– Не надо, никого в пределах замка не грабьте. И за пределами пока тоже, – сказал я и зарёкся впредь выбирать слова.
Целый день я мотался от деревни к деревне: назначал нарядных, считал скот, чинил крыши, проверял колодцы, раздавал поручения. Унора и Ледена таскал за собой, при виде этих мордастых верзил, селяне понимали меня с полуслова. За день не раздал и пяти подзатыльников.
Паж Гартен таскался за нами на подножке повозки и без устали задавал вопросы. Когда солнце перевалило за полдень, отпросился, сказал, у него занятия. Я отвёз его обратно в замок, а сам отправился по делам.
У бедных селян по-прежнему было нечем разжиться, так что я принялся трясти нарядного[5 - Нарядный – в Серениде так называют людей возглавляющих что-либо, то же что начальник, управляющий.] игорной. Уж этот штукарь за полгода наворовал больше, чем я за жизнь. Мужик оказался понятливый. Так что я послал Унора отвезти ребятам в лес четыре мешка споряной[6 - Споряная каша, каша из спора. Спор – злак, выращиваемый в Серениде.] каши, три кувшина масла и два мешка хлебных булок и передал, чтобы ждали мясо.
– И пусть десятеро из дневной смены ждут меня завтра у леса, есть поручение, – добавил я. Нельзя же давать им расслабляться, тем более что работы полно.
Вечером я отчитался баронессе, что всё сделал и даже правильно, во всяком случае мне так казалось, поклонился.
– Много сделали. Украли тоже много?
– Я? Когда? Что?
– Ну, вам же надо кормить ребят! Где-то я вас даже понимаю, – она отвернулась к окну, я перестал видеть её лицо, но руки мяли кружевной платок. – Вы можете остаться, я не буду вас выдавать. Настоящий Шозубринкас вряд ли объявится, а хороший наместник нам нужен. Оставайтесь, при условии, что выполните одну мою просьбу.
– Какую же, миледи?
Баронесса огляделась:
– Только имейте в виду, если хоть кто-то в замке узнает об этом, можете считать себя покойником! Поверьте, я легко могу это устроить, – теперь она стояла вполоборота, закусив губу, напоминала злую белочку – не более.
Я кивнул. Как странно было, что баронесса, которой достаточно сдать меня страже, угрожала смертью, но женщины – тайна за семью печатями.
Вся её просьба заключалась в том, чтобы время от времени передавать часть краденного добра какой-то бабе в столичную деревеньку. Ума не приложу, к чему баронесса устроила такую драму, могла бы просто попросить. Далековато, конечно, но моим ребятам всё равно особо делать нечего, довезут.
Двести первый день в замке
– Ой, что делается! – вопил, сползая по стене, Унор. – Леден, слышь, Антута сейчас пришьют. Смотри, смотри!
– Ты б переоделся пошёл, – сказал я, укладывая голову на спинку кресла. Рукава уже коричневые.
– Это не коричневый, это бежевый! – как из-под земли вырос Леден. И оба согнулись пополам.
– Накостыляю! – сказал я, оба разбойника испарились, и брадобрей наконец приступил к делу.
– Слышь, бать, ты без свиста к лесу не приближайся, – выступил Леден, когда я объявился выбритым и подстриженным. – Сам знаешь, у нас с такими разговор короткий.
Я не ответил – что отвечать? Я и сам старался не смотреть в зеркало, откуда взирал слащавенький пижон.
– Мне пора. Вы остаётесь, – бросил я. Уроки танцев и политеса я посещал без их ведома.
У входа в зал столкнулся с баронессой, та сморгнула:
– Наместник? Я вас не признала.
Я невольно коснулся своей щеки. Она всматривалась в моё лицо, и это было даже более непривычно, чем гладкая кожа, по которой соскользнули пальцы.
– Сегодня большой день, – сказала она. – Не терпится увидеть вас в праздничном баркийском одеянии.
– Что? – не понял я.
– Ну, вы же, конечно, не забудете свои корни, наместник. Нас радует, что вы очарованы нашей культурой, но в диковинку было бы видеть вас на празднике в одежде серенидской знати. Это ни к месту.
– Береанно, ниа алана сена[7 - Береанно, ниа алана сена – с баркийского «Хорошо, моя прекрасная госпожа»], – выдал я.
Баронесса опёрлась о стену:
– Вы учите баркийский?
– Нет, Гартен учит.
Мы с пажом великолепно сработались. Он учился, обучая меня.
– Интересно, – она опустила глаза. – Доброго дня наместник.
Я исполнил нечто среднее между кивком и поклоном, что на языке знати означало "Удаляюсь, но ненадолго".
Ещё в первый день ребята притащили в мои покои сундук из баркийской повозки, но сегодня я впервые открыл его.
Словно назло Серениду все вещи были чёрными, серыми и коричневыми. Что из этого считается парадным я успел узнать из учебников Гартена. Да, я стал читать, оказывается, даже не забыл, как это делается.
Так что, на баронский бал я заявился в длинном коричневом камзоле с медными бляшками в два ряда от пояса и ниже, чёрных бриджах, серых чулках и коротких сапогах со шпорами.
Барон сидел с торца стола, баронесса – справа от него. Я, конечно же, по его кивку уселся на стул слева. На баркийскую одежду он и бровью не повёл. Хоть я и выделялся. Ведь гости разоделись один ярче другого. В глазах рябило от алого, золотистого, голубого, оранжевого…
Сам барон был в жёлто-золотом, баронесса в тёмно-красном.
Столы ломились от яств, правда, гости к ним не притрагивались. Я предположил, они боялись, барон их отравит. Странно было смотреть, как слуги уносили нетронутые блюда и приносили новые. А гости только переговаривались или произносили пышные речи, поднимая бокалы.
Позже мне объяснили, что это такая традиция: не есть на балах и торжественных встречах. Всё начиналось с обычая не начинать есть раньше хозяина, в то время как хозяина, да и всю знать, учили не набрасываться на еду, как с голодного края. В итоге, обычай перерос в состязание «кто кого переголодает», в конечном счёте, прикасаться к еде у всех на глазах стало считаться неприличным.
Боюсь, уже не вспомню, каков был повод для веселья, но тосты звучали однообразные. И тут я услышал своё имя:
– …Шозубринкаса прата-Завианаку, моего наместника, мою правую руку в любых трудных делах и начинаниях. За чужестранца, который обрёл здесь дом. Будь здоров! – он поднял бокал.
Я встал, взгляды устремились на меня, бокалы зазвенели, люди пили за моё здоровье. Было приятно и немного стыдно, я поспешно сел, чуть не расплескав на себя вино.
Позже начались танцы, и я не упускал шанса показать, чему научился. Рук, что кавалеру полагалось держать ладонями кверху, касались пальчики то одной, то другой прекрасной дамы. В жизни не видел столько красавиц!
Мы кружились в скромных серенидских миноях[8 - Миной – серенидский народный танец, которому свойственны монотонные покачивания партнёров навстречу друг другу и повороты с переходами на противоположные стороны.В медленном миное кавалер и дама соприкасаются лишь кончиками пальцев. В быстром поверхностями ладоней.], дамы по очереди переходили от одного кавалера к другому. Самым милым я шептал комплименты на баркийском, они опускали глаза, оголяли зубки.
Когда я решил взять перерыв и, отвернувшись к стене, набил рот вафлями – ну, смилуйтесь, уже живот урчал, зазвучали аккорды баркийского фортано[9 - Фортано – баркийский танец. Отличается резкими аккордами в начале каждого такта и "навязчивым" ритмом. Во время танца кавалер должен придерживать даму за талию и даже допускается соприкосновение одеждой. При этом присутствуют элементы «легкомысленных» движений спиной, а в некоторых версиях и бёдрами.]. Танца, неизвестно как попавшего в программу серенидских балов.
Он выделялся на фоне других танцев так же, как мой наряд выделялся на фоне серенидских. Или скорее, как серенидский наряд выделялся бы на фоне скучных баркийских.
В тот момент на меня смотрели даже слуги, забыв о подносах. От ругани в голос спас набитый рот, дожёвывая на ходу, я вернулся в ряды танцующих…
Вернулся и обомлел – на очереди в пару со мной была баронесса.
В этом танце кавалеру надлежало придерживать даму за талию и даже позволялось соприкасаться с ней одеждой. И вот моя ладонь коснулась её платья, и кожу обожгло. Я упёрся взглядом ей в плечо, но в красной ткани будто плясали языки пламени. Жар пошёл по руке, поднялся к шее.
Я старался не думать о ней, представлять, что рядом морщинистая мадам Ферта, учительница танцев. Но тщетно.
Ноги заплетались, я чувствовал удары сердца, но не ритм. Из движений выходили только монотонные покачивания, словно это не фортано, а серый миной. Я закусил губу и вовремя сделал поворот, хотя лучше бы не делал. Её лицо, её стан, её грация в одном движении пронеслись перед глазами.
Вдобавок я невольно обвёл взглядом зал, и с замиранием сердца отметил, что другие не танцевали. Мы двое были как актёры на сцене: одни в центре внимания.
Горячая волна хлынула к щекам. Я сощурился, чтобы не видеть её лица. Уверенный, в нём досада и разочарование.
Уйти. Сбежать и закрыться в покоях, дальше через окно, в лес, оттуда на юг, подальше отсюда. Хватит! Я слишком много на себя взял – я им не ровня. Вот только кому? Кто они, и чем смутили меня? Сегодня они поднимали бокалы за моё здоровье. Моё! Антута, ряженного разбойника. Это я их, несчастных, на бобах оставил. Я жулик и вор, а не какой-нибудь там Шозалинкас. Беру, что нравится, и общественное мнение меня не гложет.
Губы сами искривились в усмешке, я сделал следующий поворот, после чего притянул её к себе и закрутил в танце.
Разворот. Она оказалась ко мне спиной. Я помнил это движение и пошёл приставным шагом, она же шагала в такт, перекрещивая ноги. Я придержал её руку на весу, ещё разворот, и снова моя ладонь легла ей на талию, несколько па в сторону.
Слегка качнуться, отдалиться, шаг навстречу друг другу. Далее танец полагалось разнообразить "легкомысленными" движениями спиной и бёдрами. Начали. С правой лопатки симметрично. Для удобства я обхватил её талию обеими руками, она же держалась за мои плечи, пока движение не сменилось очередным поворотом…
Сложнейшие фигуры фортано давались играючи. Я наклонял её к полу, она перегибалась через мою руку. Я чувствовал её: её дыхание, когда она приближалась, её взгляд, когда отдалялась. Знал, куда она двинется, и как её повести. Мы двигались вместе, будто нас связывали невидимые нити. На других мне было плевать, взирал холодно и безразлично.
И вот на последних па мой взгляд упёрся в знакомый образ… чёрт возьми, барона!
Следом за фортано зазвучал очередной медленный миной. Я поклонился баронессе, она лишь наскоро кивнула мне и пропала из виду. Оставшийся вечер я сидел, желание танцевать пропало.
Случилось ли что-то? Трудно было сказать. Чем дольше я сидел и думал, тем больше казалось, что танец, он и есть танец, а странный взгляд барона адресовался вовсе не мне.
Под конец вечера я расслабился и, когда гости стали расходиться, занялся своей работой: раздал слугам указания, прошёлся по столовой и залу, ответил на пару вопросов усталых гостей.
В конце концов свечи погасли, столы были убраны, а коридоры пусты, и я направился в свои покои, еле волоча ноги от усталости. И тут меня остановил голос, который я ни с каким другим не мог бы спутать:
– Прата! Зайди ко мне!
Был бы я не такой уставший, сразу бы заподозрил неладное. Так спокойно барон разговаривал разве что с себе равными. На прислуге же вымещал недовольство, своё нормальное состояние по жизни.
Я направился к его двери и услышал за спиной в полумраке злобный шёпот:
– Ну, что, скажешь, собакин ты сын, в Баркии так принято? – барон впихнул меня в двери с такой силой, что я повалился на пол, вошёл сам и закрыл дверь.
– Клянусь вам, Ваша Милость, – я приподнялся, – в этом не было ничего личного.
– Ах… – барон задохнулся, всплеснул руками. – Ах, ты щенок! – лицо его исказилось усмешкой и злостью одновременно. – Так ты знаешь, в чём твоя вина!
Сглупил я, но включать дурака было уже поздно:
– Я не имел в виду… – вместо слов получился хрип, потому что его ступня прилетела мне под дых.
– Значит, виноват! Вот, что у тебя в голове, свинячий ты потрох, – свист в воздухе, удар палкой пришёлся мне по рёбрам. – Вот тебе, скотина! Будешь знать своё место.
Снова свист, удар обжёг спину между лопатками.
– Милорд! Я ни в чём перед вами не провинился! – заорал я.
Но барон дышал как бешеный пёс, палка снова засвистела. Я перекатился, увернулся от удара и дал дёру. Но барон встал в дверях.
– Что ж ты делаешь, скот позорный? Хочешь, чтобы весь замок узнал об этом? – он угрожающе выставил палку, но я перехватил её и спрятал за спину:
– Ваша Милость! Я ваш слуга, ваша опора! Верен вам, вашему дому, вашему имени, – тараторил я, что только лезло в голову.
– А не забыл об этом, когда танцевал?
– Милорд, там все танцевали! Мне выпала очередь. Я не мог отказать миледи.
– Отдай палку, мерзавец, я на тебе живого места не оставлю! Я тоже танцую фортано, и знаю, когда танцуют, а когда… – он замахнулся, я отпрыгнул.
– Я и танцевал!
– Не притворяйся! Ты не умеешь притворяться, я видел твою рожу, все видели. И что теперь порядочные люди об этом скажут?
"Порядочные люди промолчат. Что за мир! Зачем вообще танцевать фортано, если с ним связано столько проблем?" – подумал, но не сказал я.
Барон сел, но складка меж бровей не разгладилась, он кусал губы:
– Ты почему неженат до сих пор? – спросил он.
Холодок прокатился по спине.
– Я задал вопрос, ты оглох?
– Я слышал вас, милорд. Не знаю, что ответить, я на службе, не до того.
– Одно другому не мешает, – отмахнулся барон. – Тем более теперь ты просто обязан на ком-нибудь жениться или молва пойдёт. Парень молодой, ладный, хозяйственный, живёшь в моём доме и неженат. Это никуда не годится!
– Да почему?
– Не понял, ты возражаешь, что ли? Женишься, говорю, и как можно скорее!
