Даша съёжилась и заробела. Мой яростный пыл резко начал угасать, и я понемногу стала приходить в себя.
– Странно? – сперва я не поняла, к чему она клонит.
Глядя подруге в глаза, я видела в них смятение и робкую боязнь сказать чего-то лишнего. Чего-то, за что придётся нести ответственность им обоим, а быть может – даже и мне.
Даша всё молчала.
– Говори же, – решительно потребовала я.
Алексеева мялась ещё какое-то время, а я терпеливо ждала. Наконец, она молвила:
– Мы с ним отлично общались, но… как друзья, понимаешь?
«Отлично понимаю» – язвительным тоном подумалось мне.
– И всё было хорошо до тех пор, пока однажды он не позвал меня после уроков за школу и не…
Она с силой выдохнула и отвернулась, обняв саму себя руками.
– В общем, он признался мне в любви.
Где-то глубоко на подсознательном уровне я догадывалась о таком исходе событий, но виду не подала. Слегка нахмурившись, я попыталась заглянуть стоящей ко мне спиной подруге в лицо.
– А ты? – голос мой звучал обеспокоенно, и уже совсем не грубо, как прежде.
– Что я?! – не оборачиваясь, немного даже сердито Даша тряхнула головой. – Я растерялась. Долго мялась, стеснялась, не знала, что ему ответить. В конце концов, взяла себя в руки и сказала, что он для меня – просто друг, и я не могу и не хочу быть с ним.
– А потом?
– А потом он стал таким навязчивым, что спасу от него не было нигде! – я не видела, но по голосу слышала, как она хмурится. – На переменах, в столовой, за школой, у туалета – он преследовал меня повсюду! Я попыталась прекратить общение совсем, но всё без толку: он даже на уроках умудряется мне писать!
Меня словно током обдало.
– Так вот оно что… – произнесла я, ошеломлённо прокручивая в голове недавние события, которые после слов Даши, надо заметить, заиграли совершенно новыми красками. – А я-то думала… я думала, что ты…
– Забыла о тебе?
Она стояла напротив, в нескольких шагах от меня. Сжавшись всем телом от холода, она смотрела куда-то вниз, стыдливо уводя взгляд, и волосы её подхватывал на лету ледяной ветер. Вдруг Даша стала медленно поворачиваться в мою сторону, всё ещё сжимая себя за плечи. Только сейчас она, наконец, взглянула мне в глаза.
– Никогда, – почти прошептала она. – Никогда я о тебе не забывала.
– Тогда почему? – я и сама знала, что ответа не последует, но зачем-то спросила. Быть может, я спрашивала вовсе даже не Дашу. Может, я спрашивала саму себя.
Губы Даши вздрогнули, глаза наполнились слезами, и она повесила голову, закрыв лицо руками. В два шага я оказалась рядом с ней, сгребла подругу в охапку, прижала её к себе всем телом и закрыла этого маленького невинного ребёнка собой от всего мира, что мог ей навредить.
– Да почему ты сразу мне не сказала? – почти плача от жалости и отчаяния, простонала я, гладя подругу по голове и раскачиваясь с ней из стороны в сторону, словно убаюкивая. – Я никогда не простила бы себе, если б потеряла тебя!
– Прости меня! – скулила Даша мне в грудную клетку. – Я на самом деле отодвинула свою лучшую подругу на второй план, и я это признаю! Но это получилось не со зла! Этот идиот заполонил собой всё свободное пространство! Я даже пряталась здесь не от тебя, а от Ягелева, чтобы он не увязался за мной следом до самого дома! А потом, когда я, наконец, опомнилась и поняла, как обидела тебя, мне сделалось так стыдно! Мне было так совестно даже в глаза тебе смотреть, не то, что разговаривать. Пожалуйста, прости меня, я так виновата!
– Ты невиновата… – тихо шептала я ей в макушку. – Такое могло произойти с кем угодно. Тебе нужно было сразу обо всём мне рассказать. Ты ведь знаешь, как дорога мне.
Даша продолжала всхлипывать мне в толстовку, а я успокаивала бедняжку, прижимая её к себе всё крепче. И стало мне на душе тогда вдруг так тревожно, глаза мои забегали, и сердце замерло, когда я увидела его – стоящего вдалеке и наблюдавшего за нами, с маленьким букетом школьных цветов в одной руке и портфелем в другой. Он стоял очень далеко, но я отчётливо понимала, как нехорошо он на нас смотрит. Взгляд его разъедал нас словно кислотой, и тогда-то я впервые подумала: добром это дело не кончится.
– Подай красный маркер, пожалуйста.
Спокойный сосредоточенный голос Даши выдернул меня из омута воспоминаний, и я вновь оказалась в нашем стареньком классе, наедине со своей лучшей подругой, классухой и стенд-газетой. Всё также раздражающе, средь полной тишины, тикали настенные часы, и красные ногти Наталии Владимировны клацали по клавиатуре.
– Эй, ты чего? – заметила моё смятение Даша.
Я резко дёрнула локтём, едва не столкнув маркер на пол, но вовремя успела подхватить его налету. Фломастер прокрутил несколько «сальто» в воздухе, неуклюже приземлился в мои ладони, и я дрожащими руками протянула его Даше.
– Н-ничего, – буркнула я в ответ. – Так, вспомнилось.
– Ничего не понимаю, – негодовала у компьютера классная руководительница. – На кнопку жму, и ничего не происходит. Чёрт бы побрал эти электронные дневники с их нововведениями! Почему он ничего не распечатывает?!
– А вы стукните по принтеру, как следует, – усмехнулась Даша. – Вдруг поможет? У меня папа с телевизором постоянно так делает.
– Да этой рухляди уже ничего не поможет! – раздосадованная учительница и вправду пару раз несильно шлёпнула принтер ладонью, но ничего не произошло. – О, видали? Ну, великолепно просто…
Я потихоньку вошла в рабочий ритм и вновь принялась вырисовывать цветы в углу ватмана, пока Даша старательно выводила спортивные кричалки аккуратным ровным почерком. Классуха ещё немного повозилась со старой школьной техникой, но, в конце концов, и это ей надоело, и Наталия Владимировна устало обмякла в учительском кресле.
– Бесполезно, – измученно процедила она. – Не хочу я ничего печатать. Пусть директриса сама разбирается со своей волокитой. Я устала.
– Берегите себя, Наталия Владимировна, – не отрываясь от газеты, протянула я, и, кажется, учительница не расслышала в моём голосе нотки сарказма. – Не перенапрягайтесь так сильно.
– Ой, Настюшка, молчи, – махнула рукой классуха. – «Не перенапрягаться» – это точно не про нашу школу. Ты бы видела, сколько мне ещё отчётов заполнять.
«Настюшка» резанула по уху не только мне: мы с Дашей переглянулись, украдкой одарив друг друга ошеломлённым взглядом, но, тут же, Алексеева вновь погрузилась с головой в работу.
– Не называйте меня так, – пренебрежительно процедила я почти себе под нос. – Меня Асей все давно зовут.
– Ладно тебе, – вновь отмахнулась Наталия Владимировна. – Последние дни вас вижу, сжалься над старой учительницей. Вот-вот экзамены сдадите – и поминай, как звали, извините уж за каламбур. А я ведь вас с четвертого класса ещё во-от такими помню! Ты вот, Ася, помнишь, как в пятом классе Клавдия Птолемея[4 - Клавдий Птолемей – александрийский астроном, математик, географ и астролог.] «пельменем» назвала?
Даша вдруг прыснула, не в силах сдержать издевательский смешок. Она тыкала в меня указательным пальцем, пока лицо моё выказывало высшее математическое негодование.
– А ты, Дашуня, – продолжила Наталия Владимировна. – В четвертом классе грызла ручку, а у неё стержень надломился, и весь рот тебе чернилами измазал! Ты помнишь?
Остатки смеха Алексеевой завершились неловким стоном гласной «э». Улыбка слетела с лица Даши, как только я передразнивающе рассмеялась ей в ответ, указывая на подругу пальцем.
– Очень смешно, – равнодушно процедила она и вернулась к работе.
– Эх, школьные годы чудесные… – мечтательно протянула Наталия Владимировна, откинувшись на спинку своего кресла и заламывая руки за голову. – Как же летит время. И вы вот теперь совсем взрослые. Ещё чуть-чуть – и самостоятельная жизнь.
– Да уж, скорей бы, – недовольно пробурчала я.
– А ты так время не гони! – классуха качнулась на сиденье и принялась потягиваться. – Всё ещё успеется. Ещё скучать по школе будете.
Мы с Дашей вдруг остановились, переглянулись друг на друга не многозначительно и ответили училке хором:
– Вот ещё.
– Будете-будете, – уверяла нас Наталия Владимировна. – И уроки ещё вспомните, и одноклассников, и пирожки из школьной столовой…
– О, это те самые, которыми я траванулась вначале года, и у меня неделю живот болел? – радостно улыбаясь, подняла руку Даша.
– Не-ет, – подыгрывая, протянула я, и мы с подругой вновь встретились взглядами. – Это те, об которые Козырев зуб сломал!
Обе мы рассмеялась, а раздосадованная учительница шикнула на нас.
– Так, девочки! – Наталия Владимировна нахмурилась, подавшись вперёд и опершись сложенными в «замочек» руками о стол. – Учитель в классе, в конце-то концов! Тем более, ну не так уж всё и плохо…
– Ага, не считая гнилого линолеума в каждом классе, – бросила я.
– И неровных парт, на которых писать – всё равно, что по сельским дорогам ездить! – добавила Даша.
Мы вновь рассмеялись, а Наталия Владимировна одарила нас неодобрительным взглядом.
– Господи, скорей бы вы уже выпустились, – мрачно протянула она, подперев щеку кулаком. – Ещё одного года в вашем классе я не переживу.
– Вот-вот, – давясь смехом, я потрясла маркером в воздухе. – Это уже больше похоже на правду, без этих ваших «с дружбою, с книгою»[5 - Текст известной песни «Школьные годы чудесные» советской группы «Непоседы».]. Давайте уже признаем, что в школьном времени нет ничего романтичного. Это просто девять-одиннадцать лет строгого режима, от звонка до звонка, в одном помещении с кучей чужих людей и горой ненужных знаний, а на выходе – что?
– Что? – не поняла классуха.
– Ничего, – пожала я плечами. – Багаж психических травм и полнейшая апатия ко всему, чему бы то ни было.
– Господи боже, – поморщилась Наталия Владимировна. – Не чуди ты бесплатно. Напридумывали каких-то апатий, депрессий. Слова им теперь не скажи.
– Ну-ну, – нервно дёрнула я бровями и вновь погрузилась в рисование. – Увидимся через десять лет на встрече выпускников, сами во всём убедитесь. Тусовка уставших людей, не знающих, что делать со своей жизнью, чай и тортик – удручающее зрелище.
– Прям уж, – Наталия Владимировна недоверчиво сузила глаза и откинулась на спинку стула. – Можно подумать, что и по одноклассникам ты скучать совсем не будешь.
– Не-а, – не отрываясь от ватмана, почему-то весело отозвалась я.
– Даша, и ты?
Даша задумалась на секунду, вздёрнув носик к потолку, и затем ответила твёрдо и со всей ответственностью:
– Думаю, что тоже всё-таки нет.
– Да что же это такое, – всплеснула руками женщина, да так, что едва не ударилась запястьем о край стола. – Ничего святого в вас нет, словно из пластмассы все сделанные. Вы как замуж-то выходить собираетесь?
Услышав это, мы с подругой почти одновременно вздохнули и закатили глаза.
«О нет, только не снова…» – пронеслось у меня в голове, и, судя по лицу Даши, она подумала точно также.
Выражение лица Наталии Владимировны, тем временем, становилось всё более томным.
– Вот у тебя, Дашуля, – она подпёрла обеими руками подбородок и мечтательно посмотрела на мою подругу. – Тёма Ягелев…
– Наталия Владимировна, даже не начинайте, – сразу оборвала я, но учительница и не думала замолкать.
– А ты помолчи, Ася, я ведь не с тобой разговариваю,– шикнула она в мою сторону и вновь устремила свой заинтересованный педагогический нос в сторону Даши. – Ты мне лучше скажи, Дашуля. Вы ведь с ним такая красивая пара…
– Мы не пара… – смущённо потупила взгляд в парту Алексеева.
– Ну, так а в чём же проблема? – Наталия Владимировна развела руками так, словно речь шла о простых, до боли очевидных истинах, которых мы, нерадивые школьницы, почему-то не понимали. – Ты посмотри, какой парень за тобой бегает, как он ухаживает! Умный, перспективный, на золотую медаль идёт. Семья у него хорошая. Да во времена моей молодости таких с руками и ногами отрывали, а тут вот он – готовенький! Только возьми – и твоё!
Я осторожно посмотрела вбок, в сторону лучшей подруги и, ожидаемо, застала её в весьма уязвимом положении: Даша вся съёжилась, скрючилась, как ёжик, стараясь всеми силами и не встречаться взглядом с противной учительницей, добивающей её каждым своим словом. Она с силой сжимала в пальцах руки фломастер и всё никак не решалась продолжить работу над газетой.
Я неуверенно протянула к ней под партой руку, но тут же осеклась: на телефон пришло уведомление.
«Э, чё за игнор?» – увидела я сообщение на экране смартфона и тут же поспешно выключила его.
– А, Даш? – всё никак не унимался голос учительницы. – Ну не молчи. Такой мальчик хороший, а ты носом воротишь. Вот я когда в школе училась…
– Когда вы в школе учились, Наталия Владимировна, – сказала вдруг я, решительно вмешавшись в разговор. – Были совершенно другие времена. Тогда, как известно, и солнце светило ярче, и трава зеленее, и люди добрей были. А сейчас всё совершенно по-другому: ценности поменялись и представления о том, что хорошо, а что плохо – уже совершенно иное.
– Вот этого-то я и боюсь, Ася! – Наталия Владимировна чуть ли не подпрыгивала на месте, продолжая сводить с ума нас обеих своим писклявым голосом и постоянным покачиванием в стуле. – Боюсь того, что ваше поколение, пока ему не разжуешь и на блюдце не положишь, ничего нормально сделать не сможет. Вот мы в вашем возрасте уже и по дому помогали, и дрова кололи, и сами себе платья на выпускной шили. А вы чего? Вы ж ни черта не умеете, всё вечно, вот это вот, ноете! С вами же серьёзно решить ничего не выходит! Выдумали какие-то себе проблемы, отговорки… со скотом и то проще договориться, чем с вашим поколением..
– А вы не пробовали с людьми не как со скотом разговаривать? – тембр моего голоса опускался с каждой фразой всё ниже и ниже, и Даша видела, как сжимаются под партой мои кулаки. – Попробуйте как-нибудь, помогает.
– Ась, не надо, – еле слышно прошептала искоса смотрящая на меня напуганная Даша.
– А хамить старшим – нехорошо, – цокнула в ответ классная руководительница. – Это вот как раз то, о чём я говорила. И все вы такие. Один только у нас Тёма – лучик надежды в тёмном царстве. Какие манеры, какое воспитание!.. Всех бы так воспитывали…
Странный диалог наш так ничем и не увенчался. Годы жарких споров с учителем по ОБЖ, считающим, что девочки должны уметь отличать армейские погоны друг от друга исключительно для того, чтобы удачнее выскочить замуж, научили меня тому, что доказывать что-то преподавателям – бесполезно. Итог, как не крути, всегда будет один: они правы, а мы – потерянное поколение. Исправить людей невозможно, когда они и сами не хотят исправляться, считая всех вокруг тупее себя. И, не смотря на всякие противоречивые слова, неизменным и весьма печальным оставался лишь один факт: больные люди сами воспитали больное поколение, и, оставшись недовольными результатом, обвинили во всём телефоны.
Когда мы с Дашей, наконец, закончили работу над стенд-газетой и хотели уже развернуться восвояси, Наталия Владимировна попросила меня задержаться ненадолго. Она вообразила, что раз мой отец – электрик, значит я, по какой-то странной, неясной мне логике, должна разбираться в принтерах. Уже собравшая вещи Даша сказала, что подождёт меня в коридоре и вышла, оставив меня с учительницей наедине. И пока я мучила провода школьной аппаратуры, поочерёдно вставляя и вынимая их из розетки, Наталия Владимировна продолжала свою долгую возвышенную тираду о жизни, взрослении и традиционных ценностях. Половину из её речи я, к счастью, даже не расслышала, ползая на коленках под учительским столом в поисках нужной кнопки. Когда же я, наконец, её нашла , победно прожала, откуда-то сверху до меня донеслось:
– … и ведь жалеть потом будет. Да, конечно, девочки больше любят плохих парней, но какой бы были они с Тёмой красивой парой… Ася, ну хоть ты ей скажи! Может, тебя послушает. Сил нет смотреть на то, как девчонка такого парня теряет по глупости.
– Наталия Владимировна, – из последних сил прокряхтела я, устало выбираясь из-под стола и отряхивая руки от серой пыли. – А почему бы Даше самой не решать, кого ей отшивать, а кого нет? Что я, нянька ей что ли, в самом деле? Поймите же, что Даша не любит плохих парней. Она просто не любит Ягелева. И она имеет на это право. А он ещё пристал к ней, всё равно что лишай, ну разве это по-человечески? Вот, сейчас, кажется, должно заработать.
Принтер и вправду заработал после того, как я выключила и включила его пару раз. Наталия Владимировна назвала меня гением компьютерной техники, выразила благодарность и отпустила. Я закинула рюкзак себе на плечо и молча вышла из кабинета.
В школьном коридоре уже, конечно, никого не было. Уборщица давно прошлась по полу шваброй, все банкетки стояли ровно, и почти все двери в классные комнаты были закрыты на ключ. За окном светило радостное майское солнышко, чирикали птицы, и на фоне всего этого великолепия, рядом с Дашей, которой я велела ждать меня в коридоре, стоял Артём, прости господи, Ягелев.
Он о чём-то расспрашивал Алексееву, то и дело пытался коснуться её рук, сжимающих у груди рюкзак, но та мягко отстранялась от одноклассника, при каждой его попытке приблизиться, и неловко улыбалась.
– Эй, ты! – глаза мои налились кровью. – Ты что здесь делаешь?! Я же сказала тебе держаться от нас подальше!
Я налетела на одноклассника, оттолкнув его от подруги и чуть не сбив обоих с ног. Артём отпрянул как ошпаренный и крикнул:
– Шарапова, ты в своём уме?!
– Это ты, видно, не в своём! – закричала в ответ я. – Сколько раз тебе ещё повторить, чтобы ты к ней не подходил? Прицепился, репей, хрен отдерёшь!
