Роман Воронов "Икар"

Икар несколько смутился философским напором крестьянина:

– Ты не хочешь пойти со мной к Солнцу из желания оставить все как есть?

Землепашец надавил на плуг, и из-под стального клыка выползла наружу черная губа плодородного отвала:

– Мои предки жили так, и в этом бытии я не вижу ничего зазорного. Чтобы последовать за тобой, мне нужно увидеть, каков выйдет результат, если ты хочешь заставить меня прямо сейчас бросить плуг и поле и, нацепив крылья, отправиться к Солнцу, посеяв таким образом зерно новой жизни.

Икар, прекрасно понимая, к чему клонит его собеседник, только и развел руками:

– Солнце – это терра инкогнита для меня, Эльдорадо Кортеса, явь и мираж одновременно. Только прибыв туда, ты сможешь понять, как сажать искры в плазму, а дождавшись «урожая», познать вкус его.

На эти слова Землепашец усмехнулся:

– Перед посевом я нюхаю землю, так учил дед, и я боюсь, что сунув нос в солнечную пашню, я опалю волосы и ослепну раньше, чем увижу урожай. Я не пойду с тобой, тот, чье место определено заранее, должен обладать изрядной смелостью поменять его, мне такой подвиг не под силу.

Икар понимающе покивал головой и снял с прутика рыбешку:

– Это тебе.

– Я не ем рыбу, – Землепашец поморщился.

– Это не еда, это символ, – улыбнулся Икар.

– Символ чего?

– Нашего знакомства, напоминающего ловлю на живца и хоть и короткого, но общего пути, – в голосе молодого человека проскользнуло разочарование.

– Не люблю оставаться в долгу, – проворчал крестьянин и полез в карман. На свет Божий он выудил горстку пшеничных зерен.

– Все твои закрома? – рассмеялся Икар.

– Теперь твои, – Землепашец раскрыл ладонь.

– Спасибо, брат, – сказал Икар и, пересчитал зерна. – Десять, так и должно быть.

– Что должно? – удивился крестьянин, непонимающе глядя на странного собеседника.

– Не важно, хорошего сева, – снова рассмеялся Икар и, спрыгнув с пашни на нескошенную траву, засеменил прочь.

Глава 3. Икар и третий апостол

Сначала Икар услышал приглушенный лязг железа, затем сквозь листву стали пробиваться возбужденные крики людей и уже когда до путника окончательно дошло, что где-то неподалеку происходит вооруженная стычка, явственно прозвучал визгливый голос рожка, призывающего на помощь, после чего две стрелы срезали ветки ясеня над его головой. Икар резко свернул вправо с лесной тропинки, стараясь двигаться так, чтобы шум боя тревожил левое ухо, но продираясь через ореховые заросли, он запутался с направлением, запаниковал, а минутой спустя раздался еще один призывный рог, прямо перед ним, и лес неожиданно успокоился. Все произошло столь быстро, что Икар не глядя ступил на сухую ветку, выдавшую его положение треском, словно оружейная прислуга переборщила с порохом и бомбарда изрыгнула из чугунного чрева ядро вместе с невообразимым снопом искр и громоподобным раскатом. Юноша замер с поднятой ногой, прислушиваясь к последствиям своей беспечности. Три минуты спустя, когда согнутое левое колено затекло настолько, что удерживать его в подобном положении начала отказываться четырехглавая мышца бедра, очнулась сойка, за ней включились клесты, и уже через мгновение лес ожил общим многоголосьем своего пернатого населения.

Икар облегченно опустил ногу, выдохнул и… услышал впереди:

– Если ты друг, выходи на свет, если нет, сделай три шага назад и уходи с миром.

– Я друг, – поспешил уверить невидимого обладателя грозного голоса юноша. – Меня зовут Икар.

И испуганный путник, осторожно раздвинув ветви бузины, вышел на лесную поляну. Его взору открылась типичная картина небольшого, но кровопролитного сражения; в центре открытого места, через которое проходила тропинка, лежало поваленное, и судя по всему, не ветром, раскидистое дерево. На стволе дуба, а это был именно дуб, восседал рыцарь в доспехах, внимательно разглядывающий собственный щит на предмет повреждений, вокруг него в самых неудобных позах застыли солдаты, затеявшие засаду, все они были мертвы.

– Чистая работа, не правда ли? – гордо хмыкнули из-под забрала, указав железным пальцем на тела несчастных.

– Да, сэр, – ответил озадаченный Икар. – Вы только что умертвили… – юноша пошевелил губами: – полдюжины душ.

– Душа бессмертна, – рявкнул Солдат и поднял забрало. – А это… – он кивнул на тела нападавших: – Им просто не повезло.

– Не повезло встретить более сокрушающий меч, чем их оружие? – насмешливо произнес Икар.

– Они солдаты, как и я, – воин отстегнул ремни и снял шлем.

Перед Икаром был скорее его ровесник, нежели человек старше по возрасту, но длинные прямые волосы его были седы, а глаза тлели, как лучина, а не блестели, как полагается очам в молодые годы. Икар не без опаски приблизился к Солдату, все время поглядывая на тяжелый меч, забрызганный горячей, еще не запекшейся кровью.

– Не согласится ли бесстрашный воин составить мне компанию в путешествии на Солнце? Уставший от боев, ран, лишений и злобы в сердце наверняка захочет снять тесные доспехи и примерить невесомые одежды Света.

Стерев пот со лба пучком травы, Солдат задрал голову вверх:

– Солнечный воин, коли там царит мир и никто не помышляет о распрях, скорее пародия на солдата, лубок, подделка, дешевая театральная декорация, меч из дерева, а его удары имитируют за кулисами вооруженные кастрюлями статисты. Стать в строй с таковыми, плечом к плечу мне не хочется совсем, это позор для рыцаря, падение статуса, бесславная сдача бастиона, сожжение мужественности у позорного столба.

Икар, дав бравому вояке отдышаться, улыбнулся:

– Смена разящей стали на животворящее пламя, где же здесь стыд, падение и сожжение? Солдат живет мечтой о силе, разве не так? Там, на Солнце, ты обретешь силу огня, но не превращающего в угли и пожирающего на своем пути все и вся без разбора, а несущего Свет и Любовь.

Рыцарь молча потянулся к ближайшему поверженному им врагу и резким движением оторвал клок кожаной куртки, торчащей из-под кольчуги, после чего положил меч на колени и начал стирать с него кровь.

– Как мне убедить тебя? – заторопился Икар, раздраженный безразличием занятого своим делом Солдата.

Ратных дел мастер поднял на юношу усталые глаза:

– Тот огонь, что ведом мне, смертоносен, его безудержная сила, заключенная в мелкие серые гранулы, отправляет тяжелые каменные ядра в противника, без разбора дробя кости, его языки, накрепко связанные со смолой, беспощадно пожирают плоть, будучи излитыми на головы осаждающих, его жар выпаривает глаза несчастных, когда стеной до небес наваливается на их убежища. Мне знакомы мощь и величие огня, отправиться на Солнце – что самовольно забраться в жерло мортиры, заменив своей задницей пыж.

Икар расхохотался, живо представив себе эту картину:

– Возможно и так, но солнечные доспехи изменят понятия земного вояки на осознания Воина Света. Стрелы в руках твоих обретут скорость солнечного ветра и точность прохождения сквозь игольное ушко. Их энергия – жизнь и просвещение через опыт и преодоление.

– Друг мой, – совсем по-отечески, несмотря на равенство возрастов, обратился рыцарь к Икару, – доводилось ли тебе хоть раз оказаться в пустыне? Свет солнца, о котором бредишь ты, превознося его качества, несет в тех местах смерть и отупение, через медленный ее приход посредством обезвоживания. Я осквернил эту землю кровью многих людей, достойных и не очень, коварных соперников и благородных врагов, тех, кто заслуживал смерти семикратно и тех, кто ни в чем не был повинен. Крест могильный давно ждет моего тела, ибо меч, что пронзит меня, уже выкован и пребывает в умелых руках.

Солдат закончил со своим оружием и принялся изучать вмятины на щите, не забывая беседовать с Икаром:

– Не будет ли выглядеть экспедиция на Солнце как побег? Воин, покинувший ратное поле, трус, а я не хочу прослыть таковым, и посему мой ответ тебе – нет.

Икар грустно посмотрел на ивовую ветку с рыбой и нащупал в кармане горстку пшеничных зерен, подарок Землепашца:

– Сердце солдата отвердевает и становится подобно броне, защищающей тело, оно становится нечувствительным к чужой боли тем сильнее, чем чаще испытывает ее само, сердечное пламя застывает ледяным языком, ибо воин хоронит братьев по оружию быстрее, нежели успевает узнать имена новобранцев. Солнце растопит этот лед, вернет чувствительность, и сердце твое воспылает заново.

Рыцарь, определив самую крупную вмятину, положил щит на камень и стал топтать его железным башмаком. Убедившись, что плоскость более-менее выпрямилась, он повернулся к Икару:

– Все, как ты выразился, пылающие сердца, коих мне довелось знать, лезли на стены впереди первых и подставляли свои тела, когда не оставалось целых щитов, дабы прикрыть товарищей, все до единого лежат в сырой земле. Воин должен, а вернее, обязан иметь вместо сердца кусок скалы, только в этом случае у него есть шансы прожить больше тридцати лет. Там, куда ты зовешь меня, пребывают самые беззащитные существа, готовые подставить под удар обе щеки. Встать в их ряды – обладать непостижимым мужеством и невиданной отвагой.

Солдат ловко подхватил лежащий на траве меч и сделал несколько эффектных выпадов, напоследок аккуратно срезав синюю головку полевого цветка:

– Таких качеств у меня нет, я страшусь каждый раз нового боя, а в конце благодарю Всевышнего за то, что остался жив. От того-то ставлю клепки на щит и точу без устали меч, а не цепляю на спину крылья, ведь для полета мне придется избавиться от оружия и доспехов.

– Так в этом весь смысл! – вспыхнул Икар. – Начать новую жизнь – отказаться от атрибутов старой, устал бояться – не бойся.

Солдат, поддавшись порыву, отложил в сторону щит и меч, отстегнул нагрудник, сбросил налокотники и поножи. Солнце осветило его сильное, но бледное, измученное тело, покрытое паутиной шрамов. Рыцарь на секунду задумался, а затем резко сказал:

– Нет, Миру не стоит «любоваться» такой картиной, – и нацепил свое железо обратно. – Отправляйся один, чистый и непорочный сознанием и деяниями. Слишком много света там, на Солнце, для таких, как я. Мне удобно прятать глаза под забралом здесь, на Земле, а Солнце просто растопит сталь, и спрятаться мне будет негде.

Икар понимающе покивал головой, снял с ветки одну рыбу и достал зернышко.

Рыцарь горько усмехнулся:

– Слишком щедрое угощение.

Икар улыбнулся в ответ:

– Сохрани зерно, оно – символ Истины, пусть и малой, но ради которой ты идешь на смерть.

– А если нет в войне правды, – возразил Солдат, – правды с моей стороны и гонит в бой чужая воля?

– Тогда рыба напомнит тебе об изворотливости скользкого ума, что, оставшись вне океана Истины, протухает до зловония.

Они обнялись как братья, и Икар продолжил свой путь по лесной тропинке, оставив за спиной озадаченного встречей Солдата.

Глава 4. Икар и четвертый апостол

Красно-коричневая бесформенная масса, стоило ему коснуться мягких, влажных ее боков, начинала дрожать, извиваться, изгибаться и даже, как казалось Гончару, стонать, но не сопротивляться, и ее податливое тело постепенно обретало форму; какой ей быть, он еще не знал, сейчас, в начале пути, рождалась только заготовка, объем, степень стройности и изящества. Мастеру требовалось время, чтобы решить, мысленно осязать и увидеть, где и как пойдет изгиб, каков будет радиус, задающий выпуклость, и сколько галтелей чудесным ожерельем украсят горлышко, нет-нет, конечно же, шею будущей вазы. Пальцы ремесленника слегка подрагивали, но тем не менее оставались сильными и требовательными, глина, вечная его любовь, превращалась тогда в безропотную наложницу и позволяла, позволяла, позволяла, а он не спрашивал и делал с ней все, что хотел.

Попади в раннем детстве ему в руки музыкальный инструмент, наверняка нынешний гончар стал бы великим музыкантом; длинные, тонкие и невероятно цепкие пальцы способны были с легкостью освоить любой струнный, и приструнить всякий клавишный инструмент. Но мальчику суждено было родиться в семье гончара, и судьба ждала его возле печи и за кругом, в окружении мешков, заполненных глиной. Однако внутренняя тяга к музыке и врожденный слух не оставляли мастера ни на секунду, за работой он постоянно мурлыкал под нос, иногда завывая оперной дивой или срываясь на визгливый фальцет субтильного юноши-идола, и тогда заготовка под неловким движением ломала стройный позвоночник, вмиг возвращаясь в бесформенное ничто.

Едва Гончар в это дождливое, неласковое утро принялся замешивать розовую глину, одновременно соображая, во что превратить хлюпающую под руками массу (заказов давненько не поступало), как дверь мастерской скрипнула и внутрь опасливо протиснулся молодой человек приятной, по мнению хозяина, внешности.

– Здравствуйте, – сказал он негромко. – Я Икар.

Гончар приветливо кивнул в ответ, старательно пытаясь припомнить этого заказчика, незнакомого ему на лицо.

– Ты что-то хотел? – наконец уступил мастер своей никудышней памяти после долгой паузы. Гость, с секунду помявшись у порога, ответил:

– Да, идем со мной к Солнцу.

Глаза у Гончара удивленно округлились. Несомненно, он был о себе высокого мнения, гончарный круг, говаривал хозяин мастерской в кругу старых дружков за кружкой темного пива, подобен Вселенной, ибо, когда раскручиваю его, запускаю ход Времени. Собутыльники хохотали и кричали на все заведение:

– Уж не возомнил ли ты себя Создателем?

На что раскрасневшийся от возмущения или спиртного гончар возражал:

– В некоторой степени, господа, ведь из подручной глины создаю проявленную форму мира.

Товарищи по столику переходили на откровенный гогот, да так, что вышибалы выводили компанию наружу, но при этом все были довольны.

– Там имеется жар для обжига, – профессиональным языком начал мастер, – и не понадобится печь, но вряд ли на Солнце найдется глина. Да и чаши, вазы, горшки и кувшины, все то, что делаю я, предназначается для хранения воды, которая уж точно на Солнце в дефиците.

Он, довольный собой, покрутил густые усы, поглядывая на посетителя – что, мол, скажешь.

Икар не растерялся:

– Рыбак тоже сетовал на ее отсутствие, но как знать, возможно, Солнце – это один огромный океан Света.

– Океан огня, но не воды, – коротко заметил Гончар, примериваясь, какое количество глины взять на круг.

Молодой человек не собирался сдаваться:

– Быть может, земной мастер, ваявший творения из глины, сподобится, обернувшись Солнечным Гончаром, на создание амфор, хранящих пылающую жидкость.

Гончар со все возрастающим изумлением уставился на гостя:

– То есть, удерживать плазму? Нет, Икар, Бог вылепил Человека из глины, чтобы Человек попробовал создать что-то из нее же. Если и есть на Солнце гончар, то Бог сотворил его из Света.

Икар лучезарно улыбнулся:

– А не думал ли ты, что мы все из света, только для земного существования облеплены глиной, и по прибытии на Солнце нужно просто снять ненужные одежды.

Гончар встал из-за круга и, подойдя к полке с утварью, взял в руки изящной формы кувшин:

– Как думаешь, Икар, потребуется ли посреди океана эта вещица для воды, когда кругом одна вода? Ты зовешь меня в Океан Света делать амфоры для Света, но кто из обитателей Солнца пожелает удерживать Солнце взаперти?

Гончар поставил кувшин на место, но снял стоящую по соседству миску и предложил Икару зачерпнуть ею воздух, чтобы потом как-нибудь вдохнуть из нее:

– Это бессмысленная ноша, обременение, оковы, возможно, прекрасные, но ненужные, как и ваяющий их Солнечный Гончар.

– Амфора – это аллегория, – Икар пошарил взглядом по полкам, хранящим многочисленные изделия мастера. – Там ты сможешь создавать любые, самые смелые и неожиданные формы, ведь в твоих руках будет не глина, а солнечная материя.

– Мой друг, – Гончар снова вернулся к своему рабочему месту, – Солнце мне представляется как пространство, не обремененное лишними формами, кроме единой сферы, излучающей Свет. Это место Свободы, а оно не требует улучшений, ибо совершенно. Свобода прекрасна сама по себе, в своей простоте и отказе от излишеств в искривлении или намеренном заполнении самое себя, как пространства. Небо радует глаз, когда оно исполнено исключительно синевой, всякое, даже не великое облако или намек на тучу, уже навевают тревогу и грусть или, как минимум, вызывают беспокойство.

Полагаю, в солнечных жилищах нет даже солнечной мебели, чтобы выставить на ней солнечные вазы.