МВТ остается одним из главных событий XX века и отправной точкой дискуссий о транснациональном правосудии, международном праве, геноциде и правах человека. Но, вопреки многолетнему интересу широкой публики и ученых к МВТ, его история все еще рассказана не вполне. В этой книге я представляю новую историю Нюрнбергского процесса, восстанавливая ее центральное недостающее звено: роль Советского Союза. Тем самым я предлагаю новое понимание истоков и развития послевоенного движения за права человека.
Почему роль СССР в Нюрнберге была так важна? И почему его участие в МВТ по большей части забыто? Причины последнего не должны особенно удивлять. МВТ был не только последним салютом военного сотрудничества стран-союзников. Он был и ранним фронтом холодной войны, поскольку его появление совпало с тем переломным моментом, когда послевоенные отношения между Соединенными Штатами и Советским Союзом еще по большей части не оформились – до того, как эти страны стали сверхдержавами. Еще до окончания Нюрнбергского процесса политика холодной войны породила миф о «Нюрнбергском моменте» – миф, в котором роль Советского Союза сводилась к нулю. Десятилетиями советское участие в Нюрнберге либо вообще не обсуждали в США, либо описывали как нечто досадное, но неизбежное – что-то вроде фаустовской сделки, которую пришлось заключить американским и британским лидерам, чтобы закончить войну и привлечь к суду нацистов[9 - См., например: Douglas L. The Memory of Judgment: Making Law and History in the Trials of the Holocaust. New Haven: Yale University Press, 2001. О советском участии как ахиллесовой пяте см.: Dodd C. J., Bloom L. Letters from Nuremberg: My Father’s Narrative of a Quest for Justice. New York: Crown, 2007. P. 341. См. также: Bass G. J. Stay the Hand of Vengeance: The Politics of War Crimes Tribunals. Princeton: Princeton University Press, 2000. P. 147–205. Басс утверждает, что «советское возмездие вообще не было стеснено либеральными легалистскими нормами» (p. 196). Дискуссия о некоторых способах ссылаться на Нюрнберг как на «момент в истории идеи прав человека»: Borgwardt E. Commerce and Complicity: Human Rights and the Legacy of Nuremberg / Ed. B. J. Schulman. Making the American Century: Essays in the Political Culture of Twentieth Century America. New York: Oxford University Press, 2014. P. 92–108.].
Согласно этому мифу, американцы играли ведущую роль. Они умерили свою жажду мести и подвергли нацистов справедливому суду по закону, чем открыли новую эру международных прав человека. Фильм Стэнли Крамера «Приговор в Нюрнберге» 1961 года и документальная драма 2000 года «Нюрнберг» следуют этому сюжету. В фильме «Нюрнберг» главный обвинитель от США Роберт Х. Джексон с квадратной челюстью (его роль была сыграна Алеком Болдуином) предстает как герой, требующий беспристрастного суда даже для самых монструозных нацистских вождей. Британцы и французы играют положительные, но второстепенные роли. Советские же представители появляются лишь в эпизодах и выглядят неотесанными, звероподобными и мстительными – не как равные партнеры, а как помехи благородному делу поиска справедливости. В некоторых сценах немцы изображены с большей симпатией, чем советские аппаратчики[10 - Фильм 1961 года посвящен одному из последующих нюрнбергских процессов, «процессу над судьями» (США против Йозефа Альштеттера и др.), где обвинителями были только американцы. Фильм 2000 года посвящен первому Трибуналу четырех держав 1945–1946 годов (собственно Международному военному трибуналу. – Примеч. ред.). Также примечателен документальный фильм «Нюрнбергский процесс» из серии «Американская история» канала PBS, который вышел в 2006 году и тоже прославлял Нюрнберг как триумф Джексона-обвинителя.].
Эта документальная драма – экранизация книги Джозефа Э. Персико «Нюрнберг: зло под судом», основанной по большей части на рассказах американских и британских участников[11 - Persico J. E. Nuremberg: Infamy on Trial. New York: Penguin Books, 1994. В число опубликованных рассказов входят: Biddle F. In Brief Authority. New York: Doubleday, 1962; Gilbert G. M. Nuremberg Diary. New York: Farrar, Straus, 1947; Harris W. R. Tyranny on Trial. Dallas: Southern Methodist University Press, 1954; Andrus B. C. I was the Nuremberg Jailer. New York: Coward-McCann, 1969; Neave A. On Trial at Nuremberg. Boston: Little, Brown, 1979; Taylor T. The Anatomy of the Nuremberg Trials. Boston: Knopf, 1992. Более сбалансированное популярное изложение с англо-американской точки зрения, основанное преимущественно на британских архивах и мемуарах: Tusa A., Tusa J. The Nuremberg Trial. London: Atheneum, 1983.]. Западные судьи и обвинители, которые оставили первые и прочнее всего укоренившиеся рассказы о МВТ, воспринимали сам факт советского участия как угрозу легитимности Нюрнберга и его наследию. У них были все на то основания. Германия и СССР совместно вторглись в Польшу в сентябре 1939 года; многие подозревали, что не нацисты, а советская сторона виновна в убийстве тысяч польских офицеров в Катынском лесу недалеко от Смоленска; некоторые части Красной армии совершали акты насилия во время наступления на Берлин в последние месяцы войны, и именно советские войска проводили депортации в Польше и Венгрии в то самое время, как МВТ заслушивал показания против нацистов[12 - См., например: Naimark N. M. The Russians in Germany: A History of the Soviet Zone of Occupation, 1945–1949. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1997; Snyder T. Bloodlands: Europe Between Hitler and Stalin. New York: Basic Books, 2010; Applebaum A. Iron Curtain: The Crushing of Eastern Europe, 1945–1956. New York: Doubleday, 2012; Beevor A. The Fall of Berlin 1945. New York: Penguin Books, 2003. (Пер. на рус.: Снайдер Т. Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным. Киев: Дулiби, 2015; Бивор Э. Падение Берлина. 1945. М.: ACT; Транзиткнига, 2004. – Примеч. пер.)]. С точки зрения многих членов западных делегаций и международного пресс-корпуса, советская сторона была немногим лучше обвиняемых нацистов.
Идея «Нюрнбергского момента» как триумфа западного лидерства и западного права, как ни странно, осталась жизнеспособной даже после того, как в новых исторических трудах основное внимание стало уделяться более глубокому анализу роли экспертов по международному праву в организации Трибунала. Захватывающая книга Филиппа Сэндса «Ист-Вест-стрит» (2016) освещает вклад польско-американского юриста Рафала Лемкина и польско-британского юриста Герша Лаутерпахта в разработке некоторых ключевых понятий Нюрнберга, таких как «геноцид» и «преступления против человечности», но лишь эпизодически упоминает советского юриста Арона Трайнина, чей вклад был, возможно, еще важнее. Все трое происходили из еврейских семей в Центральной Европе – но Лемкин и Лаутерпахт эмигрировали на Запад, а Трайнин остался в России и служил советскому правительству[13 - Sands P. East West Street: On the Origins of «Genocide» and «Crimes against Humanity». New York: Knopf, 2016. Третий главный персонаж в книге Сэндса – нацист Ханс Франк. Трайнин родился в Витебске (Российская империя), Лаутерпахт – в Жолкве, что неподалеку от Львова (Австро-Венгрия), Лемкин – в Безводно (Гродненская губерния Российской империи).]. Лемкин и Лаутерпахт – представители либеральной правовой традиции. Они вписываются в сюжет. Трайнин сделал карьеру в сталинском СССР, и его прежние работы подводили основу под советские показательные процессы. Поэтому он определенно не вписывается[14 - О Трайнине, Лемкине и Лаутерпахте см.: Penn M. J. The Extermination of Peaceful Soviet Citizens: Aron Trainin and International Law. PhD diss., University of Colorado at Boulder, 2017. Пенн критикует книгу Сэндса с примерно той же позиции и рассматривает Трайнина как участника диалога с Лемкиным и Лаутерпахтом.].
Нарратив о «Нюрнбергском моменте» не оставляет места неоднозначности. Но рассказать историю МВТ без полного учета роли СССР – значит ухватить деталь и упустить главное. Сталинский Советский Союз фундаментально повлиял на МВТ и стал ключом к его успеху, приведя в движение то, что стало затем широко признано революцией в международном праве, – криминализацию завоевательных войн и стремление защитить индивида от репрессивного государства[15 - Об этой революции см., например: Ehrenfreund N. The Nuremberg Legacy: How the Nazi War Crimes Trials Changed the Course of History. New York: Palgrave Macmillan, 2007.]. То, что эту роль сыграла страна, известная показательными процессами и ярко выраженным презрением к человеческой жизни, способно удивить и, возможно, даже огорчить. Полная история Нюрнберга сталкивает нас с двумя неудобными истинами: нелиберальные авторитарные государства иногда позитивно влияли на международное право, а международное правосудие есть процесс по своей сути политический[16 - Историки и правоведы склонны по умолчанию считать, что идеи прав человека и международного права имеют либеральное происхождение. См., например: Hathaway O. A., Shapiro S. J. The Internationalists: How a Radical Plan to Outlaw War Remade the World. New York: Simon and Schuster, 2017. О русском вкладе в международное право см. работу Питера Холквиста, который сейчас заканчивает книгу о роли Российской империи в расширении и кодификации международных законов войны. О нелиберальном правосудии и советском праве см. также: Exeler F. Nazi Atrocities, International Criminal Law, and Soviet War Crimes Trials: The Soviet Union and the Global Movement of Post-Second World War Justice / Eds I. Tallgren, Th. Skouteris. The New Histories of International Criminal Law: Retrials. Oxford: Oxford University Press, 2019. P. 189–219.].
Из всех союзных держав СССР больше всего стремился осудить нацистов не только за преступления, совершенные в ходе войны, но и в первую очередь за преступление, состоявшее в том, что они развязали «агрессивную войну». Под влиянием опыта тотальной войны – войны, мобилизовавшей все ресурсы общества, – советские юристы оставили на международном праве печать, изменившую его навсегда. Не кто иной, как Арон Трайнин, впервые артикулировал концепцию «преступления против мира», описав планирование и развязывание неспровоцированной войны как наказуемое преступное деяние. Это стало важнейшим пунктом в Обвинительном заключении – документе, создавшем правовую рамку для Трибунала в целом[17 - Роль Трайнина в процессах до последнего времени недооценивалась в западной литературе. Важное исключение: Ginsburgs G. Moscow’s Road to Nuremberg: The Soviet Background to the Trial. The Hague: Martinus Nijhoff, 1996. Сейчас Трайнину начали воздавать должное. См. особенно: Sellars K. «Crimes against Peace» and International Law. Cambridge: Cambridge University Press, 2015; Penn M. J. The Extermination of Peaceful Soviet Citizens.]. Трайнин также задолго до победы союзников внес советские идеи об уголовной ответственности и соучастии в международную дискуссию о военных преступлениях. Когда британские лидеры и некоторые американские политики (в том числе министр финансов Генри Моргентау – младший) выступали за внесудебную казнь нацистских вождей как более простой и прямолинейный подход, советские представители настаивали на созыве международного трибунала. Возможно, Нюрнбергского процесса вообще не было бы, если бы советская позиция не возобладала.
Но советские представители получили совершенно не тот трибунал, который представляли себе. Они не имели понятия, во что они ввяжутся в Нюрнберге. Преступления нацистов были столь чудовищны, свидетельства массовых зверств столь обильны, что Сталин и Молотов считали сценарий суда предрешенным. Советские руководители были настолько уверены в обвинительных вердиктах, что не постеснялись добавить в Обвинительное заключение одно из своих собственных военных преступлений – массовое убийство польских офицеров в Катыни. Они не ожидали, что подсудимым позволят оспаривать официальные отчеты о военных преступлениях, призывать в свидетели военачальников и эсэсовцев и настойчиво выдвигать встречные обвинения. Не ожидали они и того, что другие союзники будут иметь совершенно другие мнения о том, как должен идти процесс, как и того, что американцы настолько успешно будут выставлять и продвигать свою собственную повестку.
Сталин и Молотов также считали, что им будет легко контролировать советских обвинителей и судей и тем самым издалека управлять ходом процесса. Они представляли себе Нюрнберг как величественный образец воспитательной и просветительской работы – тот же показательный процесс, только масштабнее[18 - Советский термин «показательный процесс» означает процесс с откровенно воспитательными целями. О политических процессах и дидактическом легализме см.: Shklar J. N. Legalism: Law, Moralism, and Political Trials. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1964.]. Сталин назначил Андрея Вышинского, обвинителя на зрелищных постановках Московских процессов, главой секретной московской комиссии, которая должна была руководить работой советских представителей на Нюрнбергском трибунале[19 - Ее полное название – «Комиссия по руководству подготовкой обвинительных материалов и работой советских представителей в Международном военном трибунале в Нюрнберге».]. При отборе советских судей и обвинителей для МВТ Сталин тоже искал людей с опытом показательных процессов. Советский судья Иона Никитченко сделал карьеру судьи на Московских процессах; советский главный обвинитель Роман Руденко выступал обвинителем в показательных процессах 1930-х годов в Украине, а позже – обвинителем в показательном процессе против польских лидеров в Москве[20 - Речь о так называемом «процессе шестнадцати» – открытом суде над шестнадцатью руководителями польского Сопротивления и деятелями польского правительства в изгнании. Суд проходил в присутствии представителей зарубежной прессы в Москве 8–21 июня 1945 года. – Примеч. ред.]. Советские заместители обвинителей имели аналогичный опыт.
Однако Сталину и другим советским руководителям было очень далеко до возможности такого контроля. Лишь когда судебные процессы начались, они поняли, до какой степени просчитались. По иронии обстоятельств именно сверхцентрализованная командная структура СССР оказалась главной помехой в Нюрнберге и не позволила советской группе юристов достичь некоторых целей, более всего желанных Москве. Сталин возложил на Вышинского ответственность за все аспекты работы советских представителей, в том числе проверку и отбор показаний и свидетелей. Вышинский в свою очередь требовал, чтобы советские обвинители и судьи консультировались с ним по всем, даже мельчайшим вопросам, касающимся МВТ. Это влекло за собой обмены секретными сообщениями для сверки действий, зачастую по обходным каналам и, как правило, в условиях крайнего дефицита времени. Ситуацию еще больше осложняло то, что даже Вышинскому недоставало авторитета для выдачи директив по большинству вопросов в его же области ответственности. Многие решения требовали полного круга консультаций с советскими руководителями – вплоть до самого Сталина. Из-за этого советская делегация не могла быстро реагировать на непредвиденные ситуации.
А большая часть ситуаций оказалась непредвиденной – по крайней мере, с советской точки зрения. Трения между союзниками влияли на происходившее в нюрнбергском зале суда не меньше, чем интересы правосудия. Ни одна из стран-обвинителей не хотела, чтобы ее собственная внешняя политика и действия в ходе войны подвергались разбору на международной арене, поэтому Нюрнбергский устав ограничивал юрисдикцию трибунала действиями европейских стран Оси. Но в ответ на громкие заявления о «суде победителей» со стороны защиты и в качестве реакции на периодические утверждения Никитченко о несомненной виновности обвиняемых западные судьи с удвоенным усердием старались создать впечатление беспристрастного суда.
Военный альянс разваливался; разгоралась холодная война. Чем дальше, тем больше западные судьи потакали стороне подсудимых, позволяя им почти свободно обвинять СССР во многих военных преступлениях, зверствах и других нарушениях международного права во время выступлений стороны защиты. Советские преступления против мира – в том числе секретные протоколы к германо-советскому Пакту о ненападении от августа 1939 года, когда советские и нацистские руководители сговорились о захвате и разделе большей части Восточной Европы, – стали вначале секретом полишинеля, а затем вообще не секретом. Советские руководители хотели использовать международный трибунал для выработки нарратива о советском героизме и немецком предательстве, о советских страданиях и немецкой вине. Но сюжет очень скоро выскользнул из их рук. В конце концов они обнаружили, что их изображают соучастниками сговора с нацистским режимом, отказывая им и в достоинстве победителей, и в правоте жертв.
* * *
Полная история Нюрнбергского процесса требует широкого угла зрения. Необходимо осветить, как отношения между четырьмя странами-обвинителями реализовались в повседневной жизни американской оккупационной зоны Германии. Нужно показать и то, что происходило за сценой. В Нюрнберге кристаллизовались высокие идеалы правосудия и прав человека – и в то же время он был «кипящим, бурлящим интернационалом» (по словам Кармена), многоязычным сообществом с попойками до поздней ночи, сделками и интригами[21 - РГАЛИ. Ф. 2989. Оп. 1. Д. 190. Л. 33.]. Телеграммы, отчеты разведки, стенограммы секретных совещаний из постсоветских архивов, частные письма и неопубликованные дневники участников и свидетелей Трибунала из США, Великобритании и России ясно показывают, что происходившее за кулисами, в барах и на частных вечеринках имело почти столь же важные последствия, что и наблюдавшееся участниками в зале суда. Там обвинители торговали друг с другом секретами, заключали альянсы, формировали блоки и сливали в прессу сверхсекретную информацию. Там журналисты из всех стран мира делились сплетнями о подсудимых и даже организовали тотализатор с денежными ставками на вердикты.
Эта книга рассказывает не только о международном праве и политике, но и о человеческих драмах. Ребекка Уэст, британская журналистка, освещавшая процессы для «Нью-йоркера», так описывала свои тяжелые впечатления: «Особенно утомляла изоляция в маленьком помещении, отрезанном от нормальной жизни колючей проволокой армейских правил; постоянные столкновения с жуткими деталями отвратительной главы истории… Мы по-прежнему были под властью военной машины»[22 - West R. A Train of Powder. New York: Viking Press, 1955. P. 8.]. Сотни иностранных корреспондентов и членов американской, британской, французской и советской делегаций вдали от дома чувствовали себя в Нюрнберге отрезанными от мира. В зале Дворца юстиции им приходилось выслушивать показания о невообразимых зверствах, поэтому вечерами они стремились по-человечески пообщаться и «разгрузиться», получив все доступные им удовольствия[23 - См. также: Tusa and Tusa. Nuremberg Trial. P. 230. На пике процесса его события освещали 300–400 журналистов. В зале суда одновременно помещалось меньше половины этого количества.]. Они держались благодаря шумным ужинам, дешевому виски в баре пресс-лагеря и не всегда целомудренным развлечениям в городском «Гранд-отеле». Советских корреспондентов и юристов предостерегали в Москве против сближения с западными людьми, за ними следили агенты их собственных спецслужб, а ночная жизнь Нюрнберга сталкивала их одновременно и с уникальными возможностями, и с опасностями. Под воздействием алкоголя советские представители иногда забывались.
Советский пресс-корпус в Нюрнберге насчитывал около сорока пяти сотрудников, назначенных освещать процессы для советской аудитории и иностранной прессы. Многие из них были отобраны лично Сталиным[24 - В число этих корреспондентов входили кинематографисты, фотографы и художники.]. Компанию Кармену составляли писатель Илья Эренбург, фотограф Евгений Халдей (ему принадлежат широко известные фотографии советских солдат на войне), журналист Борис Полевой, драматург Всеволод Вишневский, любимый политический карикатурист Сталина Борис Ефимов и другие опытные пропагандисты. Многие из них хорошо знали друг друга по фронту. Некоторые, в том числе Кармен, были евреями; несколько человек, включая Эренбурга, во время войны работали в Еврейском антифашистском комитете – официальном советском агентстве, которое публиковало свидетельства нацистских зверств и собирало за границей пожертвования для Красной армии. Все корреспонденты определяли себя как несомненно лояльных советских граждан. Все они делали карьеру в кипящем политическом котле сталинских 1930-х, защищали свою страну на фронте или в тылу в годы войны и наконец сошлись в Нюрнберге.
Некоторые были лучше подготовлены, чем другие, к жизни в Нюрнберге с его многочисленными видами неформального международного общения. Многие советские корреспонденты ценили возможность сблизиться с иностранными журналистами и поделиться с ними рассказами о войне. Кармен вспоминал: «Нас хлопали по плечу, с нами знакомились, пожимали руки, приглашали выпить виски у бара»[25 - РГАЛИ. Ф. 2989. Оп. 1. Д. 190. Л. 33.]. Другие чувствовали в Нюрнберге глубокое отчуждение, будучи уверены, что британцы и особенно американцы никогда по-настоящему не поймут, что перенесли советские люди под немецкой оккупацией. «Тут много смешного, много хамства, много нелепого», – отмечал Вишневский в одном из писем домой, удрученный обыденным отношением американцев к процессу и «разгулом» ночной жизни в Нюрнберге[26 - Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 629. Оп. 1. Д. 109. Л. 84–85 об.].
Советские юристы часто казались загадочными их западным коллегам. Американские, британские и французские обвинители и судьи еще могли понять Арона Трайнина: он учился за границей и его представления о военных преступлениях были известны на Западе. Никитченко и Руденко, члены коммунистической партии и карьерные бюрократы, имевшие только базовое образование и не понимавшие ни тонкостей, ни сложностей международных отношений, часто ставили их в тупик. Трайнин представлял обращенный к Западу фасад Советского Союза в вопросах послевоенной юстиции; Руденко и Никитченко представляли советскую традицию показательных процессов и имели репутацию партийных громил. Все трое получали распоряжения от Вышинского – серого кардинала советской группы юристов. Вышинский не играл официальной роли, но был ключевой фигурой в попытках СССР повлиять на ход процесса и на вердикты. В роли посредника между Кремлем и советской делегацией он контролировал поток информации, предоставляя Никитченко и Руденко деликатные сведения о советском прошлом (в том числе детали советско-германского сотрудничества) строго в минимально необходимом объеме. Он прилагал все усилия, чтобы в зал суда не просочились свидетельства собственных военных преступлений СССР.
Ил. 2. Роман Кармен (второй справа), Всеволод Вишневский (второй слева) и другие советские корреспонденты в свободное время изучают развалины Нюрнберга. 1945–1946 годы. Источник: РГАЛИ. Ф. 2989. Оп. 1. Д. 870. Л. 2
Советскую делегацию в Нюрнберге сопровождали письменные и устные переводчики, стенографы, машинистки, водители – и, разумеется, тайные агенты, подотчетные таким фигурам в Кремле, как Лаврентий Берия, глава Наркомата внутренних дел (НКВД), и Виктор Абакумов, глава Смерша (военной контрразведки)[27 - О Смерше и НКВД см.: Birstein V. J. SMERSH: Stalin’s Secret Weapon. London: Biteback, 2011.]. Агенты в основном занимались тем, что следили за другими членами советской делегации и докладывали о результатах. На практике граница между агентами госбезопасности и остальными советскими представителями зачастую была размытой. Советские корреспонденты и даже некоторые заместители советских обвинителей тоже докладывали в Москву о последних событиях в ходе процесса, а также о приездах и отъездах членов делегации. Эта практика доносительства была обычной частью культуры сталинского периода. Порожденный ею корпус документов – кладезь для историка.
* * *
В конечном счете в Нюрнберге соединились правосудие и политика, смешались принципы, своекорыстные интересы и компромиссы. Полная история гораздо сложнее мифа – но не менее героичная. Все обвинители и судьи, журналисты и переводчики, юристы и дипломаты – американские, французские, британские и советские – работали долгие часы, курсируя между своими переполненными кабинетами и залом суда, с его отделкой из деревянных панелей и «зеленоватым мертвенным» освещением, день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем – почти целый год[28 - Polevoi B. Final Reckoning. P. 73 (цит. по изданию на рус. – Примеч. пер.).]. Представители четырех разных государств с совершенно разными правовыми системами настойчиво стремились разоблачить нацистские преступления, которые, по словам американского главного обвинителя Роберта Х. Джексона, были «столь расчетливыми, столь злостными и столь разрушительными, что цивилизация не может терпеть пренебрежение ими, потому что не переживет их повторения»[29 - Jackson R. H. Opening Speech for the United States of America, November 21, 1945 // International Military Tribunal – Major War Criminals. https://digitalcommons.law.uga.edu/imt/11 (дата обращения 10 января 2023 года).]. Это была эмоционально гнетущая работа. Выслушивая показания о дыме и смраде лагерей смерти, изучая фотографии массовых захоронений и расчлененных тел, читая в уголовных делах бесчисленные доклады о зверствах, члены всех четырех делегаций безнадежно тосковали по дому, хотя все это не давало им забыть, что? стоит на кону[30 - РГАЛИ. Ф. 2989. Оп. 1. Д. 253. Л. 39–40.].
Эти мужчины и женщины прилагали все усилия, чтобы найти в Нюрнберге общий язык, и в некоторых важных аспектах у них это получилось. Они создали подробный свод свидетельств о преступлениях Третьего рейха. У них были общие моменты катарсиса. Они подтолкнули дело денацификации. Они установили прецедент, согласно которому развязывание агрессивной войны объявлялось преступлением, и заложили основу для развития новых международных законов и институтов, предназначенных для защиты прав человека на войне и в мирное время.
Это был коллективный труд – но не все партнеры были равны. Американцы, в чьей юрисдикции находились свидетели и обвиняемые нацисты, заключенные в тюрьму при Дворце юстиции, делали все возможное, чтобы переиграть советских представителей. Джексон не доверял им, но при этом недолюбливал и французов и с самого начала попытался взять под свой контроль ход судебного процесса. Американцы и британцы неплохо ладили между собой, но тоже соперничали за внимание публики.
В чем миф о «Нюрнбергском моменте» правдив, так это в изображении инициативности и энергии американцев. После того как процесс начался, американские обвинители и судьи делали все для продвижения своей повестки. Советские представители, так много сделавшие для запуска трибунала, постоянно оказывались на шаг позади. Они также оказались в изоляции, которая все время усиливалась, особенно когда дело дошло до опровержения встречных обвинений со стороны защиты. По ходу процесса зал суда в Нюрнберге превратился в площадку, где не только судили бывших нацистов, но и оценивали Советский Союз. Западные державы послали ясный сигнал Москве: зал международного суда не будет свободен от политики послевоенного соперничества. Советские представители, со своей стороны, расценили отказ западных судей пресечь нападки защиты на СССР как расчетливую политическую тактику, против которой советской стороне недоставало ресурсов бороться. Плохо понимая принцип действия свободы печати в западном обществе, они воспринимали публикацию утверждений подсудимых о советских военных преступлениях в американских и британских газетах как доказательство того, что западные журналисты (пусть и дружелюбные после пары совместно распитых рюмок в баре пресс-лагеря) сговорились со своими правительствами и проводят антисоветскую политику.
Советский Союз выиграл войну; в Нюрнберге он проиграл победу. В неустойчивом равновесии завис не только исход судьбы подсудимых, но и послевоенный порядок. Идеи и доводы о правосудии, военных преступлениях и правах человека, артикулированные во Дворце юстиции, вскоре спровоцировали дискуссии в ООН и других местах о включении Нюрнбергских принципов (в том числе понятий «преступления против мира» и «преступления против человечности») в новый международный уголовный кодекс. И хотя Советский Союз участвовал в формировании этих принципов, он также осознавал, что институты и язык международного права могут быть направлены и использованы против него. После Нюрнбергского процесса идеалы прав человека на десятилетия переплелись с политикой холодной войны.
Часть I. Дорога в Нюрнберг
Глава 1
Когда война стала преступлением
Идея судить нацистских вождей международным трибуналом оформилась в СССР в самые мрачные дни немецкой оккупации. Красная армия остановила немецкое наступление на Москву в январе 1942 года. «Под могучими ударами Красной армии немецкие войска, откатываясь на запад, несут огромные потери в людях и технике», – объявил Сталин в одной речи месяцем позже[31 - Сталин И. В. Приказ Народного комиссара обороны 23 февраля 1942 года № 55 город Москва. Горький: Горьковское областное издательство, 1942. С. 10. Доступен также в сети Интернет: https://www.prlib.ru/item/360840 (дата обращения 10 января 2023 года).]. Блеснул луч надежды, но реальность была сурова. С начала немецкого вторжения в июне 1941 года военные части вермахта продвинулись вглубь Советского Союза почти на тысячу километров, опустошив его самые промышленно развитые и плодородные области. Москва не была взята, но немцы оккупировали Киев и большую часть Крыма и осадили Ленинград. На самой Москве остались шрамы от немецких бомбардировок. Немецкие войска несли значительные человеческие потери, но жертв с советской стороны было намного, намного больше. За первые восемь месяцев войны в сражениях погибло более двух с половиной миллионов советских солдат, еще три миллиона попали в плен. Каждый убитый немецкий солдат обходился в двадцать жизней советских воинов[32 - Overy R. Russia’s War: A History of the Soviet War Effort, 1941–1945. New York: Penguin Books, 1997. P. 117; Merridale C. Ivan’s War: Life and Death in the Red Army, 1939–1943. New York: Picador, 2006. P. 146–147; Braithwaite R. Moscow 1941: A City and Its People at War. New York: Knopf, 2006. P. 273–274.].
В следующие месяцы 1942 года Красная армия наступлениями и контрнаступлениями продвигалась на юг по России и Украине, и солдаты своими глазами видели ущерб, причиненный нацистами. Большинство советских солдат и военных корреспондентов примерно представляли себе, что увидят, – нарком иностранных дел Молотов с ноября 1941 года публиковал свидетельства немецких зверств, – но даже самые закаленные не могли вообразить масштаба разрушений. Целые городские кварталы были обращены в прах и пепел, трупы лежали штабелями. В некоторых городах красноармейцы обнаруживали эшафоты, с которых все еще свисали тела. Один солдат написал домой в феврале 1942 года: что бы ни «писали в газетах» о немецкой оккупации, на самом деле все «гораздо хуже». Беженцы и немногие выжившие рассказывали о пытках, изнасилованиях, изувечениях и массовых убийствах[33 - Merridale C. Ivan’s War. P. 127–129.].
Молотов продолжал публиковать свидетельства этих преступлений в СССР и за границей, подчеркивая их предумышленность и полное презрение захватчиков к международному праву. В своей «Третьей ноте о немецких зверствах» (апрель 1942 года) он ссылался на документы, захваченные в штабах разбитых немецких частей. Эти документы доказывали, что действия немцев – в том числе сожжения деревень и массовые убийства мирных жителей – являются частью плана, разработанного нацистским правительством. Молотов обещал, что германские вожди и их приспешники не уйдут от наказания[34 - Library of Congress, Manuscript Division, Robert H. Jackson Collection (LOC-RHJ). B. 95. F. 3. Note Sent by M. Molotov on April 17, 1942. Оригинал документа на русском см.: Архив внешней политики Российской Федерации (АВПРФ). Ф. 06. Оп. 4. П. 8. Д. 75. Л. 2 – 14 об. Доступен в сети Интернет: https://victims.rusarchives.ru/nota-narkoma-inostrannykh-del-sssr-molotova-27-aprelya-1942 (дата обращения 10 января 2023 года). Первые две ноты были опубликованы в Лондоне в 1942 году под заглавием «Molotov’s Notes on German Atrocities». Отчеты НКВД и других ведомств о зверствах нацистов: АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 7. Д. 73. Л. 17–39.]. Он решил централизовать сбор документов обо всех без исключения злодеяниях, совершенных на территории СССР в отношении его народов. Нацисты должны были ответить за все[35 - Там же. Д. 69. Л. 1–9; Sorokina M. People and Procedures: Toward a History of the Investigation of Nazi Crimes in the USSR // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2005. Vol. 6. № 4. P. 797–831.].
Весной 1942 года не только победа, но и дальнейшее существование СССР еще оставались под вопросом. Но советское правительство уже занялось вопросами военных преступлений, репараций и международного права, принципиально важных для послевоенного будущего. Центральную роль в этом деле играл Андрей Вышинский, в прошлом – обвинитель на Московских процессах 1936–1938 годов, а ныне заместитель наркома иностранных дел Молотова[36 - Большой террор был кровавой кампанией политических репрессий, длившихся с 1936 по 1938 год.]. До недавнего времени Вышинский работал директором Института права Академии наук СССР. Весной 1942 года Молотов поставил его во главе специальной комиссии, которая должна была оценить вопрос компенсации военного ущерба «с международно-правовой точки зрения». Вышинский поручил экспертам по международному праву из Института права изучить, как решался вопрос о репарациях по прежним мирным договорам, в частности по Версальскому договору после Первой мировой войны[37 - Архив Российской академии наук (АРАН). Ф. 586. Оп. 4. Д. 6. Л. 1–3. Вышинский переписывался с директором Института права АН СССР Ильей Трайниным, запрашивая помощи Арона Трайнина и других специалистов.]. Институт взялся за работу. Ею руководил Арон Трайнин, чья карьера и прежде была переплетена с карьерой Вышинского.
* * *
Вышинский и Трайнин сообща выработали советский подход к послевоенному правосудию. К 1942 году они хорошо знали друг друга. Оба родились в 1883 году с интервалом в несколько месяцев, обоих увлекли революционные течения того времени. Оба происходили из национальных меньшинств, преследуемых при царском режиме. Оба приняли большевистскую революцию и новую советскую идентичность. Оба оставили свой след в области права – но совершенно по-разному. Их пути сошлись в 1930-х годах.
Вышинский был обязан своей карьерой удаче и почти сверхъестественной чуткостью к веяниям времени. Он родился в Одессе в польской католической семье и вместе с родителями переехал в портовый город Баку. В юности он участвовал в подпольных марксистских кружках и стал известен в связи с убийствами агентов полиции. В 1908 году был арестован за организацию рабочей боевой дружины и провел четыре месяца в переполненной тюремной камере в Баку, где обсуждал теоретические вопросы революции с другим молодым заключенным, Иосифом Сталиным. После освобождения он продолжил образование и в 1913 году окончил юридический факультет Киевского университета. Вышинский и Сталин снова встретились в 1917 году, после Октябрьской революции; тремя годами позже по настоянию Сталина Вышинский вступил в партию большевиков. Он делал карьеру в партии, занимая разные должности, но особенно отличился в роли государственного обвинителя. С 1921 года преподавал право в Московском государственном университете, в 1925-м стал ректором университета и возглавил кампанию по очистке его от «политически ненадежных» преподавателей и студентов[38 - Vaksberg A. Stalin’s Prosecutor: The Life of Andrei Vyshinsky. New York: Grove Weidenfeld, 1991. P. 13–31 (на рус.: Ваксберг А. И. Царица доказательств: Вышинский и его жертвы. М.: Книга и бизнес, 1992. – Примеч. пер.); Rayfield D. Stalin and His Hangmen: The Tyrant and Those Who Killed for Him. New York: Random House, 2004. P. 162.].
Ил. 3. В. Д. Соколовский (справа) и А. Я. Вышинский (слева) присутствуют при подписании Г. К. Жуковым акта о капитуляции Германии. 8 мая 1945 года. Источник: Bundesarchiv, Bild 183-R83900/Wikimedia Commons, CC-BY-SA 3.0
Сталин восхищался беспощадностью Вышинского и в 1928 году сделал его судьей в первом большом советском показательном процессе. Пятьдесят три инженера из города Шахты в Ростовской области были обвинены в участии в преступной организации, которая якобы занималась в сговоре с иностранцами саботажем в советской угольной промышленности. Шесть недель Вышинский председательствовал в суде в московском Доме Союзов. Его холодная логика впечатляла иностранных журналистов и прочих наблюдателей. Все обвиняемые, кроме четырех, были осуждены; пятеро казнены[39 - Kotkin S. Stalin: Paradoxes of Power, 1878–1928. New York: Penguin, 2014. P. 702–705.]. Через два года Вышинский председательствовал в суде над Промпартией. Восемь видных экономистов и ученых были обвинены в сговоре с Францией с целью свержения советского правительства; все были осуждены. Вскоре Сталин назначил Вышинского заместителем прокурора СССР и заместителем наркома юстиции РСФСР[40 - Vaksberg. Stalin’s Prosecutor. P. 51–54, 62.].
Вышинский завоевал уважение Сталина своей способностью устроить показательный процесс и повернуть закон в любом нужном направлении. После прихода Гитлера к власти в 1933 году карьера Вышинского пошла вверх. В середине 1930-х годов в СССР родился интернационализм нового типа: советские вожди искали союзников против растущей нацистской угрозы. В эти годы рухнули карьеры марксистских теоретиков права, таких как Евгений Пашуканис (первый директор Института права), усматривавших в международном праве не более чем прикрытие империалистических устремлений капиталистических государств[41 - АРАН. Ф. 360. Оп. 4. Д. 400. Л. 1–14; Pashukanis E. Selections from the Encyclopedia of State and Law: International Law / Ed. P. Beirne, R. Sharlet. Selected Writings on Marxism and Law. London: Academic Press, 1980. P. 171–172.]. Подход Вышинского был более прагматичным: он рассматривал международное право как набор норм, регулирующих отношения между государствами; Советское государство могло бы использовать его для усиления и распространения своей власти[42 - Вышинский А. Я. К положению на фронте правовой теории. М.: Юридическое издательство НКЮ, 1937. См. также: Solomon P. H. Jr. Soviet Criminology – Its Demise and Rebirth, 1928–1963 / Ed. R. Hood. Crime, Criminology and Public Policy: Essays in Honour of Sir Leon Radzinowicz. New York: Free Press, 1975. P. 571–593.].
* * *
Трайнин родился в еврейской купеческой семье в провинциальном городе Витебске и получил юридическое образование в Московском университете. Студентом он тоже пробовал себя в революционном движении. Подобно Вышинскому он некоторое время провел в тюрьме за свою политическую деятельность. Трайнин окончил юридический факультет Московского университета в 1909 году, а перед Первой мировой войной занимался криминологией и работал мировым судьей, критикуя царский режим и призывая к реформам. В 1910 и 1913 годах он жил в Германии, где изучал сравнительное правоведение[43 - Трайнин А. Н. Я жил за чертой // Молодая гвардия. 1937. Вып. 93. № 8. С. 42–44; Он же. Воспоминания о Московском университете // Вестник Московского университета. Серия 11. Право. 1991. № 2. С. 56–63; № 3. С. 40–48; № 4. С. 32–39; № 5. С. 39–46. См. также: Traynina M. A. N. Traynin: A Legal Scholar under Tsar and Soviets // Soviet Jewish Affairs. 1983. Vol. 13. № 3. P. 45–54. О Трайнине как криминологе см.: Neuberger J. Hooliganism: Crime, Culture, and Power in St. Petersburg, 1900–1914. Berkeley: University of California Press, 1993; Engelstein L. The Keys to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin-de-Siecle Russia. Ithaca: Cornell University Press, 1992 (на рус.: Энгельштейн Л. Ключи счастья. Секс и поиски путей обновления России на рубеже XIX–XX веков. М.: Терра, 1996. – Примеч. пер.).]. После 1917 года он служил советской власти, но не вступил в ряды большевистской партии. Он был в числе той малой группы криминологов, которые применяли социологические подходы к праву. В 1919 году Трайнин вернулся в Московский университет, где позже и встретил Вышинского. После возвращения в Москву Трайнин занимался разработкой уголовного кодекса. В 1921 году получил профессорское звание, а в 1925 году стал старшим научным сотрудником в новосозданном Государственном институте по изучению преступника и преступности при НКВД[44 - Уголовное право РСФСР. Часть особенная. М.: Юридическое издательство НКЮ, 1925; Трайнин А. Н. Кризис науки уголовного права. М.: Право и жизнь, 1926.]. В этом же году Трайнин приехал в Берлин для изучения новшеств в немецком уголовном праве. Вернувшись после этой поездки в СССР, опубликовал работу «Кризис науки уголовного права» о политизации права в веймарской Германии. К началу 1930-х годов он приобрел репутацию острого юридического ума и занял должность в Институте права Академии наук СССР.
Вышинский держал на примете талантливых людей и взял Трайнина под крыло. После вступления СССР в Лигу Наций в 1934 году Трайнин сообща с Вышинским занялся выработкой советского подхода к международному праву. Он стал изучать международно-правовые проекты, разработанные после Первой мировой войны. Его работа 1935 года «Уголовная интервенция» стала первым исследованием в этой сфере. Трайнин утверждал, что движение за унификацию международного права в 1920-х и начале 1930-х годов провалилось потому, что Лига Наций направила все свои усилия на попытки остановить коммунистическую экспансию и игнорировала единственную реальную, по его мнению, проблему: как предотвратить «агрессивную войну». Трайнин критиковал за эту недальновидность нескольких правоведов, в том числе варшавского юриста Рафала Лемкина и его румынского коллегу Веспасиана Пеллу. Трайнин называл «военную агрессию» «огромным, неизмеримым по последствиям злом, грозящим смертью и разорением миллионам трудящихся», и провозглашал, что СССР готов играть активную роль в «борьбе за мир»[45 - Трайнин А. Н. Уголовная интервенция. Движение по унификации уголовного законодательства капиталистических стран. М.: Советское законодательство, 1935. С. 18–21, 44–46. См. также: Ginsburgs G. Moscow’s Road to Nuremberg: The Soviet Background to the Trial. The Hague: Martinus Nijhoff, 1996. P. 19.].
Трайнин развил свою критику международного права в работе «Защита мира и уголовный закон», опубликованной в 1937 году (в разгар сталинского Большого террора). Он снова раскритиковал Лигу Наций за то, что она принимала как должное легальность войны. Он признавал, что пакт Бриана – Келлога от 1928 года, амбициозный многосторонний мирный договор, подписанный Советским Союзом и шестьюдесятью одной страной, был важным шагом вперед. Но этого было мало. Подписанты отказались считать войну «инструментом национальной политики», но не дотянули до того, чтобы признать ведение войны наказуемым правонарушением. Трайнин отметил, что в действующем международном праве «порой недозволенная охота за зайцами карается строже, чем организация военного истребления людей». Он призвал создать международный уголовный трибунал для суда над «лицами, нарушающими мир»[46 - Трайнин А. Н. Защита мира и уголовный закон. М.: Юридическое издательство НКЮ, 1937. С. 21–32; Ginsburgs. Moscow’s Road to Nuremberg. 20–23; Avalon Project at Yale University Law School (APYULS). Kellogg-Briand Pact 1928. http://avalon.law.yale.edu/20th_century/kbpact.asp (дата обращения 10 января 2023 года). О пакте Бриана – Келлога см. также: Hathaway O. A., Shapiro S. J. The Internationalists: How a Radical Plan to Outlaw War Remade the World. New York: Simon and Schuster, 2017. P. 121–130.].
Вышинский приложил руку к этой книге в качестве редактора и написал к ней предисловие, где предложил подвести все акты посягательства на мир под действие новой международной уголовно-правовой конвенции[47 - Вышинский А. Я. Предисловие / Трайнин. Защита мира и уголовный закон. С. 4.]. Это смелое предложение было продиктовано растущей угрозой со стороны Германии и Японии, которые только что подписали Антикоминтерновский пакт, открыто направленный против СССР.
Благодаря гитлеровской Германии публикация трудов Трайнина оказалась своевременной, но без влияния Вышинского она бы не состоялась. В 1935 году Вышинский стал прокурором СССР и служил правой рукой Сталина в его кампании против так называемых «врагов народа». В качестве обвинителя на трех Московских процессах (в августе 1936-го, январе 1937-го и марте 1938 года) Вышинский набрасывал обвинительные заключения еще до передачи в суд сфабрикованных уголовных дел. В этих показательных процессах он применял язык международного права, разработанный в том числе и в работах Трайнина, требуя казни подсудимых как «террористов» на службе у враждебных иностранных государств. Сплетая паутину виновности при помощи концепции «соучастия», Вышинский обвинял подсудимых в участии в «заговоре» с целью свержения советского режима. Так сталинская паранойя облеклась в юридическую терминологию.
В январе 1937 года Вышинский стал директором Института права вместо Пашуканиса, который был арестован и расстрелян (как и сотни тысяч других людей) по обвинению в «троцкизме»[48 - В данном контексте «троцкизм» – бранное слово в адрес предполагаемых последователей Льва Троцкого, которого Сталин ложно обвинил в сговоре с иностранными государствами против СССР. Вышинский. К положению на фронте правовой теории. С. 5; Vaksberg. Stalin’s Prosecutor. P. 70, 79; Solomon P. H. Jr. Soviet Criminal Justice under Stalin. Cambridge: Cambridge University Press, 1996.]. На этом посту Вышинский при помощи Трайнина продолжал переписывать советское законодательство, как того требовали сталинские политические интриги. В 1940 году Сталин назначил Вышинского заместителем наркома иностранных дел. В следующем году Трайнин опубликовал «Учение о соучастии», в котором облек покровом правовой легитимности концепцию, использованную Вышинским на Московских процессах[49 - Трайнин А. Н. Из книги «Учение о соучастии» (1941) // Трайнин А. Н. Избранные труды / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой. СПб.: Юридический центр Пресс, 2004. С. 247–368. Эта книга Трайнина была посвящена бытовым преступлениям, но вскоре он ввел идею соучастия в контекст международного права.].
Поэтому неудивительно, что весной 1942 года, столкнувшись с неотложными вопросами о военных преступлениях, международном праве и репарациях, Вышинский обратился к Трайнину. Со своей стороны, Трайнин, который эвакуировался вместе с Институтом права в Ташкент, рад был помочь в своем стремлении сделать все возможное для борьбы с нацистскими захватчиками. Он и другие эксперты по международному праву уже работали консультантами советского правительства над такими важными вопросами, как правовой статус партизан, которые играли ключевую роль в советской борьбе с нацистами на оккупированной территории[50 - АРАН. Ф. 499. Оп. 1. Д. 24. Л. 1–9, 20–39 (о партизанах см. особенно л. 37–39).]. Нацисты настолько жестоко обращались с мирными жителями, что явно требовалось полностью пересмотреть нормы закона. Приняв поручение Вышинского, Трайнин обратился к проблеме уголовной ответственности и в конце концов поставил вопросы, далеко выходившие за рамки проблемы репараций. Какие действия государств во время войны следует считать наказуемыми деяниями по международному праву? Что должно сказать международное право о зверствах во время агрессивной войны? Какие санкции можно применить к руководителям «бандитского» государства, которое напало на другие страны и устроило «глумление над принципами и нормами, признанными всем цивилизованным человечеством», преследуя свою «грабительскую цель»?[51 - АРАН. Ф. 499. Оп. 1. Д. 42. Л. 19–40; Трайнин А. Н. Об уголовной ответственности гитлеровцев: стенограмма публичной лекции. М.: Совнарком СССР, 1943. С. 3. Эту публичную лекцию он впервые прочел 10 сентября 1943 года в московском Доме Союзов. См.: АРАН. Ф. 1711. Оп. 1. Д. 1. Л. 1.] Трайнин сформулировал свои ответы в диалогах с Вышинским как реакцию на сообщения об ужасах нацистской оккупации. Именно они в конечном счете сформировали подход союзных держав к военным преступлениям.
* * *
Британцы и американцы весной 1942 года тоже столкнулись с проблемой, как реагировать на немецкие зверства. Депортации и убийства мирных жителей в оккупированной нацистами Европе приняли немыслимые ранее масштабы, а свидетельства о них продолжали поступать благодаря неустанным усилиям европейских правительств в изгнании. В январе в Лондоне состоялась встреча представителей эмигрантских правительств Польши, Чехословакии, Югославии, Греции, Бельгии, Нидерландов, Норвегии, Люксембурга и Национального комитета «Сражающаяся Франция» (правительства Франции в изгнании). Они декларировали намерение наказать нацистов и их союзников при помощи инструментов международного права и попросили другие союзные державы договориться о совместных действиях. Но британцы и американцы пока не стремились судить военных преступников международным трибуналом[52 - Inter-Allied Information Committee, The Inter-Allied Declaration Signed at St. James Palace, London, on 13th January, 1942, and Relative Documents. London: HMSO, 1942; Ginsburgs G. Moscow’s Road to Nuremberg. P. 34; Kochavi A. J. Prelude to Nuremberg: Allied War Crimes Policy and the Question of Punishment. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1998. P. 17–20.]. Они слишком хорошо помнили провал подобных попыток после Первой мировой войны и не представляли, как мог бы выглядеть такой суд. Как именно можно судить за массовые убийства такого масштаба?
В июне 1942 года – через девять дней после уничтожения нацистами чехословацкой деревни Лидице в ответ на убийство начальника РСХА Рейнхарда Гейдриха – премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль и президент США Франклин Рузвельт встретились в Вашингтоне и обсудили создание комиссии по расследованию преступлений стран Оси. Ни одна из сторон, участвовавших в этих переговорах, не хотела наделять такой орган реальной властью. Гарри Хопкинс, бывший администратор «Нового курса», ставший ближайшим советником Рузвельта (с мая 1940 года он постоянно жил в Белом доме), набросал проект создания следственного органа, который должен был работать независимо от союзнических правительств и играть в основном пропагандистскую роль. Его целью было не определение наказаний за совершение военных преступлений, а предание огласке фактов этих преступлений с целью приобрести поддержку военных усилий союзников. Хопкинс хотел составить эту комиссию из знаменитых людей с безупречной репутацией, таких как советский писатель Алексей Толстой и восьмидесятилетний бывший председатель Верховного суда Чарльз Эванс Хьюз. Эта комиссия должна была распространять информацию о немецких зверствах и отчитываться перед союзными правительствами[53 - Kochavi A. Prelude to Nuremberg. P. 21–28; Memorandum Prepared by Mr. Harry L. Hopkins for President Roosevelt, September 24, 1942 // Foreign Relations of the United States (FRUS). 1942. Vol. 1. P. 56–57.].
Ил. 4. Арон Трайнин. 1945 год. Источник: Американский мемориальный музей Холокоста. Предоставлено Джозефом Итоном
Британское Министерство иностранных дел со своей стороны стало набрасывать проект комиссии по военным преступлениям, которая была бы теснее связана с союзными правительствами, но при этом сходным образом служила бы следственным органом, не уполномоченным наказывать преступников. Британский министр иностранных дел Энтони Иден предложил, чтобы каждое союзное государство самостоятельно судило рядовых немцев, совершивших преступления против его граждан. Но Иден признавал, что преступления Гитлера, Германа Геринга и других нацистских вождей слишком велики для любого суда и поэтому наказание за них должно назначаться союзными правительствами во внесудебном порядке. Британское правительство в конце концов внесло предложение, отражавшее точку зрения Идена[54 - Kochavi A. Prelude to Nuremberg. P. 28–31.].
Правительства в изгнании публиковали все больше свидетельств происходившего в оккупированной Европе и требовали рейдов возмездия против немецких городов. Этим они все сильнее принуждали американское и британское правительства к активным действиям. Очевидно, что одной пропаганды было недостаточно. В августе 1942 года Иден пригласил представителей правительств в изгнании на частную встречу в Лондоне и поделился с ними британским проектом комиссии по военным преступлениям. Рузвельт изучил этот проект в Вашингтоне и ответил уклончиво. 21 августа Рузвельт публично сообщил, что получил новые свидетельства роста «актов подавления и террора» в оккупированной Европе, способных привести к «уничтожению определенных народов». Он пообещал, что США пустят в ход эти свидетельства и что преступники предстанут перед судами в угнетенных ими странах, где «ответят за свои действия»[55 - Ibid. P. 33–34; Roosevelt F. D. Statement Warning against Axis Crimes in Occupied Countries // The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt. 1942 Volume: Humanity on the Defensive. New York: Harper, 1950. P. 329–330.].
Черчилль не любил плестись в хвосте. 8 сентября он объявил, что британское правительство ожидает увидеть преступников «перед судом во всех странах». В конце сентября британцы, разочарованные тем, что Рузвельт тянет с ответом на их проект, решили двигаться дальше, с американцами или без них. 3 октября британское Министерство иностранных дел разослало всем союзникам меморандум о том, что вскоре британское правительство объявит о создании комиссии по расследованию немецких зверств, и пригласило к участию. Американцы поняли, что время поджимает, и вступили в игру. 7 октября Рузвельт и британский лорд-канцлер Джон Саймон публично пообещали учредить комиссию стран-союзников для суда над нацистскими военными преступниками[56 - АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 14. Д. 137. Л. 1–2; Kochavi A. Prelude to Nuremberg. P. 33–34; Sorokina M. People and Procedures. P. 814–815.].
Эта декларация сблизила британцев с американцами, но вызвала недовольство СССР. Советский Наркомат иностранных дел все еще находился в Куйбышеве (ныне Самара), куда эвакуировался во время наступления немцев на Москву в 1941 году, и получил меморандум британского МИД только 6 октября. Сталин и Молотов пришли в ярость оттого, что британцы не дождались их ответа. Их гнев только усилился, когда они узнали, что британцы обсуждают с американцами детали проекта комиссии сепаратно[57 - АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 14. Д. 137. Л. 5–8, 13–17, 21–23.]. Эти чувства подогревались недоверием Сталина к союзникам. Он уже и без этого негодовал, поскольку Черчилль и Рузвельт не сдержали обещания открыть Второй фронт на Западе, и тревожился, как бы Черчилль не заключил с нацистами сепаратный мир. Отказ британского правительства возбудить уголовное дело против гитлеровского заместителя Рудольфа Гесса укреплял его подозрения; Гесс попал в британскую тюрьму за семнадцать месяцев до того, в одиночку бежав из Германии в Великобританию, по его словам, для переговоров о мире между двумя государствами[58 - О сталинских тревогах по поводу Гесса см.: АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 1. Д. 14. Л. 57–61. О подозрениях Сталина в адрес британцев и злости на их неспособность открыть второй фронт: Overy R. Russia’s War. P. 70, 167–169.].
Теперь советские руководители твердо решили захватить инициативу и сдвинули рамки дискуссии, публично заявив, что следует немедленно разработать план международного процесса над главными военными преступниками – а именно этого британцы и американцы надеялись избежать. Советское руководство оформило это требование как непосредственный ответ на январское предложение правительств в изгнании, решив полностью игнорировать британский меморандум. 14 октября 1942 года посреди ночи в Куйбышеве заместитель наркома иностранных дел Соломон Лозовский вызвал посла Чехословакии и представителя Национального комитета Франции и вручил им заявление Молотова об уголовной ответственности нацистских преступников («гитлеровцев») за зверства в оккупированной Европе. В заявлении утверждалось, что Гитлер, Геринг, Гесс, Иоахим фон Риббентроп и другие нацистские руководители должны предстать перед судом «специального международного трибунала» и получить наказание «по всей строгости уголовного закона». Молотов призывал к сотрудничеству все заинтересованные государства в деле поимки, суда и вынесения приговора нацистским руководителям и настаивал, чтобы те, кто уже находится в руках союзников (то есть Гесс), предстали перед судом безо всякого промедления[59 - АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 4. Д. 35. Л. 42–49; П. 6. Д. 65. Л. 42–57; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1045. Л. 2, 60, 82.]. На следующий день советское правительство опубликовало этот документ[60 - Заявление Советского правительства об ответственности гитлеровских захватчиков и их сообщников за злодеяния, совершаемые ими в оккупированных странах Европы // Правда. 1942. 15 октября. С. 1.]. 19 октября передовица в «Правде» обвинила британское правительство в защите Гесса от наказания и назвала Англию «убежищем для гангстеров»[61 - Преступную гитлеровскую клику к ответу // Правда. 1942. 19 октября. С. 1. Статья была перепечатана в «Совьет уор ньюз» (издании советского посольства). Оригинал см. в: АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 14. Д. 137. Л. 19.].
Москва также быстро взялась за организацию своей собственной комиссии по военным преступлениям – а работа над этим велась с апреля 1942 года, когда Молотов призвал к централизации усилий по разоблачению немецких зверств. Вышинский и Трайнин занимались международно-правовым аспектом проблемы репараций, а советские руководители пререкались по поводу формы и функций этой комиссии. Британско-американское заявление подстегнуло деятельность советского руководства. Между 17 и 20 октября Молотов, Вышинский и Лозовский проработали финальную версию проекта Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков в СССР. В конце октября Сталин одобрил их проект, а 2 ноября советское правительство издало указ о создании комиссии[62 - АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 7. Д. 69. Л. 12–14, 17–30. В этом деле содержится указ от 2 ноября 1942 года. Ее полное название: «Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР».].
Чрезвычайная государственная комиссия была совершенно новым учреждением. Она была составлена из государственных служащих и деятелей культуры; последних включили в ее состав в основном благодаря их способности объяснять происходящее на языке, понятном внешнему миру. В комиссию вошли писатели Алексей Толстой и Илья Эренбург, врач Николай Бурденко, руководитель профсоюзов Николай Шверник и митрополит Киевский и Галицкий Николай (епископ Русской православной церкви). Эта комиссия руководила множеством подкомиссий по всему Советскому Союзу, которые вскоре взяли на себя мучительную работу по сбору доказательств и подготовке судебных дел. Она была тесно связана с Наркоматом иностранных дел и аппаратом госбезопасности. Шверник был ее номинальным руководителем, а Вышинский – фактическим; временами последний сотрудничал с органами госбезопасности, оформляя, а иногда даже фабрикуя (как минимум в нескольких случаях) письменные показания и отчеты[63 - Там же. См. также: Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 7523. Оп. 4. Д. 113. Л. 5–6; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 79. Л. 9–14; Sorokina M. People and Procedures. P. 804–805, 815–824. Катынь – самый очевидный пример фабрикации. Сорокина утверждает, что это «далеко не единственный подобный случай». О советской фабрикации свидетельств в Черекском районе Кабардино-Балкарии на Северном Кавказе см.: Черекская трагедия / Ред. К. Г. Азаматов, М. О. Темиржанов, Б. Б. Темукуев, А. И. Тетуев, М. Чеченов. Нальчик: Эльбрус, 1994. (В Черекском ущелье Кабардино-Балкарской АССР в конце ноября – начале декабря 1942 года 11-я стрелковая дивизия НКВД проводила бои с дезертирами, однако операция переросла в борьбу с возникшим там повстанческим движением, сопровождалась захватом силами НКВД заложников из числа гражданских лиц и привела в итоге к убийству более тысячи мирных жителей. – Примеч. ред.)]. Учредив Чрезвычайную государственную комиссию, советское руководство начало свою собственную работу по привлечению нацистов к суду.
Тем временем дипломаты по-прежнему маневрировали, попусту болтали и тянули время. 21 октября в Лондоне Иден пожаловался в палате общин, что британское правительство все еще ждет советского ответа на свой проект союзнической комиссии по военным преступлениям[64 - Kochavi A. Prelude to Nuremberg. P. 39.]. Британцам пришлось ждать еще две недели: 3 ноября, на следующий день после создания Чрезвычайной государственной комиссии, Молотов послал раздраженную ноту британскому послу сэру Арчибальду Кларку Керру. Момент был выбран не случайно. Молотов жестко раскритиковал британское правительство за то, что оно не проконсультировалось сначала с СССР, и назвал его проект слишком скромным и неспособным удовлетворить народы, катастрофически пострадавшие от немецкой оккупации. Молотов подчеркивал, что любая союзническая комиссия должна быть наделена полномочиями наказывать нацистских вождей. Чрезвычайная государственная комиссия готова была представить доказательства чудовищности их преступлений[65 - АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 14. Д. 137. Л. 5–17.].
Через два дня, 5 ноября, Сталин и Молотов приняли Керра в Кремле. Сталин обвинил британское правительство в лицемерии: оно призывало к расследованию военных преступлений, но при этом укрывало Гесса. Он спросил, и лишь наполовину в шутку, о том, стали бы британцы подобным образом обращаться с Геббельсом. Керр заверил Сталина, что британцы вовсе не собираются ни с кем нянчиться, но усомнился, что имеет смысл судить Гесса или Гитлера международным трибуналом – ведь их преступления слишком велики для любых юридических процедур. Керр выразил надежду, что Сталин, Рузвельт и Черчилль вынесут внесудебное постановление о повешении Гитлера. Сталин возразил на это предложение: если не будет суда, публика решит, что лидеры союзников вершат правосудие победителей[66 - РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 284. Л. 11–21, 34–36; АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 1. Д. 14. Л. 57–61.]. А вешать с тем же успехом можно и после суда.
Правосудие победителей само по себе не смущало советских вождей: Сталин много лет вершил его над своими противниками. Но он хорошо чувствовал, насколько выигрышнее с точки зрения пропаганды будет смотреться международный трибунал, чем казнь по внесудебному декрету. На Московских процессах Вышинский предъявил Льву Каменеву, Николаю Бухарину и другим большевистским лидерам сфабрикованные обвинения в сотрудничестве с нацистами и сговоре с Гитлером ради «установления фашистской диктатуры в России»[67 - Vyshinsky A. Y. Traitors Accused: Indictment of the Piatakov-Radek Trotskyite Group. New York: Workers Library, 1937. P. 6.]. Суд над нацистскими вождями порадовал бы измученный войной советский народ, вызвал бы коллективный катарсис, а также заложил бы основу для репараций.
Сталин и Керр воображали себе принципиально разные вещи. Советские руководители считали вину нацистов очевидной; их удовлетворил бы только такой процесс, где обвиняемые сознались бы в своих преступлениях (желательно по подготовленному сценарию), а затем были бы немедленно казнены. Британцы со своей стороны представляли себе суд со всеми его обычными ритуалами и процедурами, с презумпцией невиновности подсудимых и с адвокатами в париках. Они не видели смысла в ином большом процессе – особенно ввиду того, что гораздо проще было бы назначить наказание внесудебным декретом[68 - РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 284. Л. 34–36.]. Советские руководители еще мечтали судить Гитлера, Гесса и других международным трибуналом, а тем временем 12 ноября Молотов ответил компромиссной нотой: он согласился, чтобы союзные правительства совместно решили, как наказать нацистских руководителей; процедуру следовало определить позже. На другой встрече в конце ноября Молотов выразил понимание, когда Керр сослался на желание британских и американских правительств судить пленных нацистских руководителей (в частности, Гесса) только после войны из опасения перед ответными акциями немцев. Затем возникло новое разногласие: следует ли судить рядовых военных преступников национальными судами или международным трибуналом[69 - АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 1. Д. 14. Л. 60–61.].
Пока советские и британцы пререкались о деталях суда над военными преступниками, нацисты терроризировали Европу. 17 декабря 1942 года Великобритания, США, СССР и европейские правительства в изгнании опубликовали совместное заявление, где ссылались на сообщения об убийстве «многих сотен тысяч» невинных еврейских мужчин, женщин и детей, депортированных нацистами в Восточную Европу. (К тому моменту реальное количество еврейских жертв исчислялось уже миллионами.) Подписанты заверяли, что виновные не уйдут от наказания[70 - 11 Allies Condemn Nazi War on Jews: United Nations Issue Joint Declaration of Protest on Cold Blooded Extermination // New York Times. 1942. December 18. P. 1.]. На следующий день СССР опубликовал свой собственный отчет «Об осуществлении гитлеровскими властями плана истребления еврейского населения Европы». Он вышел в главных советских газетах и в английском переводе распространялся за рубежом. В отчете высказывалась солидарность с европейскими правительствами в изгнании и документировалась «оргия разбоя и убийства» евреев в Украине, Белоруссии, Литве, Латвии, Эстонии и других частях Советского Союза[71 - Об осуществлении гитлеровскими властями плана истребления еврейского населения Европы // Известия. 1942. 19 декабря. С. 1; Russia Issues Statement // New York Times. 1942. December 20. P. 23. См. оригинал: АВПРФ. Ф. 06. Оп. 4. П. 7. Д. 67. Л. 53–67. Советский Еврейский антифашистский комитет и прежде публиковал свидетельства убийств евреев нацистами в оккупированной части СССР, но это было первое подобное заявление, выпущенное Наркоматом иностранных дел.]. Наркомат иностранных дел при помощи Чрезвычайной государственной комиссии и НКВД собрал исчерпывающие свидетельства нацистских мер по уничтожению еврейского населения. Это был решающий шаг к тому, чтобы сделать их общеизвестным фактом[72 - Berkhoff K. C. Total Annihilation of the Jewish Population: The Holocaust in the Soviet Media, 1941–45 / Ed. М. David-Fox, P. Holquist, А. М. Martin. The Holocaust in the East: Local Perpetrators and Soviet Responses. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2014. P. 83–117. Беркхофф спорит с другими историками Холокоста, опровергая мнение, будто советская власть скрывала информацию о целенаправленных убийствах евреев нацистами.].
В январе 1943 года, в то время как советские войска брали вермахт в кольцо в разбомбленном Сталинграде, советские дипломаты пересмотрели свою позицию по вопросу о рядовых военных преступниках. Теперь они согласились с британским предложением, чтобы каждая страна-союзник судила их собственным судом. Красная армия захватила в плен тысячи немецких офицеров и солдат, так что этот подход неожиданно оказался в интересах Москвы. У советских руководителей также возникло новое желание участвовать в союзнической комиссии по военным преступлениям, но с одним условием: эта комиссия должна была включать только представителей стран, которые активно сражались со странами Оси и «несут на себе тяжесть военных действий и оккупации». Это требование было нелегко исполнить, потому что британцы уже пригласили в комиссию США, СССР, Китай, европейские правительства в изгнании, Индию и британские доминионы – Австралию, Канаду, Новую Зеландию и Южную Африку[73 - АВПРФ. Ф. 06. Оп. 5. П. 20. Д. 221. Л. 14–15 (документ опубликован в сборнике: СССР и германский вопрос: В 3 т. М., 1996. Т. 1. С. 657–658. – Примеч. пер.).]. Сталин с его тонким чутьем баланса сил полагал, что участие доминионов позволит британцам манипулировать повесткой комиссии.
В последующие месяцы Красная армия наступала через степи и Украину, освобождая ключевые области от немецких войск. В феврале 1943 года она освободила Курск, Ростов и Харьков. Советские солдаты вступали в разрушенные и обезлюдевшие города; жилые дома стояли в руинах, повсюду бродили голодные и оборванные женщины и дети. Жители Харькова рассказывали о депортациях, массовых казнях и публичных повешениях; снег таял и обнажал массовые захоронения. Чрезвычайная государственная комиссия направила фотографов снимать руины. Красная армия удерживала Харьков лишь около месяца. В середине марта она была вынуждена отступить, жители города вновь стали жертвой – на этот раз мести вернувшихся немцев[74 - Feferman K. Soviet Investigation of Nazi Crimes in the USSR: Documenting the Holocaust // Journal of Genocide Research. 2003. Vol. 5. № 4. P. 587–602; Shneer D. Through Soviet Jewish Eyes: Photography, War, and the Holocaust. New Brunswick: Rutgers University Press, 2012. P. 140–143; Werth A. Russia at War, 1941–1945. New York: Carroll and Graf, 1964. P. 609–618.].
А вопрос советского участия в союзнической комиссии по военным преступлениям так и оставался нерешенным. Британское правительство развивало свой план организации комиссии, предложив устроить ее штаб-квартиру в Лондоне, а филиалы в Чунцине, Вашингтоне и Москве[75 - АВПРФ. Ф. 06. Оп. 5. П. 17. Д. 166. Л. 1–7.]. Последняя из локаций была предложена в угоду советскому руководству, но Сталин не заинтересовался: он не хотел, чтобы британцы и американцы вмешивались в советское расследование военных преступлений.
У Сталина были причины опасаться западного вмешательства ввиду всплывшего свидетельства об одном советском военном преступлении. В апреле 1943 года по «Радио Берлин» объявили, что немецкие власти обнаружили тела 10 тысяч польских офицеров, захороненных в ямах в Катынском лесу недалеко от Смоленска. Нацисты обвинили в этом преступлении большевиков. Советская сторона назвала это обвинение ложью и заявила, что это сами «немецко-фашистские разбойники» убили поляков, а также советских мирных жителей летом 1941 года после отступления советских войск. Польское правительство в изгнании попросило Международный Красный Крест изучить место захоронения. СССР выступил против этого запроса и разорвал дипломатические отношения с польским правительством в изгнании, обвинив его в измене[76 - Radio Communiquе on the Discovery of Graves of Polish Officers in the Smolensk Area, April 13, 1943, Berlin, 9:15 a. m.; Communiquе Issued by the Sovinformburo Attacking the German «Fabrications» about the Graves of Polish Officers in Katyn Forest, April 15, 1943, Moscow; Statement of the Polish Government Concerning the Discovery of the Graves of Polish Officers Near Smolensk, April 17, 1943, London // Katyn: A Crime without Punishment / Eds A. M. Cienciala, N. S. Lebedeva, W. Materski. New Haven: Yale University Press, 2007. P. 305–309. См. также: ГАРФ. Ф. 8581. Оп. 2. Д. 132. Л. 56–61.]. Вскоре после этого Международная комиссия по Катыни, созданная при немецкой поддержке и включавшая ученых в основном из стран Оси, произвела раскопки и подтвердила советскую вину в этом преступлении[77 - Records Relating to the Katyn Forest Massacre at the National Archives // National Archives and Records Administration. https://www.archives.gov/research/foreign-policy/katyn-massacre (дата обращения 10 января 2023 года).].
Катынь поставила американских и британских лидеров в сложное политическое положение. Рузвельт и Черчилль имели на руках донесения западных дипломатов и разведчиков, которые указывали на советскую вину в этом массовом убийстве, – но решили их игнорировать из опасения, что разрыв со Сталиным подорвет альянс против Германии. Черчилль дошел до того, что заверил Сталина, что будет «решительно возражать» против расследования Красного Креста[78 - Lowe C. Wartime Allies Hushed Up Katyn Massacre of Poles: Documents // Reuters. 2012. September 11. https://www.reuters.com/article/us-usa-poland-katyn/war-time-allies-hushed-up-katyn-massacre-of-poles-documents-idUSBRE88A0O020120911 (дата обращения 10 января 2023 года).]. Советской стороне, конечно, было что скрывать. Весной 1940 года в нескольких местах, включая Катынь, сотрудники НКВД по поручению партии убили около 22 тысяч польских офицеров и представителей польской интеллигенции[79 - Предложение об убийстве поляков исходило от Лаврентия Берии и было одобрено Политбюро 5 марта 1940 года. См.: Beria Memorandum to Joseph Stalin Proposing the Execution of the Polish Officers, Gendarmes, Police, Military Settlers, and Others in the Three Special POW Camps, Along with Those Held in the Prisons of the Western Regions of Ukraine and Belorussia, Accepted by the Politburo March 5, 1940, Moscow // Katyn: A Crime without Punishment. P. 118–120. Редакционная дискуссия о советском преступлении и заметании следов: Ibid. P. 121–148, 318–319. См. также: Paul A. Katyn: Stalin’s Massacre and the Triumph of Truth. De Kalb: Northern Illinois University Press, 1991.]. Теперь советская сторона начала заметать следы, в том числе фабриковать улики, чтобы вбросить их на месте преступления[80 - Sorokina M. People and Procedures. P. 826–830; Wasilewski W. The Birth and Persistence of the Katyn Lie // Case Western Reserve Journal of International Law. 2012. Vol. 45. № 3. P. 671–693.].
Чтобы отвлечь международное внимание от Катыни и вновь привлечь его к преступлениям стран Оси, советские власти провели свой первый публичный суд над нацистскими коллаборационистами, используя улики, собранные Чрезвычайной государственной комиссией. В июле 1943 года в Краснодаре одиннадцать мужчин, русских и украинцев, предстали перед военным трибуналом по обвинению в измене во время немецкой оккупации Северного Кавказа. Почти все подсудимые служили в особом отделе мобильного эскадрона смерти айнзацгруппа D, убившего более 7 тысяч советских граждан, в основном евреев. Эксперты и свидетели представили общие доказательства нацистских зверств в этом регионе. Судья и обвинитель заставили подсудимых рассказать о подробностях их преступлений перед сотнями зрителей, включая представителей иностранной прессы. Все подсудимые были признаны виновными. Трое получили тюремные сроки, а восемь были повешены перед толпой из 30 тысяч зрителей. Операторы засняли это зрелище, и хронику показали во всех кинотеатрах СССР. Сталин назвал этот процесс триумфом[81 - Sorokina M. People and Procedures. P. 826–830; Bourtman I. «Blood for Blood, Death for Death»: The Soviet Military Tribunal in Krasnodar, 1943 // Holocaust and Genocide Studies. 2008. Vol. 22. № 2. P. 246–265; Penter T. Local Collaborators on Trial: Soviet War Crimes Trials under Stalin (1943–1953) // Cahiers du monde russe. 2008. Vol. 9. № 2–3. P. 341–364; Kudryashov S., Voisin V. The Early Stages of «Legal Purges» in Soviet Russia (1941–1945) // Cahiers du monde russe. 2008. Vol. 49. № 2–3. P. 263–296; Prusin A. V. «Fascist Criminals to the Gallows!»: The Holocaust and Soviet War Crimes Trials, December 1945 – February 1946 // Holocaust and Genocide Studies. 2003. Vol. 17. № 1. P. 1–30. Количество жертв (7000 человек) приводится в статье Пентер.].
Во время Краснодарского процесса советские руководители отточили свой нарратив о войне и немецкой оккупации. Жертвы описывались во время процесса и в прессе как «мирные советские граждане», упор при этом делался на общие страдания всего советского народа. Это не значило, что советские руководители старались скрыть собранные Чрезвычайной государственной комиссией обильные свидетельства о целенаправленных убийствах евреев. После процесса член комиссии Алексей Толстой опубликовал статью в газете «Красная звезда», где описал меры нацистов по уничтожению еврейских общин на Северном Кавказе: он рассказал, что евреев заставляли носить желтую звезду Давида, не пускали в общественные места, загоняли в поезда и отвозили к местам убийства, где травили газом в специальных фургонах или расстреливали. Советские руководители хотели при помощи этого процесса укрепить единство советского народа, и участь евреев не была для них центральным моментом в этом нарративе. Но все же о ней писали в советской прессе[82 - Hicks J. «Soul Destroyers»: Soviet Reporting of Nazi Genocide and Its Perpetrators at the Krasnodar and Khar’kov Trials // History. 2013. Vol. 98. № 4. P. 530–547; Shneer D. Through Soviet Jewish Eyes. P. 142.].
После Краснодарского процесса советское руководство вновь задумалось об участии в союзнической комиссии по военным преступлениям. Ее организация застопорилась, но не прекратилась. В конце июля 1943 года советские руководители согласились, чтобы штаб-квартирой комиссии стал Лондон, а Британия, США, СССР и Китай имели равный статус в ее руководстве. Они дали добро на создание филиалов в Вашингтоне и Чунцине, но настояли на том, что московский филиал не нужен, потому что Чрезвычайная государственная комиссия уже расследует зверства нацистов в СССР и готова делиться своими материалами. Однако состав комиссии оставался ключевым пунктом разногласий, препятствующим участию СССР. Советские руководители согласились на включение британских доминионов и Индии, но с условием, чтобы в комиссию вошли также Украина, Белоруссия, Молдавия, Литва, Латвия, Эстония и Карело-Финская СС[83 - АВПРФ. Ф. 06. Оп. 5. П. 17. Д. 166. Л. 14–15.]Р. Британцы отвергли это советское предложение на том основании, что оно создаст «непреодолимые трудности»[84 - Там же. Оп. 7. П. 20. Д. 208. Л. 1–3 (электронная публикация этого документа: http://nurnberg.rusarchives.ru/documents/spravka-nkid-sssr-o-londonskoy-komissii-po-rassledovaniyu-voennyh-prestupleniy (дата обращения 10 января 2023 года). – Примеч. пер.).]. Красная армия вступила в Латвию, Литву и Эстонию после подписания германо-советского Пакта о ненападении; британское и американское правительства отказались признать советскую аннексию этих стран[85 - Эти республики были аннексированы в 1940 году.]. Кроме того, британцы доказывали, что международно-правовой статус доминионов и Индии не имеет ничего общего со статусом даже признанных советских республик, зависимых от Москвы во «всех их сношениях с внешним миром»[86 - АВПРФ. Ф. 06. Оп. 5. П. 17. Д. 166. Л. 34–35, 39–44.]. СССР продолжал идти своим отдельным путем.
* * *
Итак, Комиссия Объединенных Наций по военным преступлениям (КОНВП) собралась в Лондоне 26 октября 1943 года без участия СССР. Отсутствие единственной из союзных держав выглядело заметным. Председатель комиссии сэр Сесил Хёрст, британский судья, связанный с МИД, с самого начала пытался ограничить роль КОНВП. Он навязывал узкое определение «военного преступления» как «преступного деяния, нарушающего законы и обычаи войны», установленные Женевской и Гаагской конвенциями до Первой мировой войны[87 - Это были Женевская конвенция 1864 года и Гаагские конвенции 1899 и 1907 годов.]. Но делегаты из оккупированной Европы прибыли с куда более амбициозными планами. Чехословацкий юрист Богуслав Эчер, чью страну разорили нацисты, настаивал, что ввиду «методов тотальной войны», заведомо предполагающих убийства мирных жителей, прежние идеи о военных преступлениях устарели. Любая дефиниция военных преступлений должна включать такие действия, как массовые депортации и разрушения деревень. Бельгийский делегат Марсель де Бэр (председатель военного суда Бельгии) соглашался с Эчером и настаивал, чтобы КОНВП направила усилия на привлечение к ответственности преступников, которые могли бы уйти от наказания благодаря пробелам в существующем международном законодательстве, – в частности, виновных в гонениях на евреев Германии. Юристы также разделились во взглядах на то, как связаны военные преступления и что считать «преступлением войны». Эчер и де Бэр доказывали, что «подготовка и развязывание агрессивной войны» само по себе наказуемое преступление, а Хёрст настаивал, что такой взгляд не имеет под собой никакой правовой основы[88 - National Archives and Records Administration – College Park (NARA). Record Group (RG) 238. Entry 52. B. 7, United Nations Commission for the Investigation of War Crimes, Notes of Unofficial Preliminary Meeting, October 26, 1943; LOC-RHJ. B. 118. F. 8. Dr. B. Ecer, Contribution to the History of the UNWCC, January 19, 1948. О Херсте см. также: Lewis M. The Birth of the New Justice: The Internationalization of Crime and Punishment, 1919–1950. Oxford: Oxford University Press, 2014. P. 161–162.].
Споры о дефинициях продолжались четыре недели и не давали возможности собравшимся взяться наконец за расследование зверств. К декабрю уставшие от словопрений члены комиссии согласились принять хёрстовское узкое определение военных преступлений как отправную точку. Но даже после этого юристы не представляли в точности, какая задача перед ними стоит. Хёрст утверждал, что единственной задачей комиссии является сбор информации. Эчер считал, что она должна содействовать организации межсоюзнических трибуналов для суда, рассматривающего международные преступления, которые он определял как преступления, «совершенные на территории нескольких союзных государств» или направленные «против самых основ международного сообщества»[89 - LOC-RHJ. B. 118. F. 8. Dr. B. Ecer, Contribution to the History of the UNWCC.].
Советские юристы в России рассматривали в основном те же вопросы, что и КОНВП, – но гораздо легче приходили к консенсусу. Трайнин, недавно вернувшийся из эвакуации в Москву вместе с Институтом права, играл центральную роль в этой работе. В течение лета он закончил отчет для Вышинского, дал проверить своим коллегам и отослал в Наркоминдел[90 - АРАН. Ф. 499. Оп. 1. Д. 32. Л. 20, 27–50. Отчет обсуждался на совещании 23 сентября 1943 года. В сентябре Вышинский присутствовал на некоторых совещаниях в Институте права. См. также: АРАН. Ф. 499. Оп. 1. Д. 39. Л. 11, 20; Д. 50. Л. 2–8.]. К началу осени некоторые из ключевых идей Трайнина были опубликованы за границей. По поводу репараций Трайнин утверждал, что Германия, вне всякого сомнения, «материально ответственна» за все свои военные преступления – в том числе планирование и развязывание продолжавшейся ныне войны. Он также полагал, что и этого недостаточно: лица, которые совершали или сговаривались о совершении преступных действий от имени государства, должны быть судимы и наказаны[91 - Farrin A. [Trainin] The Responsibility for Nazi Crimes // Central European Observer. 1943. September 17. P. 281–282; Idem. The Responsibility for Nazi Crimes // Information Bulletin (Embassy of the USSR). 1943. October 2. P. 5–7; Трайнин. Об уголовной ответственности гитлеровцев. См. также: Sellars K. «Crimes against Peace» and International Law. Cambridge: Cambridge University Press, 2015.].
Неудачная попытка привлечь к ответственности лидеров Германии после Первой мировой войны не давала покоя англичанам и американцам. Уже одного этого хватало, чтобы держаться как можно дальше от идеи международного трибунала. Трайнин возражал: Версаль дал наглядный урок, почему трибунал необходим. Версальский договор призывал к наказанию кайзера Вильгельма II и его соратников за систематическое нарушение законов и обычаев войны. Это не было исполнено, и, по мнению Трайнина, безнаказанность Вильгельма воодушевила Гитлера. Пока КОНВП препиралась о дефиниции «военных преступлений», Трайнин доказывал, что «гитлеровцы» всех рангов несут уголовную ответственность. Он отверг оправдание на основе «исполнения приказов вышестоящих», что до сих пор было стандартным аргументом защиты в международном праве, и заявил, что рядовые солдаты, которые «грабят и убивают по приказам командования», столь же виновны, как те, кто «грабит и убивает по собственной инициативе». Но уголовную ответственность высшей степени должны были понести руководители Германии. Трайнин уделял особое внимание Гитлеру и его министрам, руководству нацистской партии, нацистским властям на оккупированных территориях, высшему командованию вермахта и финансовым и промышленным магнатам Германии, отмечая «вопиющие нарушения» ими «принципов международных отношений и человеческой морали»[92 - Farrin [Trainin]. The Responsibility for Nazi Crimes; Трайнин. Об уголовной ответственности гитлеровцев.].
Все взгляды обратились к Москве в октябре 1943 года, когда Молотов принял Идена и государственного секретаря США Корделла Халла для обсуждения хода войны и планов на послевоенный период. Одним из результатов встречи было подписание Московской декларации, где США, СССР, Британия и Китай заявили о намерении добиваться безоговорочной капитуляции стран Оси и призвали к созданию международной организации для обеспечения мира и безопасности. Декларация включала раздел «Об ответственности гитлеровцев за совершаемые зверства», в котором Рузвельт, Черчилль и Сталин осуждали немецкие «зверства, убийства и хладнокровные массовые казни» на оккупированных территориях и обещали наказать всех виновных. В этом документе, помимо прочих зверств, упоминалось и убийство польских офицеров, то есть на немцев неявно возлагалась ответственность за Катынь[93 - АВПРФ. Ф. 3б. Оп. 1. П. 19. Д. 227. Л. 1–2, 6–8.]. Сталин безошибочно сделал ставку на то, что Рузвельт и Черчилль не станут возражать.
Согласно Декларации об ответственности гитлеровцев, германские офицеры, солдаты и члены нацистской партии, планировавшие или совершавшие эти убийства, подлежали высылке в страны, где совершались их преступления, и должны были предстать перед национальными судами. Военные преступники, чьи действия затрагивали несколько географических областей, подлежали наказанию согласно коллективному решению правительств стран-союзников. Вопрос о том, будет ли это решение осуществлено по суду или иными средствами, оставался открытым[94 - АВПРФ. Ф. 3б. Оп. 1. П. 19. Д. 227. Л. 1–2, 6–8.].
Тегеранская конференция, проходившая в конце ноября и начале декабря, не внесла ясности в этот вопрос. Рузвельт, Черчилль и Сталин, впервые встретившись лицом к лицу, скоординировали свои военные стратегические планы и договорились о послевоенном сотрудничестве. Британцы и американцы снова пообещали открыть второй фронт, а Сталин согласился вступить в войну с Японией после победы над нацистами. В дискуссии о послевоенной Европе Сталин добился согласия на свои требования пересмотра границ Польши (по так называемой линии Керзона) и поделился своими идеями относительно плана наказания Германии с целью ее перманентного ослабления[95 - Allen D. J. The Oder-Neisse Line: The United States, Poland, and Germany in the Cold War. Westport: Praeger, 2003.]. Когда участники конференции ужинали в советском посольстве, Сталин предупредил, что, если не предпринять подобные меры, Германия «через пятнадцать – двадцать лет снова поднимется и ввергнет мир в новую войну». Он порекомендовал, в частности, казнить 50–100 тысяч немецких офицеров. Американцы и британцы не понимали, шутит ли он[96 - The Tehran Conference, Proceedings of the Conference, Monday, November 29, 1943, Tripartite dinner meeting, 8:30 (Document 368), Bohlen Minutes // FRUS. 1943, Diplomatic Papers, The Conferences at Cairo and Tehran. https://history.state.gov/historicaldocuments/frus1943CairoTehran/d368 (дата обращения 10 января 2023 года); Manchester W., Reid P. The Last Lion: Winston Spencer Churchill, Defender of the Realm, 1940–1965. New York: Bantam, 2012. P. 765–766.]. Но он не шутил: во время Большого террора Сталин втихую провел чистку своего собственного военного командования. Около 35 тысяч офицеров были уволены, около 10 тысяч арестованы, многие из них расстреляны[97 - Whitewood P. The Red Army and the Great Terror: Stalin’s Purge of the Soviet Military. Lawrence: University Press of Kansas, 2015. P. 264. Эта чистка проходила с июня 1937 по ноябрь 1938 года.].
После Тегеранской конференции советские руководители решили показать миру, что они настроены безотлагательно судить и наказывать военных преступников. 3 декабря, через два дня после окончания конференции, в СССР близ украинского города Кременчуга впервые по приговору военно-полевого трибунала публично повесили немецкого солдата за военные преступления. Через две недели в Харькове, вновь освобожденном Красной армией, перед военным трибуналом предстали три офицера гестапо и украинский коллаборационист, обвиняемые в массовых убийствах мирных жителей. Харьковский процесс был первым в странах-союзниках публичным судом над гражданами Германии, обвиняемыми в военных преступлениях. Он длился четыре дня при большом скоплении сменяющейся публики, включая иностранных корреспондентов. Основную массу доказательств представила Чрезвычайная государственная комиссия. Жертвами были больше 14 тысяч человек, в подавляющем большинстве евреи; их называли «мирными советскими гражданами» (как и в ходе Краснодарского процесса), хотя Эренбург в «Красной звезде» привлек внимание к истреблению харьковских евреев[98 - Ginsburgs G. Moscow’s Road to Nuremberg. P. 52–57; Dawson G. Judgment before Nuremberg: The Holocaust in the Ukraine and the First Nazi War Crimes Trial. New York: Pegasus, 2012; Hicks J. «Soul Destroyers». P. 543–544. Эренбург в своей статье упоминал также убийства русских, украинцев и других граждан.].
Главной целью Харьковского процесса было утвердить несостоятельность защиты на основе «исполнения приказов вышестоящих», которую Трайнин по-прежнему критиковал в своих статьях как «спасительный дзот» для военных преступников «в суровый час возмездия»[99 - Трайнин А. Об уголовной ответственности гитлеровских преступников // Война и рабочий класс. 1944. № 1. С. 19–21 (цит. – с. 20).]. Когда обвиняемые попытались выставить этот аргумент в свою защиту, трибунал не принял его. Все четверо были признаны виновными и публично повешены: наглядный пример советского правосудия. Как и рассчитывал Сталин, эти казни широко освещались в иностранной прессе. Журнал «Лайф» посвятил им фоторепортаж на две страницы с жуткими фотографиями осужденных, висящих в петлях[100 - Kharkov Trial: First Pictures from Russian Movie Show Legal Trial and Death of Nazi War Criminals // Life. 1944. July 10. Vol. 17. № 2. P. 94, 97; Dawson G. Judgment Before Nuremberg. P. 343–344.]. Советские кинематографисты сняли об этом процессе полнометражный документальный фильм «Суд идет!». Он вышел на английском языке под названием «Харьковские процессы» и шокировал нью-йоркских и лондонских зрителей ярким изображением нацистских зверств – включая убийство женщин и детей в газовых фургонах. Лондонская «Таймс» в редакционной статье назвала фильм «мрачным и беспощадным»: рассказ о немецкой оккупации в фильме «столь ужасен, что нервы почти не реагируют на него»[101 - The Kharkov Trial: A Grim Newsreel Record // Times. 1944. July 7. P. 6. Харьковский процесс изучали и Эчер, и УСС: Etcher B. The Lessons of the Kharkov Trial. London: Russia Today Society, 1944; LOC-RHJ. B. 111. F. 10. Office of Strategic Services Research and Analysis Branch. № 1988.1. Soviet Intentions to Punish War Criminals, April 30, 1945. P. 38–41. См. также: Hicks J. First Films of the Holocaust: Soviet Cinema and the Genocide of the Jews, 1938–1946. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2012. P. 196. Русское название иногда переводят как «Justice is Coming!» («Суд идет!»).].
* * *
