Какое оно? – спросил Владимир нетерпеливо. – И кто?
– Если бы знать… Но теперь привязалось за ним неотвязно. Так что твой план раскусили, княже.
Владимир кивнул:
– Вот и хорошо. У Добрыни на заставе богатырской уже неделю лежит свиток за семью печатями. Сегодня срок сломать…
Волхв все еще поглядывал в ту сторону, куда удалилось видимое только ему незримое облачко.
– Он сам поедет?
– Нет, но Добрыня единственный, кто там читать-писать умеет. Да и то дивно: силен, как три медведя, а грамотный! Словом, он найдет кого послать. Эти, что раскусили мой замысел, разбойника все равно сразу не ухлопают. Иначе мне быстро станет известно, я тут же пошлю другого. Его прибьют подальше от Руси. Чтобы я все еще ждал, надеялся… Зато, когда его устранят, сами успокоятся. А настоящий богатырь тем временем доберется до Царьграда, сорвет щит и вернется, пока там не спохватились. – Он вдруг зябко повел плечами. – Пойдем. Еще поглядим, кто кого переборет! У них ромейская хитрость, у нас – смекалка русов и славян. Да и печенежская сгодится.
Непривычно было мчаться на рослом боевом коне навстречу рассвету. Городские ворота растаяли в утреннем сумраке, воздух был свеж, но жар не оставлял сильное здоровое тело.
Дурак князь, обещал боярскую дочь… Конечно, пришлось сделать вид, что обрадовался. На самом же деле отвлекал стражу в другую сторону, выручая Владирога, друга еще по детским играм. Правда, тот теперь княжеский дружинник, если бы и поймали, то отец наорал бы, тем бы и кончилось, а вот он сдуру свалился в яму, ее только что вырыли под выгребную… Хорошо, не пользовались еще.
Он вспыхнул, скривился, представив себя в непотребном виде, замычал от стыда и злости. Подвигал спиной, чтобы ощутить тяжесть исполинской палицы, и сразу на душе вроде бы отлегло. Любому мужчине становится легче, если прикасается к оружию, будь то простой нож или вовсе палка.
Ближе к лесу, это уже верст пять от городской стены, услышал стук копыт. Еще не оборачиваясь, Залешанин знал, что догоняет Владирог. Из младшей дружины которого вот-вот переведут в старшую, старается изо всех сил. Конь Владирога стучал копытами особенно звонко, чем его только подковывает, конская сбруя позванивает, даже сам Владирог через два конских скока на третий обязательно стукнет ножнами меча по стремени.
Залешанин придержал коня. Шлем на голове Владирога блестел, доспехи сияли так, что можно смотреться, с кончика шлема трепетал красный яловец, и все на Владироге блестело, сверкало, даже конская сбруя разбрасывала солнечные зайчики, ибо бляхи на ремнях размером с собачьи миски.
– Когда они полезли со всех сторон, – торопливо заговорил Владирог, – я увидел, что нам уже не выбраться… Тут ты поднялся во весь рост, зашумел. Они бросились к тебе, завязалась драка… Случай был удобный, я ускользнул за кустами. Там тень была такая, что дружину прятал бы, никто бы не отыскал. А потом, когда тебя скрутили и увели, я только пару раз сумел повидаться с милой Залюбой. Первые дни охрана ослабла, а потом снова… Поверишь ли, я сколько раз пытался пробраться к тебе… хоть словом перемолвиться!.. но стражи, как назло, всегда либо дремали возле самой двери, либо отходили не дальше колодца. А просто так подойти, как подходил к тебе конюх, я видел, как он тебе что-то кричал, я ж не мог – все-таки княжий дружинник! Увидели бы, что я с татем гутарю, могли бы и в шею из дружины…
Конечно, в шею не погнали бы, Залешанин знал, да и Владирог знал, но рассказывал, изливал душу, а Залешанин ехал мрачный, как ночь в колодце, себя сжал так, что вот-вот душа выбрызнет. Залюба! На какую только дурь не пойдет человек ради женщины! Но Владирог, даже идя на эту дурь, все же послал его, Залешанина, впереди… Умен, такой скоро всех ототрет от князя, только сам будет лизать ему сапоги.
– Перестань, – сказал он как можно более ровным голосом. – Ты ж видишь, все обошлось. Я снова на коне.
Владирог вздохнул:
– Да, конь у тебя и воеводе на зависть… Ты в самом деле зла не держишь?
– Да ладно, чего там, – отозвался Залешанин.
– Нет, правда… Ну что я мог там сделать?
– Я ж говорю, перестань, – отмахнулся Залешанин.
Владирог ехал рядом, поглядывал искоса. Разбойник и вор сидит в седле гордый, спина прямая, словно эти земли принадлежат ему. Но оделся еще гаже, чем когда пробрался в Киев: вместо вышитой петухами рубахи – душегрейка из звериной шкуры, а шкура выделана плохо, вон конь все еще пугается волчьего запаха. Волосы перехватил на лбу широким обручем из простого булата, на руках широкие железные браслеты, как на запястьях, так и на предплечьях. Из оружия только нож на кожаном поясе да исполинская палица из вырванного с корнями деревца, умело окованная закаленным булатом. Правда, палица с оглоблю, а по весу, судя по размеру, такова, что собьет всадника вместе с конем…
Он с сомнением смотрел на чудовищную палицу. Из цельного дерева со срубленной верхушкой, почти в рост человека, выдранная из земли с корнями, ибо самое крепкое дерево всегда там, внизу, где корни, а те срублены так, что торчат пеньки в палец высотой. У рукояти крепкая ременная петля, что надевается на кисть, дабы не выскользнула из ладони при схватке.
– Ты что же… – спросил он с недоверием, явно не зная, о чем говорить с другом, который попался из-за него, – сумеешь такой драться?
– А чем она хуже твоего топора?
– Ну… топором я могу хотя бы замахнуться. А то и ударить.
Залешанин неспешно взял палицу, подбросил, поймал за рукоять, подбросил выше. Владирог задрал голову, брови взлетели вверх, сам Муромец не подкинет так высоко… правда, старик не больно бахвалится силой. Залешанин подхватил на лету палицу, Владирог отшатнулся, ибо вокруг Залешанина вдруг засвистел воздух, завыл как лютый зверь, заревел по-медвежьи, засвистел по-птичьи, палица превратилась в смазанные полосы, что месили воздух так, что одежда Владирога затрепетала как при сильном ветре.
– Ого, – выкрикнул он, – ты как это?
– Ручками, ручками, – ответил Залешанин из середины вихря. Золотые волосы трепало ветром, он сам колыхался как в воде, руки мелькали, палицу Владирог даже не видел, она оказывалась сразу в десятке мест. – Палица – это палица!
– Во зверь, – прошептал Владирог. – Ты мог бы стать у князя не последним из дружинников!
– Это для тебя честь, пес, – сказал Залешанин презрительно. – А я – волк!.. Моя нора в темном лесу, а не в собачьей конуре.
– Мы живем в теремах, – обиделся Владирог. Он выпрямился, голос стал суше. – Это великая честь – быть верным псом киевского князя! Тебе бы поклониться князю, повиниться! Авось простил бы за такую силищу. Ну, сперва походил бы за конями, конюхи – тоже люди, а потом, глядишь… Я попробую замолвить слово. Ничего не обещаю, сам понимаешь, но попробую…
– Спасибо, – сказал Залешанин беспечно. Его глаза смотрели вдаль, из-за виднокрая выглянул край солнца, брызнул в лицо так весело, неожиданно, что он отшатнулся, засмеялся счастливо, повторил: – Спасибо, не надо.
– Почему?
– Пес из конуры не зрит такого восхода солнца. Ему забор мешает! Да и цепь далеко не отпустит. А вот волк…
– Ну смотри, – сказал Владирог. Он начал придерживать коня, но Залешанин ехал все так же, и Владирог повторил уже с сумрачной угрозой: – Ну смотри… Да, к слову, тебя ж вроде посадили под крепкие запоры?
– Было дело, – отозвался Залешанин, он не обернулся, но слышал, как Владирог пустил коня следом, поехал шагах в трех.
– Но как же…
– Ты что, меня не знаешь?
– Знаю, но… Там запоры надежные, сам видел. Как ты сумел? Или кто помог?
Залешанин повернул голову. Владирог ехал напряженный, глаза упорно смотрели ему в спину. Встретившись глазами с Залешанином, почему-то вздрогнул, в замешательстве отвел взгляд.
– Ладно, не говори. Ты в лес аль как?
– Аль как.
– А это куда?
– Не спрашивай, и тебе не совру, – ответил Залешанин, посоветовал: – Возвращайся. Еще хватятся. А ежели кто заметит, что вернулся той дорогой, какой ускакал я, то не видать тебе старшей дружины.
Владирог остановил коня так резко, что тот едва не сбросил его через голову, а потом оскорбленно поднял на дыбки. Залешанин захохотал и пустил коня вскачь. Встречный ветер охлаждал лицо, трепал волосы и конскую гриву. Земля с грохотом бросалась под конские копыта, исчезала, едва проскочив за стременами, а впереди степь уходила в бесконечность, лишь иногда на виднокрае то справа, то слева темнели гаи, рощи, темные клинья леса.
Свежий утренний ветер обдувал лицо, вдали начала разрастаться стена леса, и Залешанин ощутил, как гадкое чувство растворяется подобно смрадному дымку на чистом воздухе.
…Владимир долго глядел вслед ускакавшему смерду, а когда тот исчез из виду, все еще делал вид, что смотрит вслед, хотя душа уже обогнала разбойника, влетела в Царьград, пронеслась по широким знакомым улицам, ворвалась в императорский дворец, где каждый уголок знаком за два года службы в охране…
Снизу со двора доносились вопли, конское ржание, звон оружия. Воевода Претич не упускает случая, чтобы не заставить княжеских гридней побегать с камнями на плечах по двору, а самые здоровые берут на плечи своих коней и тоже бегают по кругу, как жеребцы при виде кнута.
Вздохнув, Владимир медленно, как старик, нащупал подошвой сапога перекладину лестницы… Он сам чувствовал, что спускается только его тело, а душа уже проникла в покои принцессы Анны, ухватила ее в объятия…
А внизу воевода, страшно выпучив глаза, орал на Чеймана. Сын печенежского хана для старого воеводы был просто сукиным сыном, которому от младшего дружинника до старшего, как до Царьграда на карачках.
– Усы отращивать мало, надо еще и работу делать!.. Ты должен доказать, что ты не коза на веревке, а ратник!.. И не простой, а тот, который и в строю дерется, плечо в плечо с другими… Как зовется такой ратник?
– Сратник, – промямлил Чейман несчастным голосом.
– Правильно, соратник! – одобрил Претич. – Когда втемяшишь в голову, что бои в городе – это не в степи, и тут надо не рвы строить, а завалы копать?..
Чейман робко проблеял:
– Как это… завалы копать?
Претич рявкнул:
– Молчать, когда я тебя спрашиваю! Ты воин или где? В бою или что? Дружинник должен блистать не умом, а доспехами. Вот погляди, как у меня все сверкает!.. А вон у князя так и вовсе сияет так, что глаза на лоб лезут…
Владимир скривился еще больше, воевода если похвалит, то будто помоями обольет.
– Эй, Претич!.. Не мори мальцов. Вроде бы большой войны не намечается, а ты с них по три шкуры спускаешь!
Претич огрызнулся сердито:
– А Дикое Поле? Когда разбили Хазарию, пусть даже вкупе с печенегами, сразу бы забрать все земли себе! А так расчетвертовали на три равные половины!.. Вот и копошится там всякое…
Пока Чейман в муках пытался понять странные слова знатных русов, воевода буркнул что-то вроде: живут тут как свиньи в берлогах, махнул рукой и удалился на задний двор, где заставлял бегать с мешками камней на спине. И хотя бедный Чейман раньше думал, что свиньи вроде бы в берлогах тоже не живут, даже в этих берложьих краях, и непонятно как расчетвертовать на три части… тем более на три половины, но это ему нельзя, а князьям, наверное, удается. Это и зовется ромейским словом «политика», что начинает приживаться и при киевском дворе.
За спиной Владимира страшно заржали кони. Он ощутил холодок тревоги, но чутье и запах подсказали, что это приближается не страшный див, а всего лишь верховный волхв. Голос за спиной прогудел густо, будто шел из-под корней старого дуба:
– Чего шерсть дыбом встала?.. Хорошая новость!
Белоян подошел широкий, переваливающийся на коротких ногах, пасть оскалил так, что шарахались даже на другом конце двора.
– Брешешь, – сказал Владимир недоверчиво.
– Волхвы никогда не врут, – наставительно изрек Белоян. – Они могут утаивать правду, недоговаривать, переиначивать… но разве это ложь?
– Давай твою новость, – потребовал Владимир. – Посмотрим, стоит ли она…
Белоян сказал медленно, словно уже раздумывая, не повернуть ли обратно:
– Да так, пустячок… Я нашел, из чего выковать тебе меч.
Владимир подпрыгнул:
– Ты… Давай неси!
– Ага, неси! Мне только поднимать такие глыбы…
Владимир опомнился:
– Тьфу, прости. Ты ж только меду унесешь хоть сарай, хоть всю пасеку… Давай веди. Я сам отнесу в кузню, ничьим лапам не доверю.
Волхв осторожно посмотрел на князя:
– Да? Но тогда вели седлать коней…
Владимир ощутил, что если еще не душа, то сердце уже здесь, колотится о ребра как ошалелое. Мужчине сказать, что у него будет меч, каких нет на земле… или таких можно пересчитать по пальцам, – это вдохнуть вторую душу.
– Тверка!.. – закричал он отроку. – Быстро седлай двух коней из моей конюшни. Две седельных сумы побольше.
Он отпрянул, когда волхв сказал изменившимся голосом:
– Княже… это не у меня во дворе. Ежели ты думаешь так. Это далеко…
– Где?
– Пока не знаю.
Владимир вытаращил глаза, потом грозно нахмурился:
– Как это?
– Металл, из которого надо ковать твой меч… еще не на земле.
Владимир отшатнулся:
– Ты что мелешь? А где, в море? На дне реки? В горах? На острове Буяне?
– Княже…
– Говори!
– Всяк знает, что до неба лет пятьсот лету. Знаешь?.. Вот-вот. Значит, и с неба летит примерно столько же. Мое ведовство показало, что сейчас к земле летят куски, из которых в самый раз выковать меч…
Владимир стиснул челюсти, перевел дыхание, охлаждая гнев. В глазах посветлело, хотя красная пелена ярости еще колыхалась перед глазами, постепенно светлея.
