Елена Храмцова "Два в одном"

– Только Федот у нас ещё бодряком держится, надежды не теряет, пытается его растормошить. То тяпку али грабли под ноги подсунет, то ящик на дороге поставит, – так он, как запнётся или по башке черенком тяпки получит, вроде начнёт хоть прибирать во дворе-то. Да только такого вот запала хватает ненадолго, глядишь, часа через два – опять сидит на завалинке, да покуривает, беспутный.

Печальные сетования Степана подтвердили первоначальную догадку Акакия про неважное житьё соседа, ему было искренне жаль Степанко. Тем не менее, говорливость нового знакомого успокаивала. Было видно, что они с Федотом, как это ни странно для домового и дворового, живут довольно дружно, и, похоже, давно на много раз переговорили все темы. Акакий стал благодарным слушателем для Степанко, и тот радовался возможности пожалобиться новому собеседнику на своё бестолковое семейство. Акакию достаточно было время от времени лишь неодобрительно качать головой и понимающе поддакивать, впитывая информацию о нынешнем времени и пытаясь разобраться, что здесь к чему.

Слушая мерную речь соседа и потихоньку прихлёбывая горячий чай из щербатой старой чашки, – а других в этом доме, похоже, и не водилось, – Акакий постепенно расслабился и начал чувствовать себя почти в порядке. По-хорошему, конечно, надо было бы попросить Степана больше рассказать о его нынешних хозяевах и их странном доме, да только вставить хоть слово в журчащую неторопливым, но беспрерывным ручьём, речь соседа случая не представлялось. И потому он просто решил дать себе возможность немного передохнуть от нервных потрясений, не торопясь и ни о чём особенно не думая.

Впрочем, ждать пришлось недолго.

– Ой, да что же это я, всё о своих, да о своих… – спохватился вдруг Степанко. – Ты ж не за россказнями про моё житьё-бытьё пришёл, тебе про своих узнать надобно. Ну, слушай. Только сразу скажу: спустя столь годков-то тяжело тебе будет, непривычно. Но ты потерпи, не серчай шибко, с ходу не разобравшись, не гневайся.  Вот узнаёшь побольше о том, какая нынче жизнь-то у людишек, и поймёшь всё. Как есть правду говорю, твои ещё ничего, хоть и «дачники». Один старшой чего стоит, – добрый, работящий, – из бывше-деревенских вышел, с «руками». Он сам в одиночку эту домину-то отгрохал, одно что в городе большую часть жизни прожил. Дочки беспутые, конечно, – полухмыкнул-полукрякнул Степанко, –  городские, что с них возьмёшь. Но и они не безнадёжны, верь моему чутью. Уж я навидался за последнюю сотню лет-то. Присмотрись хорошенько, не руби сплеча, Акаша, – насолить всегда успеешь.

Федот в это время дул на чай в блюдце, собираясь отпить, и искоса глянул на Акакия, – мол, видишь, прав я был, зря ты горячился. Акакий нахмурился.

– Я, конечно, многого не знаю, – начал он, – но и ты мне скажи. Как же тогда этот бывшедеревенский дом-то без печи умудрился отгрохать? На кой ляд он ему, хоть большой, хоть маленький, без печи-то?.. – Акакий поневоле опять начал заводиться.

Степанко неожиданно сконфузился, смущённо крякнул.

– Ну тут такое дело… Нынче многие городские не хотят с печью и дровами возиться. Особенно, ежели не так уж и часто приезжают. Тут пол-участков такие, вон Федот не даст соврать. Еду готовить нынче печь без надобности, – на плите да в микроволновке больше сподабливаются, быстрее да проще, «блага современности», тудыть-растудыть их. А для тепла кто отопительную систему масляную поставил, а кто и вообще, как твои вон, только электричеством и греются.

– Лепестричеством?.. – нахмурился Акакий.

– Электричеством, ох и дремучий ты дед, – не удержавшись поддел его, впрочем, по-прежнему беззлобно, Федот. Не забыв, правда, при этом на всякий случай вместе с блюдцем отодвинуться подальше  от края стола, чтоб Акакий, если вдруг будет иметь такое намерение, до него не дотянулся.

Но посуровевший Степанко сразу строго осадил дворового:

– А ну давай без этого, Федотко. Не видишь, что ли, что Акакий итак весь в раздраенных чувствах, зачем ещё сильней воду мутишь? Разберётся, не лыком шит!..

– В общем, – продолжил он, – твои в доме печь ставить не захотели. Масляные обогреватели тоже тянуть не стали, – сложно это, да и котёл чем-то топить надо. Грязь да сажа опять же, как и от печи…

Видя, как глаза Акакия гневно расширяются, Степанко поспешил продолжить:

– Ну да, да, тоже мне чистоплюйки выискались! Дак что поделать, сейчас каждый первый такой, куда деваться. Так вот. Твои придумали тёплые полы положить, которые от электричества питаются. Конечно, тепла от них кот наплакал. По весне-осени с ними, этими полами включёнными и живут, им хватает. А зимой они сюда всё одно не заглядывают, потому и не надобно им большего. Вот так-то, мил друг Акакьюшка, вот так-то… – закончил он и вздохнул.

Ошеломленный Акакий сидел, с трудом пытаясь понять и принять сказанное Степаном. У него было полное ощущение, что его только что саданули, что есть мочи, обухом по голове. В последней услышанное все никак не хотелось укладываться в цельную картину. Дом. Без печи. Зимой. Не живут. Но это они, хозяева его дома, ещё «ничего». Что-о-о-о-о?…

Степан, видя, что Акакий полностью ошеломлён и обескуражен, проговорил:

– Да ты хлебай чай-то, прихлёбывай. Он на травках, успокаивает. Поможет голову на место поставить и мысли в порядок привести. Ничего, обвыкнешься. Холодно, конечно, хм, – опять прикрякнул он, – зимой, но ничего не попишешь. Жизнь у нас нынче такая… …неказистая. Зато воздух чистый, и дерево кругом, не то что их «каменные джунгли», как они сами свои города называют. Поймёшь ещё, что это не самый худший вариант, – неторопливо увещевал он не то себя, не то пребывающего в ступоре Акакия.

– Мои изредка зимой все ж таки наведываются, так что коль увидишь дымок из трубы, приходи без стеснения ежели чего, жизненным теплом погреться. Тяжело поначалу зимовать будет с непривычки, да и выдирать себя из дому, конечно, тоже. Ну да потом легче пойдёт, уж я-то знаю… – со вздохом закончил Степанко.

Глава 5. Непутёвая

Вконец измученный Акакий попрощался со своими новыми гостеприимными знакомыми, пообещав непременно наведываться в гости. Он чувствовал себя полностью опустошённым, от услышанного голова шла кругом. Вот так новости! Значит, ныне он не домовой, а… садовой? Садовый? Дачный? Тьфу ты ну ты!.. Бред какой-то.

Повесив голову и глядя исключительно под ноги, он устало брёл в сторону тянувшего к себе дома, горестно прикидывая, где бы ему обосноваться. За печкой, коль печи нет, не поселишься, а пристроиться где-то надо бы. Там уж и разбираться не спеша, что к чему, можно. Похоже, что он тут надолго.

Хозяюшка уже усыпила малютку и суетилась на веранде, что-то тихонько напевая себе под нос. Акакий вскарабкался на второй этаж и тихонько, совершенно обессилев, изнеможённо притулился под лесенкой. Уходить от дома было непросто, силы требовало немало, а после долгого сна да в его состоянии это было и вовсе тяжко. Он хмуро сидел, прислонившись к лестничной основе, и исподлобья наблюдал за молодухой.

Та открыла высокий гладкий белый ящик. Это оказался вместительный шкаф, светящийся изнутри. «Удобно, однако!» – горько скривившись, хмыкнул Акакий.

Хозяйка достала из шкафа большую полностью прозрачную глубокую миску, в которой было видно несколько кусков уже готовой курицы и гречневой каши, а также стеклянный кувшин с водой. Поставила на стол. Никогда раньше Акакию еще не доводилось видеть прозрачного стекла такой чистоты! Но судя по небрежности, с которой управлялась молодуха с обеденной утварью, в нынешнем мире такая посуда была делом вполне привычным.

Акакий вдруг заметил, что кувшин стремительно отпотевает, как будто наполненный ледяной колодезной водой в жаркий день. Огорошено подумал: «Это что же, теперь такие передвижные погреба для хранения продуктов делают, что холод внутри себя сохраняют? Чудеса, да и только…».

Хозяйка взяла из навесного шкафа тарелку и переложила на неё из большой миски немного еды, после чего поставила тарелку в другой небольшой шкафчик с тёмной прозрачной дверцей, стоящий на столе, и повернула какую-то ручку на его передней панели, – шкафчик начал издавать непривычный гул. Молодуху это нисколько не смутило. Она, не торопясь, убрала в белый шкаф обратно стеклянную миску и достала оттуда странного вида прозрачный мешок с овощи, которые на поверку оказались огурцами. Помыла пару штук из рукомойника, и начала кромсать в другую стеклянную миску, поменьше первой, продолжая мурлыкать себе под нос какую-то мелодию. Закончив нарезать огурцы, она посмотрела в тарелку и задумчиво сказала сама себе:

– Лук с укропчиком, конечно, было бы неплохо ещё нарвать… Ой, лень. Ладно, в другой раз схожу, и так сойдёт! – и, посолив, хозяйка начала размешивать получившийся салат.

Акакий сердито насупился и едко пробормотал: «Лень ей до грядки с зеленью дойти, вот здрасте-пожалста! О младенчике подумала бы, коль себе лениво, непутёвая!».

Молодуха неожиданно замерла, словно прислушиваясь, рука с ложкой зависла над салатницей…

– Хотя…  – внезапно произнесла она, – что это я… Нам с Агаткой витаминчики совсем не помешают, –  и, отложив ложку, решительным быстрым шагом направилась вниз по лестнице, чуть не сбив сидящего у неё на пути, едва успевшего отодвинуться в сторону, домового.

Озадаченный Акакий, не веря себе, в изумлении округлил глаза: «Уж ты, ну ж ты! А непутёха-то слышит! Да как хорошо слышит-то, вот это да! Обычно столько сил вложить нужно, чтоб достучаться, да не один-два раза, а тут… у меня ж и сил-то не осталось вовсе, не собирался даже внушать-то, скорее про себя размышлял, а тут вон оно как!». Новость изрядно его приободрила.

Хотя внутри и копошился червячок сомнения, – «Ну а вдруг просто совпало, мало ли? – Акакий всё же воспрянул духом, – Может, и впрямь, не всё так плохо, как кажется?».

«А младенчик-то, оказывается, девчушка! Агата, Агатушка… добрая, хорошая, значит. Замечательное имя. Ну и славно…», – немного повеселев, подытожил он про себя.

И всё же, несмотря на все ошеломляющие открытия сегодняшнего дня, долго отдыхать было недосуг. Надо было собраться с силами и найти для себя укромное место. Не продолжать же сидеть прямо посередь дороги! Видеть, может, и не увидят, а вот запнуться вполне себе могут. Получить случайный пинок, а то и быть придавленным ненароком Акакию совсем бы не хотелось. Да и вопросы после таких падений на ровном месте всегда возникают, а это их братии ни к чему.

Акакий огляделся. В целом, под лесенкой, к которой он обессиленно притулился, было не так уж плохо. Сама лестница была добротной, деревянной, и грела душу своим добрым лесным теплом. Это тебе не серые холодные камни в нижней части нынешнего дома. Пространство под лестницей, правда, было заставлено какими-то шуршащими мешками, в которых стопками лежала разная одежда, постельное бельё и прочее. Но с другой стороны, одёжа в мешках была аккуратно сложенной, чистой и пахла приятной свежестью, а само добро было занавешено красивым тюлем, стыдливо прикрывавшим заставленный угол. До уютных палатей за печкой, конечно, этому убежищу было далече, но оно хотя бы не вызывало такой брезгливости, как пыльный и заставленный всякой старой всячиной угол на крыльце соседа, где немногим ранее он пил чай.  К тому же здесь был отличный обзор. С этого места он видел всю веранду, большую комнату через открытую дверь и даже, если подняться чуть выше по лестнице, двор перед домом через окно. А поскольку веранду, судя по всему, использовали как столовую, то именно здесь и должна больше всего кипеть жизнь те в моменты, когда хозяева дома приезжают погостить на свежий воздух. «Решено, размещусь, покамест, здесь», – кивнул сам себе Акакий, и передвинулся чуть глубже под лестницу, за тюль.

Тем временем на столе что-то звякнуло и привлекло внимание Акакия. Хозяйка в этот момент уже поднималась по лесенке обратно на веранду, держа в руках пучок свежей зелени.

– Ой, перегрела! – с досадой произнесла хозяйка и достала старенькой обтрёпанной прихваткой из шкафчика со стеклянной дверцей пышущую жаром тарелку.

«Ого! Чего напридумывали… Самонагревающаяся еда, холодящий ящик… Красота, да и только… живи не хочу», – в очередной раз поразился Акакий, – «и чего им здесь не живётся, не понимаю, с этакими-то удобствами…». Досада и обида оттого, что в обычных домах и в деревнях люди теперь больше не живут, всё не проходила. Он вдруг понял, что ошарашенный новостями, много чего забыл спросить у Степана. Хотя бы то, как они зарабатывают себе на жизнь, и где берут пропитание, коль на всём участке всего-то пара гряд, до которых им даже «сходить лень», и никакой живности. Не в холодильном же ящике они сами собой появляются! Это только в человеческих сказках скатерть-самобранка бывает, а в настоящей жизни-то такого быть не может. «Хотя… кто их знает. Может быть, уже и ларец-самоварец изобрели?»,– хмыкнул он про себя.

Хозяйка принялась было за обед, если это был он, как вдруг послышалась странная звонкая мелодия откуда-то рядом со столом. Она отложила в сторону вилку, взяла небольшой чёрный брусочек, прижала его к уху и щеке и произнесла «Алло!». Акакий навострил уши, прислушиваясь.

Судя по репликам, которые произносила молодуха, выходило, что она с кем-то разговаривает, но с кем-то невидимым, и, похоже, сердилась на своего собеседника. Акакий, как ни прислушивался, понять из этого разговора ничего не смог. Несколько раз прозвучали какие-то неизвестные слова, навроде «кипиай», «конверсии», «си-эрэм» и «показатели». Кто там кому и что показывал, было непонятно. Но, видимо, показывал из рук вон плохо, так как «эффективность эрка снижалась», а что-то даже «падало».

– Хорошо, перезвони, когда проверишь, – наконец, со вздохом произнесла хозяйка и отложила звонилку в сторону. Расстроенно попробовав остывшую гречневую кашу, недовольно скривилась и отправила тарелку опять в темный нагревательный шкафчик, – тот с готовностью снова загудел.

«Ага, видать, это и есть ейная работа, с которой могут позвонить! – догадался Акакий, вспомнив слова Федота, – Чудно-о-о-о…» – протянул он и, устроившись поудобнее, окончательно вымотанный, прикрыл глаза, чтобы отдохнуть и восстановить силы.

Глава 6. Новое семейство Акакия

Когда немного пришедший в себя Акакий открыл глаза, вечерело. В «его» доме уже было не так жарко, через раскрытые настежь окна тянуло лёгкой прохладой.

Молодуха сидела в комнате и играла с лежащей рядом с ней на мягкой скамье дочуркой, изображая, будто бы игрушка в её руках летает. Маленькая Агатка довольно гулила. Игрушка в руках мамочки, как неожиданно обнаружил Акакий, оказалась не лоскутной куклой, а голубой коровой с крыльями. Ко всему в придачу, в какой-то момент молодуха потянула корову за хвост, вытащив его из основания почти на ладонь, и вдруг откуда-то из недр игрушки послышалась красивая звенящая мелодия, сотканная будто бы из множества тонких сладкоголосых колокольчиков.

«Ничего себе, игрухи детячьи-то нонче!» – ахнул Акакий от изумления, – «Интересно, а настоящие коровы-то у них ещё похожи на прежних, али как эта игруха, – уже тоже голубые да с крылами?..».

Музыкальное представление прервал странный шум рядом с домом. Вытянув шею и поднявшись на цыпочки, Акакий глянул через окно. На поляну перед домом с гулким рёвом само собой заезжает нечто непонятной формы на четырёх широких колёсах.

– Агатка, смотри-ка, наш папа приехал! – услышал он радостный возглас хозяйки.

Из безлошадной повозки тем временем вышел высокий худощавый мужчина примерно тех же лет, что и хозяйка. Достал из задней откидывающейся части повозки две большие бесформенные белые сумки, по внешнему виду и шуршащему звуку такие же, как те мешки, что были под лестницей. Сквозь просвечивающие стенки было видно, что внутри лежит множество разной снеди.

Отец маленькой Агатки, улыбаясь, поднимался по лестнице навстречу жене, встречающей его с дочкой на руках.

– Здравствуйте, мои родные! – произнёс он и нежно поцеловал жену в щеку, а дочку в крошечный лоб.

– Здравствуй, солнышко! – прозвучало в ответ.

Помыв руки, «солнышко» забрал у жены дочурку. Хозяйка тем временем начала разбирать всё то, что принёс её муж. Чего там только не было! Яйца на каком-то коричнево-сером волокнистом, явно специально для этого сделанном, поддоне. Неправдоподобно розовая колбаса в оплётке, такая ровная и красивая, что было очевидно, – не домашнего производства. Множество небольших стеклянных банок с цветным содержимым внутри. Круглый чёрный хлеб был почти обычным, кроме того, что он лежал опять же в шуршащем прозрачном мешке, как, впрочем, многое другое, – например, свежие огурцы и наливные яблоки. И те и другие были просто невозможного, по мнению Акакия, размера. Кроме того, на стол были выложены и какие-то странные небольшие непрозрачные прямоугольные мешки, упругие и надутые с чем-то жидким, судя по звукам, внутри.

– Здорово, что догадался купить квас, по такой жаре будет очень в тему! – услышал Акакий возглас молодухи, – О, ты и борщик купил, какой молодец! Давай им и поужинаем тогда, – сказала она, держа в руках одну из банок.

Растерянный Акакий не поверил своим ушам. «Квас купил? Борщ?! Да как же это? Что ж это за хозяйка, чей муж заместо домашнего борща чужой покупает? А огурцы? Зачем же покупать, коль земля есть, и всё вырастить можно…  Ох-хо-хо… Всё с ног на голову перевернулось! И впрямь интересно, сколько же я всё ж таки проспал?».

Устав от переживаний, Акакий снова поглубже зарылся под лестницу. Философски подытожив «утро вечера мудренее», решил, что на сегодня день закончен, и он вполне может себе позволить передохнуть, несмотря на вертящуюся вредной мушкой в голове мысль, – «а то же не отдохнул за век другой забытья-то, бедолажечка».

***

Петро заканчивал белить печь в их крохотном, но новёхоньком, только из-под топора, доме. Марьюшка стояла рядом, любуясь мужем за работой. Она была на сносях и стоять было уже тяжеловато, но ей очень нравилось наблюдать за ловкими, отточенными движениями увлеченного своим делом Петра.

Они были совсем молодой, но ладной парой. Зажиточные родители Петра так и не приняли Марьюшку, – мол, нищая бесприданница-приживалка без роду, без племени не чета их семейству, – но, хоть и не одобряли выбор своёго младшего сына, и потратили немало сил, пытаясь наставить того на путь истинный, всё же, не сумев перебороть его упрямство, со временем перестали вставлять палки в колёса и оставили молодых в покое.

Отец и вовсе махнул рукой, сказав «живи как знаешь», и опосля, как подостыл, даже сподобился вместе со старшими сыновьями помочь младшему за лето поставить сруб и крышу. Сложно сказать, что им двигало больше, – то ли любовь к сыну, то ли нежелание, чтобы тот приводил сноху в его дом под одну крышу с любимой, но не отличавшейся излишней терпимостью женой, – так или иначе, дом у молодых к осени был почти закончен. Конечно, создавать уют им ещё предстояло долго, но они были очень рады тому, что могли жить и хозяйствовать самостоятельно. Особенно была счастлива Марьюшка, которая рано осталась сиротой, и с малолетства чувствовала себя ненужным лишним ртом в и так немаленькой семье своей дальней родственницы. Год назад она и представить себе не могла, что совсем скоро у неё и её любимого Петеньки будет собственный дом, и уж особенно после знакомства с его маменькой, которая с первого взгляда взъелась на неё и искренне считала, что Марья приворожила его каким-то зельем от местной деревенской бабки-травницы.

После неудачного знакомства с семейством милого, Марьюшка очень боялась, что Пётр и вовсе бросит её, послушав отца с матерью. Но тот, обычно такой нежный и покладистый с ней, вдруг с родичами как дикий конь встал на дыбы и наотрез отказался слушать какие-либо доводы супротив своей суженной, прямо и жёстко высказав: «Коли не принимаете её, то и мне в вашем доме больше делать нечего! Значит, землянку вырою и в ней будем жить, но Марью свою не оставлю». И в самом деле ушёл ведь. Выбрал место посуше на берегу старого пересохшего русла когда-то изменившей своё течение реки, углубил образованный водой навес и укрепил его балками, закрыл-замазал щели, установил подобие печи-мазанки с выводом, и увёл в новоиспечённое жильё свою Марьюшку.

Марьюшкины родственнички не сказать, чтобы сильно обрадовались уходу Марьи. Марьюшка, хоть и была «приживалкой», но с малолетства росла работящей, изо всех сил стараясь выполнять всю возможную работу по дому и огороду, дабы сделать своё проживание в их доме как можно более незаметным и необременительным, – а потому услужливая и всегда готова взяться за любую работу девица и пара её сноровистых и умелых рук лишними в хозяйстве не были. А тут вдруг взяла да переметнулась к суженному. Ну да рассудили по старой деревенской мудрости: «С глаз долой, из сердца вон».

Мамаша же Петра несколько дней воем выла, проклиная «заклятую ворожейку, похитившую разум» её любимого младшенького сыночка, но потом решила, что лучше пусть в её доме под присмотром будет, нежели под подолом злодейки, – а там, глядишь, и найдётся способ как отвадить. Но тут уж ейный муж, отец Петра, взбеленился, – «не бывать этому!». Так и зажили молодые поначалу в землянке.

Получилось так, что Акакий поселился с Петром и Марьей сразу, как только те отделились. Не то чтобы сильно горя желанием, но Петина прабабушка Глаша очень уж за того переживала и по-доброму попросила за внучка: «Дедушко, ты уж не оставь моего малого внука сорванца без пригляду. Честный он, хороший. Верую, не будет тебе с ним худо, а ему без твоей помощи никак не справиться».  Да и новосёлы позвали домового в свой овражий дом-мазанку честь по чести, с поклоном и старым верным заговором: «Приходи, хозяин, не за-ради хитрости и не за-ради мудрости, благослови на доброе житьё, спаси и сохрани наш дом. Прости, что неказист он, но с твоей помощью да нашим трудолюбием, клянёмся, что будет он не хуже прочего очага, а семья наша – не хуже иной крепкой семьи!». Вот Акакий и пришёл… Тоже не без расстройства от нового жилища, – везёт ему, что ли, на этакие постройки! – Но молодая семья и впрямь была доброй, и ладили молодые очень хорошо. Ни размолвки, ни слова плохого никогда не слыхивал Акакий с тех пор; так же, как ни разу не пожалел о том, что пришёл… Да и не зря пришёл, как оказалось. Очень уж молоденькими были эти ребятушки, учить надо было уму-разуму постоянно, что того, что другого. Ведь дом вести – не лапти плести. Вот он и учил да помогал как мог… Эх, добрая была семья, добрая…

По щекам забывшегося чутким беспокойным сном Акакия сами собой покатились слёзы…

Глава 7. Пора за дело

Сквозь закрытые веки Акакий почувствовал, что где-то вдалеке на самом горизонте забрезжил свет. Ещё не успев толком проснуться, удивился «Что ж это петухи-то до сих пор молчат?..». В избе было слишком тихо. «Уж не проспала ли Марьюшка? Коровушка-то не доена, как бы не опоздать с пастухом на пастбище отправить, – мелькнуло в полудрёме – Надобно бы её толкнуть, а то ж Петро сегодня не до самовыпаса, сено собирался заготавливать», – подумал он, окончательно просыпаясь.

Момент пробуждения принёс с собой вспышку мелькнувших быстрой чередой в мозгу картинок прошлого, сердце больно сжалось, будто схваченное антрацитово-чёрной хищной лапой, из горла сам собой вырвался полувсхлип-полувздох… Тягучее бессилие и абсолютная безнадёжность неотвратимо накатывались тяжёлой давящей волной, стремясь поглотить его целиком. Он, мучительно скривившись, всё же выдрал себя из этой удушающей смеси, подавил близко подошедшие слёзы и вновь вернулся в настоящее, буквально заставив себя думать о том, что день грядущий ему уготовил.

Разбегающиеся, не слишком весёлые мысли о новой жизни тем не менее на удивление быстро помогли Акакию прийти в себя. Сердитость ли на беспутных обитателей придала сил, или понимание, что работы в нынешнем жилище непочатый край, заставило запульсировать исконно домовую хозяйственную жилку, – так или иначе, Акакий почувствовал себя намного лучше.

С облегчением он ухватился за свои вчерашние растерянность и раздражение, и сосредоточился на этих, спасительных сейчас, якорях. Выпестовав в себе пришедшую вместе с тем вредность, недовольный, но уже вполне разумный и более-менее похожий на себя Акакий, наконец, выбрался из своего укрытия и пошёл разведывать, куда же все запропастились. Судя по стремительно светлевшему небу, времени было уже много. Прошлёпав в большую комнату, чуть скрипнув послушно приотворившейся ему дверью, Акакий обнаружил жильцов мирно посапывающими в кровати. Малютка спала на соседнем мягком диванчике.

– Фу ты, ну ты! – возмутился он. – И с чего мы так разоспались, интересно? Да, хозяйство небольшое, но ухода-то всё равно требует!

В негодовании он с шумом уронил на пол стоящий неподалёку табурет. Отец семейства вздрогнул и проснулся. Жена сквозь сон, не открывая глаз, пробормотала:

– Что это было?..

– Спи, спи, – ответил тот и сел на кровати, сонно глядя перед собой, с трудом открывая то и дело обратно закрывающиеся глаза и едва удерживая тело в нормальном положении.

Муж молодухи немного посидел, – видимо, пытаясь спросонья сообразить, что именно он должен сделать. Повернулся в ту сторону, откуда перед этим донёсся грохот. Продолжая сонно хлопать слипающимися глазами, непонимающе уставился на ни с того, ни с сего упавший табурет. Потом недоумённо приподнял одну бровь и тихонько хмыкнул. Неверным движением дотянулся до лежащей на прикроватной тумбочке звонилки, такой же, как у жены. Чуть не уронив, подтянул к заспанному лицу и, что-то там рассмотрев, тихонько ругнулся:

– Пять минут шестого! Вот ведь угораздило в выходной проснуться ни свет ни заря! – зябко повёл плечами и, пробормотав – Потом разберусь, – решительно залез обратно под одеяло.

У Акакия даже дар речи пропал от такой наглой и беспросветной лени. Распахнув в изумлении глаза, он, как рыба на песке, некоторое время беззвучно открывал и закрывал рот, сам не понимая, что именно он хочет сказать. Наконец, возмущённо выдохнул: «Лежебоки несчастные! Да что б вас…», – но тут же в ужасе захлопнул сам себе рот обоими руками, чтобы нечаянно сорвавшимся проклятьем не навлечь беду на непутёх. Сердце испуганно заколотилось, и, уже адресуя себе, Акакий со всей злостью проговорил: «Вот ведь ирод! Будто мало тебе…», – и не закончив фразу, стремительно развернулся на пятках и поспешил вон из комнаты.

Выйдя в обеденную, он постоял, успокаиваясь. В задумчивости обвел глазами веранду, растерянно размышляя, что же с хозяевами-лежебоками делать. Обнаружил незамеченную сразу после пробуждения гору грязной посуды в раковине, а на столе – крошки, явно не прибранные с вечерней трапезы.

– Мда-а-а-а… – протянул он, – Ох и лентяи… Немудрено, что всё в таком беспорядке. Ну ничего, я ещё сделаю из вас человеков! – уже не злясь, с едва заметной полушутливой угрозой в голосе произнёс Акакий и усмехнулся в бороду.

***

Рядом со входом в землянку Петро заканчивал обтёсывать изогнутую толстую ветку, которой предстояло стать полозом для будущей кроватки ребёнка. За прошедший месяц они с Марьюшкой уже навели в землянке, насколько это вообще было возможно в таких условиях, уют. Пётр забросал земляной пол соломой, соорудил в углу подобие кровати из хвороста и сена. Марьюшка принесла с собой «приданое», состоящее из нехитрого скарба: простое льняное самотканого пошива полотно, которое они использовали в качестве простыни, лоскутное одеяло, несколько расшитых полотенец и вещичек для будущего ребёнка. Небольшое количество кухонной утвари, включая костровой котелок для приготовления пищи, из числа не использовавшихся в отчем доме, забрал из родного дома Петро.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».