Я хлопаю дверью спальни так, что зеркало чуть не срывается со стены.
Глотая злые слезы, сижу в темноте, стискиваю пальцы. Конечно, ему все это кажется ерундой, ведь моя зарплата почти ничего не решает в нашем бюджете, а скоро и вовсе перестанет существовать. И на что тогда будет похожа наша семейная жизнь? Я тихо шепчу обрывки своих горестных мыслей, и это постепенно помогает успокоиться. Снова обнимаю себя, но вместо того, чтобы сосредоточиться на дыхании, непроизвольно тянусь пальцами к безболезненной плотной шишке в правой груди. И снова мне кажется, что откуда-то снизу, из-под поверхности обычной жизни густо звучит страшная тишина…
Глава 4
Мою машину уже отдали знакомому «жучку», чтобы тот продал ее и оформил все документы. В Перми у меня, наверно, будет другой автомобиль, более выносливый и практичный. А пока я езжу на работу на троллейбусе – получается хоть и не так быстро, как за рулем, но зато можно смотреть в окна на весенний, ежегодно молодеющий в мае город.
На маммограмму в клинику меня внезапно решил везти Сережа, который вообще-то всегда занят и к тому же терпеть не может больницы.
– У меня есть время, я потом еще в одно место заскочу, там рядом, – объяснение звучало правдоподобно, хотя, наверно, мне было бы приятнее услышать, что Сережа за меня волнуется. Но может, он и правда ничего не боится, не то, что я.
Я, конечно, уже гуглила и знаю, что бояться есть чего. Проклятая шишка неподвижна – а это верный признак того, что в ней прячется рак. Да я и сама чувствую, что плотный шарик в правой груди чем-то отличается от всего, что было раньше. Раз в месяц грудь набухала и побаливала, иногда в ней можно было нащупать какие-то неопределенные припухлости и уплотнения, но в целом мой четвертый размер – вовсе не источник проблем, а краса и гордость, лучшая часть моей в целом неплохой фигуры. Но эта новая шишка – другая. От нее веет хтонической жутью, я как будто проваливаюсь в страшную молчаливую пустоту каждый раз, когда снова и снова мну ее пальцами. Но может быть, я просто накрутила себя, а все не так страшно? Я записалась на маммограмму в модную платную клинику. Всего в двух остановках от дома онкологический институт, в который приезжают больные со всей России, но идти туда ради банального исследования? Только врачей отвлекать, они там заняты настоящими больными, а не дамочками с ипохондрией.
– Подождите пока здесь, лифчик не надевайте, только кофточку, – пропела врач, освобождая меня из железных тисков маммографа.
Я быстро натягиваю блузку, а лифчик запихиваю в сумку – огромный баул, с каким ходят все, по Сережиному выражению, «девушки богемных профессий». Выглядываю в соседнее помещение. Врач с невозмутимым видом что-то печатает на клавиатуре компьютера, и не взглянув на меня, делает мягкий жест рукой в сторону противоположной стены:
– Пройдите, пожалуйста, в ту дверь, нужно еще уточнить кое-что.
В затемненном кабинете с кушеткой у аппарата УЗИ сидит пожилой мужчина с внешностью земского доктора: невысокий и плотный, с умным сосредоточенным взглядом за стеклами очков.
– Не волнуйтесь, мы просто еще раз посмотрим, – говорит он ласково, и я, снова сняв блузку, ложусь на кушетку. В голове нет ни одной мысли.
Аппарат попискивает, головка прибора скользит и ерзает по груди… в основном по правой, но потом «земский доктор» долго изучает и левую, потом велит повернуться сначала на один бок, на другой, поднять руки, чтобы он мог поерзать этой штукой по подмышкам. Даже по спине поелозил. Я пытаюсь, но не могу вспомнить, было ли когда-то в моей жизни такое длительное УЗИ.
Наконец, «земский доктор» мягко произносит:
– Мы закончили. Муж с вами?
– Да, он ждет в коридоре, – говорю я быстро, зачем-то вспоминая, что мужем мне Сережа стал всего две недели назад.
– Одевайтесь, пожалуйста, и пригласите его, пусть войдет.
Я сижу в коридоре перед кабинетом и смотрю на большой черно-белый постер: красивая коротко остриженная женщина смотрит прямо на меня, держа перед собой пышный цветок, вроде хризантемы. На соседнем постере она же приложила руки к груди. На третьем – поднесла ладони к лицу в кокетливом жесте. Я просто смотрю на женщину, оглушенная тишиной в голове – там совсем пусто, ни одной мысли.
Дверь в кабинет УЗИ снова открывается, и «земский доктор» жестом приглашает меня войти.
– Наталья Викторовна, к сожалению, я должен сказать, что образование в вашей правой груди внушает серьезные опасения. Это похоже на раковую опухоль. Размер небольшой, около полутора сантиметров. Но необходимо срочно начинать лечение. Вам предстоит операция, и в зависимости от анализов, еще химиотерапия и лучевая.
Я молчу. В глубине души я давно понимала, что это рак. Сейчас я просто получила подтверждение. Я не удивлена, не злюсь и кажется, даже не испугана. Просто меня охватила большая тишина.
– Вы уверены? Ведь бывают доброкачественные опухоли, – спрашивает Сережа. Он тоже говорит тише обычного.
– К сожалению, я уверен. Перепутать сложно. У злокачественных опухолей очень характерные рваные края, видите? – врач указывает на экран аппарата УЗИ, где застыла картинка моего обследования. – Опухоль как будто вгрызается в окружающие ткани. Но конечно, нужно делать биопсию, чтобы уточнить морфологию. От этого зависит вся дальнейшая тактика.
Я, наконец, открываю рот:
– Биопсию можно сделать у вас?
Врач разворачивается всем телом и очень внимательно смотрит мне в лицо:
– Можно, но я бы вам советовал не тратить на это время. Оно драгоценно. Лучше сразу обратиться туда, где вы планируете лечиться, – поскольку я никак не реагирую на его слова, он снова обращается к Сереже. – В нашей клинике это невозможно, мы не лечим онкологические заболевания. Проще всего пойти в онкодиспансер по месту жительства, там сейчас все процессы налажены, вас быстро начнут лечить по мировым протоколам. Рак груди – очень исследованная болезнь, врачи умеют его лечить. Главное, начинайте немедленно.
Сережа кивает на его последние реплики, а я снова подаю голос:
– Но я прописана в другом городе… – много поколений женщин до меня выживали в нечеловеческих условиях. Эта неожиданная практичность, кажется, говорит во мне их голосами.
– Чтобы лечиться по ОМС, нужно иметь прописку в Москве. Возможно, у вас какие-то знакомства найдутся? Платно можно обратиться вот сюда, – он быстро роется в письменном приборе и достает небольшую бумажку, протягивает Сереже. – Но, конечно, бюджет может оказаться очень большим, это зависит и от типа опухоли…
– То есть вы уверены, что это рак? – снова переспрашивает Сережа, и я вдруг чувствую страшную злость. Он так и будет спрашивать, пока ему не скажу то, что он мечтает услышать?
Но «земский доктор» реагирует спокойно.
– Да, к сожалению, весь мой опыт говорит за это, – он разводит руками и делает шаг в направлении к двери. Все вместе мы выходим в коридор, где с трех постеров смотрит в пространство красивая черно-белая женщина с цветком.
«Рас-троенная, – думаю я, – едина в трех лицах. Или триединая, как тут правильнее выразиться?»
– Не теряйте времени, прошу вас, – еще раз говорит, пожимая Сережину руку, нахмуренный доктор, и обращается ко мне. – Вы не хотите принять успокоительное?
Я отрицательно качаю головой и, не попрощавшись, иду по белому коридору к выходу.
***
Я сижу на пассажирском сиденье Сережиного джипа. Не плачу, не смеюсь, ничего не говорю. Слышу, как тяжело и часто дышит мой муж. Слышу его голос:
– Хочешь, поедем домой?
– Нет, зачем. У тебя же были какие-то дела…
– Можем заехать туда вместе, да? – он очень старается быть заботливым и поэтому выглядит неуверенно. Взрослые люди всегда так выглядят, когда сильно стараются. – Ты можешь сходить со мной, у меня там дел на пять минут.
– Не надо, я посижу в машине, – механическим голосом отвечаю я.
Пока его нет, я чувствую, как по лицу начинают бежать слезы. Они теплые и противные, я не мешаю им скатываться к подбородку и падать на блузку. Нос подтекает, я шмыгаю им и лезу в свою бездонную сумку, чтобы найти бумажные платочки. Тихо подвывая, сжимаю в руке некстати попавшийся лифчик. С какой радостью я его выбирала, представляла Сережкину реакцию на новые кружева. А потом надевала эту красоту на то, что теперь меня убьет. Слезы продолжают капать, я вытираю мокрый нос рукавом и не замечаю, как возвращается Сережа. Он открывает дверь с моей стороны и молча тянется меня обнять. Я не отвечаю на порыв, только хлюпаю носом, а руки безвольно висят вдоль тела. У меня нет сил. Совершенно нет сил. Сережа пытается меня поцеловать, но я мотаю головой отрицательно, и он с коротким яростным стоном закрывает дверь машины с моей стороны. Садится на водительское место.
– У меня все хорошо, все успел. Осталось собрать вещи, и можно выезжать в Пермь, – говорит он в воздух перед собой, выводя машину со стоянки.
– Выезжать в Пермь? – неожиданно яростно кричу я. – В Пермь?! Ты что, вообще не слышал, что мне сказал врач?
– Мало ли, что он сказал. Биопсии еще не было. Они постоянно ошибаются.
– Ошибаются… – шепчу, мгновенно потеряв все силы. Словно это не я кричала минуту назад.
Глава 5
Так проходят два выходных. В субботу мы собираем вещи, которые Сережа хочет отправить в фургоне или увезти с собой. Пакуем чемоданы, складываем коробки. Отделяем его от моего – мои вещи пока остаются в Москве. Я то работаю споро, как ходящая по кругу лошадка, то вдруг, всхлипнув, падаю, как подкошенная, на ближайший стул и начинаю плакать – долго, отчаянно, совсем без слов. Сил у меня сразу стало очень мало: воцарившаяся внутри тишина пожирает всю энергию. Теперь она похожа на глубокую яму, на дне которой смерть. Прямо внутри моего тела – смерть.
В воскресенье мы едем к маме. Я не смогла бы рассказать ей о диагнозе, но Сережа решил, что это обязательно нужно сделать. Мама сказала только:
– Все понятно. Приезжайте.
Мама и сама живет «с онкологией». Уже восемь лет прошло, как несколько тяжелых операций изменили мамину внешность и весь образ жизни. Это похоже на ДТП – ты входишь в кабинет врача из своей нормальной жизни, а спустя всего несколько минут все бесповоротно меняется. Смерть смотрит в твое лицо, и отвернуться не получится. У мамы была опухоль во рту, ей чуть не отняли нижнюю челюсть вместе с языком. Я только один раз рассказала Сереже, как болела мама, и он попросил меня больше так не делать никогда.
– Все на волоске тогда висело. Третья стадия, опухоль рядом с мозгом… Слава нашел единственного хирурга, который взялся прооперировать маму так, чтобы она могла в будущем есть и говорить. Выхаживали очень тяжело, кормили через трубки, она так мучалась, бедная… Никогда религиозной не была, а тут я приезжаю в больницу – у нее над койкой молитва мусульманская, русскими буквами написанная. И рядом православная иконка. А на соседней койке в ее палате лежала женщина, которой нижнюю челюсть все-таки отрезали. А это значит, что ни речи, ничего, понимаешь? Навсегда. Человек без нижней челюсти и есть не может сам, он не способен ни жевать, ни глотать. Пищу приходится измельчать и пропихивать прямо в пищевод. У той маминой соседки было много посетителей, все сплошь женщины в длинных платьях и головы платками повязаны. Как будто из монастыря. Она им все пыталась объяснять жестами, так руками размахивала, они, как рыбы, метались в воздухе. Я до сих пор иногда вижу ее глаза – огромные карие, на очень бледном лице. Даже непонятно, сколько ей было лет… Это невозможно понять, когда половина лица утекает к шее. Зато живая… А мама мне тогда в блокноте писала, если что-то было нужно. Но в основном я приеду – а она хмурится, мычит и машет рукой: уходи, мол. Я выходила оттуда и снова за руль, в свое Подмосковье. И назавтра опять. Три часа по пробкам едешь, пять минут смотришь на нее, а она выгоняет. Напишет иногда: «Зачем ты приехала. Уходи». Потом она жила у меня несколько дней, между больницами… В какой-то момент я вхожу и чувствую, воняет. У меня же чисто всегда, знаешь. А тут… Я все перерыла, нашла ее сорочку в диване. Свернута аккуратно и с виду чистая. Но от нее смертью пахло. Я этот запах запомнила навсегда. Слава богу, все позади. Сколько она вынесла, сколько мы все… Слава ее вытянул, без него она бы уже была не здесь…
Мамина болезнь полностью перевернула жизнь семьи. Когда она вернулась домой из больницы, даже мой родной город, прежде молодой и веселый, стал задумчивым и пожилым: потрескались дорожки, потемнели фонари, некогда стройные кусты сирени разрослись и превратились в лохматые фестоны по краям тротуаров. Вокруг мамы всегда были ученики, и в этом юном окружении общие процессы увядания оставались незамеченными – но после лечения она больше не могла преподавать, и постепенно над домом сгустилась тоска. У мамы были постоянные боли. Рак, к счастью, не возвращался. Но полки и ящики по всей квартире были забиты медикаментами, жизнь строилась от одного контрольного обследования до другого, в гости заходили только самые близкие. Правда, от религиозности, которая обуяла маму в период болезни, не осталось и следа. Суровая учительница вернулась к своему амплуа: задавала стандарты, контролировала, строго судила всех окружающих. Мамин муж Слава, обаятельный умница и кумир многих женщин небольшого города, тоже погас. Даже его оптимизма не хватило на то, чтобы жизнь осталась праздником, пусть и неярким, повседневным – но наполняющим теплом и светом каждый день. Теперь в их доме, как когда-то в доме маминых родителей, царило уныние. Но мамины родители были трезвенниками, особенно бабушка. А здесь бутылку водки со стола даже не убирали. Зачем прятать то, что вот-вот снова понадобится?
– Ты вылечишься, даже не думай. Это ерунда, рак груди. Им все болеют, – раздельно произносит мама, держа слегка дрожащей рукой рюмку с водкой. – Давайте за Наташино здоровье!
Все выпили.
– Натуль, ты главное не дрейфь! – Слава ласково улыбается и машет рукой, словно отгоняя муху. – Что там у тебя, грудь, подумаешь! Вот у мамы было – это да. Это ж лицо, ротовая полость, там угроза какая была! И мозг рядом. Облучали ее как! А тут… Сиськи у тебя, конечно, – он осекся, мельком глянул на Сережу, но залихватски продолжил, – отличные. Вот увидишь, просто отрежут маленький кусочек и все, будешь, как новенькая…
Я вздрагиваю, как от удара, резко встаю и выхожу из кухни. Слава мужик отличный, не хочу с ним ссориться.
Маленький кусочек сиськи. Действительно. Подумаешь, ерунда…
– Ты его не слушай. Но и не обижайся! – мама, оказывается, вышла за мной.
– Да я не обижаюсь, мам… Слава тебя спас, я что, не понимаю? Как на него вообще можно обижаться? Просто…
– Он хочет тебя успокоить. А я тебе скажу так, – мамин палец педагогически поднимается в воздух, она говорит громко, не терпящим возражений тоном. – Иди и лечись. Иди к Кречетову. Меня спас не Слава, а Кречетов. У него руки золотые. Он гений. И тебя он тоже спасет.
Ну конечно, не твой муж тебя спасал. Это ведь не он искал хирурга, который согласится тебя оперировать, не он зарабатывал на лекарства, сиделку, на бесконечные взятки врачам. В период маминой болезни и Слава, и мы с тогдашним мужем растрясли все запасы до последней копейки. Это если не считать нематериальных ресурсов – нервов, слез, времени. Но мама уверена, что это был ее личный бой и спас ее один человек – гениальный Кречетов. Интересно, она и правда не испытывает благодарности если не ко мне, то хотя бы к Славе? Все это я думаю, но не озвучиваю – какой смысл?
– Мам, но Кречетов же челюстно-лицевой хирург! А у меня сиська, – мне кажется очевидным, что специализации очень разные, но мама решительно отметает мои возражения.
– Ты вот никогда не слушаешь, что мы тебе рассказываем. Кречетов недавно открыл клинику, в которой как раз занимается грудью. Какие-то там операции, вроде и пластика, и рак, в общем, все вместе.
– Он ведь делал уникальные челюстно-лицевые операции, почему вдруг такие изменения? – допытываюсь я, как будто это действительно самое важное сейчас.
– Не твое дело, – отрезает она строго. – Главное, Кречетов оперирует грудь. Он гений. И у нас есть с ним контакт. Ты хоть понимаешь, как тебе повезло?
– Наверно, мам…
– Сереже своему не мешай. Мужику работать надо. Пусть он едет спокойно в Пермь и делает, что планировал. А ты иди и лечись, поняла?
Я киваю и проглатываю слезы. В родительском доме плакать мне строго запрещается. Интересная штука педагогика. Неужели ласковое слово или объятие даже в трудную минуту – обязательно во вред?
***
В понедельник, по дороге на работу я отправляю смс на номер, получить который мечтают сотни онкологических больных в стране. А у меня есть контакт: Павел Кречетов, молодой профессор, гениальный хирург, который летает с «гастролями» по всем континентам и делает ювелирные операции, спасающие жизни людей.
«Павел Сергеевич, здравствуйте! Это дочь вашей пациентки NN. У меня рак груди, я бы хотела приехать к вам на консультацию, если можно. Большое спасибо заранее».
Ответа нет. Это понятно, у него может быть операция, или консультация, или перелет. Глупо сразу ждать ответа от врача, тем более такого востребованного. Но я продолжаю тупо смотреть в экран смартфона, и он внезапно разражается звонком.
– Привет, старушка! Сколько лет, сколько зим!
– Привет, – отвечаю я машинально, с выразительностью автоответчика. Звонит старый друг, с которым когда-то было много всякой романтики, а в последние годы иногда возникали небольшие рабочие проекты. Сережа прилично зарабатывает, но я привыкла иметь собственный доход, пусть и небольшой.
– Что-то с голосом у тебя. Я в принципе хочу тебе предложить поработать… Но ты не в настроении?
– Антош, у меня рак груди, – я говорю, не особо понижая голос, и вижу, как женщина на сиденье напротив меняется в лице и встает, чтобы перейти в другую часть салона троллейбуса.
– Ох ты ж елки, – Антон сориентировался очень быстро. Его мама болела раком совсем недавно, а сын он заботливый. – Ты как, вообще?
– Я не знаю. Ничего не знаю. Совсем.
– Тебе нужна помощь?
Я молчу, и сообразительный Антон спрашивает более конкретно:
– У тебя есть врач?
– Я сделала первые обследования. Врачу вот написала, надеюсь, возьмет меня.
– Хороший?
– Хороший. Гений. Тот, который маму спас…
– Но у тебя же грудь? – Антон помнит, что у маминой опухоли была другая локализация, отмечаю я. И испытываю что-то похожее на благодарность.
– У меня грудь, но он берет и грудь тоже…
– Ага… – он делает крошечную паузу. – Слушай, я немного растерялся, если честно. Пытаюсь понять, чем могу помочь. Давай я попрошу Женечку Журкову тебе позвонить? Помнишь ее? Ты ей тексты писала для большого просветительского проекта?
– Женю я помню, конечно. Она милая. А зачем ей мне звонить?
– Она золотой человек. Я сейчас далеко, помочь толком не могу, а Женя в Москве и она все время всех спасает. Будете с ней на связи…
Прощаюсь с Антоном и нахожу взглядом давешнюю тетку. Она стоит у задней двери троллейбуса и смотрит на меня пристально и мрачно. «Испугалась, наверно», – равнодушно думаю я и встаю. Троллейбус как раз подъехал к моему издательству.
Глава 6
