К слову, за потерю «проходки» здесь действительно штрафуют на пять тысяч. Свою я берегу как зеницу ока. Она прикреплена к кислотно-розовому шнурку, потому почти не теряется. С самого начала я привыкла не выпускать её из рук, точнее с шеи, что так же является постоянным поводом для Сашкиных шуток. Припоминает коровий колокольчик, которым он желал снабдить залётную меня.
Сейчас в «Точке» я своя. Самая молодая из младшего обслуживающего персонала.
Из почти что совладелицы кафе в поломойки – так себе карьерка! Однако, когда после трёх часов работы я принесла домой зелёную тысячную бумажку, на это стало плевать.
Странно, как порой незнакомые люди, сами того не подозревая, влияют на нашу жизнь.
Приди в то утро девушка по имени Таня, которую ждали на место уволенной тоже Тани, глядишь, и не оказалась бы я в «Точке». А так, не став разбираться, Сашка сразу направил меня в сторону двустворчатой распашной двери с окнами-иллюминаторами, за которой скрывалось ярко-освещённое, сияющее сталью и хромом помещение кухни.
Огромный двухметровый мужик в интеллигентных очках в едва заметной тонюсенькой оправе стоял в самом её центре и громко и безадресно ругался матом. Именно так Артём – Артём Николаевич Рошанский, главный администратор клуба – выражал недовольство вчерашней работой кухни.
Чуть позже я узнала, что это его нормальное состояние. Рошанский вообще часто чем-то или кем-то недоволен. Особенно, если застаёт что-то или кого-то не на своём месте. Педант высшей категории. Поборник порядка и правил, в традиции которого доводить до белого каления всех – от барменов до шеф-поваров.
Ордунг мас зейн.
С одной стороны, это правильно, с другой, доставляет массу неудобств тем, кто к подобному образу жизни не привык. Мне же хватает и опыта, и мозгов, чтобы понять, что только таким образом можно организовать тот разрозненный хаос, который представляет собой развлекательное заведение. Именно за организованность и следование заведённому порядку здесь платят хорошие деньги. Малейшее отступление от правил грозило штрафом. За второе нарушение следовало немедленное увольнение.
Та Таня, на чьё место меня взяли, имела неосторожность дважды за неделю опоздать на работу. Вторая не удосужилась даже прийти. Чтобы избежать лишних вопросов, я назвалась той самой Таней и, судя по тому, что в отделе кадров от меня не потребовали оригиналов документов, никто не ждал, что очередная «таня» надолго задержится.
На самом деле, я и не планировала. Найти Тора – такова была первоочередная задача, и мне думалось, что изнутри это сделать легче. По крайней мере, я точно смогу узнать, работает ли он здесь или нет. Но за месяц я ни на шаг не продвинулась в этом деле и именно из-за пресловутого Рошанского.
«Обслуживающему персоналу категорически запрещается появляться перед гостями, если обратное не является частью их должностных обязанностей». Моя должностная инструкция делает меня рабом лампы: вменяет не уходить дальше кухни и подсобных помещений.
Снова подсобка, снова кротовьи норы. Но так даже лучше, потому что выходить в зал с ведром и шваброй для меня некомфортно. Людская неорганизованная масса пугает. Я не понимаю, как в ней действовать и боюсь растеряться. Те, кто убирает в зале, за время работы научились лавировать со шваброй между посетителями так, что их вовсе не замечают. Для меня же выход в зал всегда сопряжен со стрессом. Я помогаю остальным только когда клуб пустеет – в конце дня, который всегда случается под утро.
В ночной смене нас пятеро. Три женщины в зале и две в задних помещениях. Я, как самая молодая, в кухне и на складе. Моя напарница Шанель, пожилая киргизка, в кабинетах наверху.
Настоящее имя Шанель никто не знает. Так её называют исключительно из-за сумки с одноимённым логотипом, которую она носит на сгибе локтя, как английская королева. Не думаю, что сумка настоящая, впрочем, всякое бывает.
Со мной Шанель почти не разговаривает. По первости казалось, что она вообще по-русски не понимает. Потом оказалось, что понимает. Ещё как понимает, но предпочитает, чтобы думали обратное.
Неболтливая уборщица – настоящий клад, и, судя по всему, руководство это ценит. Шанель здесь дольше всех, с самого открытия клуба, и негласно считается старшей.
Меня же она как-то сразу невзлюбила, я даже толком не поняла, за что. У нас разные зоны ответственности, и всего раз Рошанский попросил меня пройтись тряпкой по перилам лестницы на второй этаж – зеркальной той, что в зале. Насколько я понимаю, именно там находятся кабинеты руководства, но дальше той лестницы продвинуться мне не удалось. Шанель налетела на меня коршуном, отобрала тряпку и едва ли не пинкам погнала вниз. Похоже, она вменила себе в обязанность следить не только за порядком, но и отсеивать ненужных посетителей, что, безусловно, излишне, потому как наверху лестницы денно и нощно дежурит охранник – неприметный парень в таком же чёрном костюме, что и Сашка.
Платят здесь вовремя и хорошо. Говорят, это столичные зарплаты. Охотно верю, потому что получаю в два раза больше, чем Юлька платила нашим уборщикам. В нашей ситуации это действительно выход. По крайней мере, теперь мы можем оплачивать счета.
К слову, к моей работе Юля отнеслась негативно. Мы даже впервые за много лет поругались. Что-то останавливает меня назвать подруге истинную причину моего устройства в «Точку», потому настаиваю на версии, что это из-за денег.
– Мы не настолько нуждаемся, чтобы ты драила сортиры! – кричит Юлька, но мы обе знаем, что это не так.
Всё, что можно реализовать – оборудование, остатки товаров – идёт на закрытие счетов поставщикам, зарплату сотрудникам и обязательные налоговые платежи. Правда, волочковские прихвостни пообещали решить эти вопросы без лишних проволочек, но я настаиваю, чтобы Юлька не пустила дела на самотёк, и как могу ей помогаю: читаю бумаги, проверяю платёжки и счета. Голова пухнет после двенадцатичасовой смены, но я это делаю. Всё же, экономические азы, в отличие от Юльки, я постигла. Да и бухгалтер, что составляла для нас отчётность, помогает. При таком раскладе моя зарплата в «Точке» некоторое время будет нашим единственным доходом. А с церберами в виде Шанель и Рошанского это время обещает подзатянуться.
В неделю у меня всего один выходной, и в этот же день, похоже, выходной у Рошанского, потому как на работе он едва ли не круглосуточно. И всё же при любой возможности я стараюсь как можно чаще крутиться возле заветной лестницы. Иногда замечаю посетителей, мужчин и женщин в деловой и не очень одежде, что поднимаются или спускаются по ней, но знакомых среди них нет.
Надежда встретить Тора гаснет с каждым днём. Я даже подумываю пораспрашивать Сашку, но что-то меня останавливает. Нет между нами личных разговоров, лишь подзуживание, которое даже дружеским не назовёшь. И всё же именно он оказывается тем, кто эту надежду возрождает.
В один из коротких ночных перерывов я выхожу на улицу.
Переулок у служебного входа жутковатое место. Все, кто так же выходит передохнуть или покурить, жмутся к кругу света под тусклой лампочкой над дверью. Я же бесстрашно шагаю в темноту, подальше от пропахших табаком стен в сторону мусорных баков.
Едва уловимое движение и огонёк сигареты поначалу напрягает, но, когда из темноты выходит Сашка, я расслабляюсь и по привычке разминаю плечи – как борец перед выходом на ринг.
– Ну как ты, Розовый Кролик? – Первый удар всегда за Сашкой.
– Неплохо, волчара. Снова травишься никотиновыми палочками? Бросал же.
– Было дело. Жизнь нервная.
– Слабак, – усмехаюсь я, но внутри напрягаюсь. Всё ещё нащупываю границы дозволенного в нашем общении.
– Опять хамишь? – губы Сашки растягиваются в улыбке, привычно обнажая крепкие белые зубы. Когда-нибудь я расспрошу, чем он их чистит, но не сегодня. Сегодня мы пикируемся. – Расхреначу вот бутылку дорогого вискаря и свалю на тебя.
– Испугал ежа голым задом! Все знают, что я к бару и на пушечный выстрел не подойду. Там другая Таня убирает.
– Вас реально всех Танями зовут?
– Да. Как в том фильме, знаешь: Стив, Стиви, Стиви О?
– Не знаю.
– Куда тебе!
– Да ты…
Сашка не успевает ответить. На поясе оживает рация:
– «Общий сбор в два сорок пять. Ждём шефа с «випами». Герман за яйца подвесит, если облажаемся».
– Ничего нового, – презрительно бросает Сашка и щелчком отправляет окурок в ближайшую лужу.
– Кто такой Герман? – интересуюсь, осмелев.
– Босс наших с тобой боссов.
– Тот, который в Москве?
Сашка замирает и с макушки до ног сканирует меня цепким взглядом, так, что неожиданно для себя я понимаю, за что этого шутника и балагура взяли в охрану.
– Откуда знаешь про Москву?
– Все говорят. – Я быстро нахожусь с ответом. Возможно, даже слишком быстро.
– Кто, все? – Не отступает.
– Все в городе. Говорят, «Точку» выкупил столичный бизнесмен. Отсюда и популярность.
– А…
Взгляд Сашки тускнеет.
– А Герман этот, значит, из наших?
– Из наших.
– Ясно. Ни разу его не видела.
– Твоё счастье. Он любит обедать розовыми кроликами.
– Поперёк горла встану. Я костлявая.
– Ничего, Гера обсосёт.
Довольный скабрезной шуткой, Сашка хохочет и не замечает, как я едва не спотыкаюсь о собственные ноги.
Гера???
Гера???
Неужели, тот самый?!
Глава 13
Моя униформа – чёрное трикотажное платье с белым хлопковым воротником. Очень удобное, кстати. Воротник отстёгивается. Каждый вечер я ношу его домой стирать. Платье тоже, но перед выходным.
Воротничок потихоньку подсаживается и начинает натирать шею. Особенно, если вспотею. На кухне иногда бывает жарковато, но сегодняшняя ночь точно даст фору предыдущим.
Я нервничаю. Боюсь пропустить Геру. Боюсь, что Гера окажется не тем самым Герой. Даю зарок, что если это не тот самый Гера, уйду.
Чёрт с ним, с деньгами. Проживём. Пойду на завод, там всегда люди нужны. Да и вариант обращения в областную газету ещё не до конца мною отброшен. Найду голодного, хваткого до сенсаций журналиста, и покажем Сволочкову кузькину мать.
Рошанский перехватывает меня, когда я третий раз за ночь драю общий коридор.
– Иди наверх. Помоги Нуркан.
То, каким тоном он этого говорит, подразумевает, что я должна знать, кто такой Нуркан. Уточнить – дать повод для ненужных комментариев.
Я загоняю ведро и швабру в небольшую подсобку, которая служит у нас и складом, и комнатой отдыха, вытираю вспотевшие руки о платье, быстро переплетаю волосы и оттягиваю воротничок.
Жарко.
Через пару минут я узнаю, что Нуркан – это Шанель.
На мой вопрос охранник на этаже показывает на одну из дверей справа.
– Там.
Конечно, я стучу, а как иначе, удивляюсь, когда вижу Шанель, но быстро собираюсь.
– Ты чего тут? – спрашивает она недовольно.
– Артём Николаевич прислал помочь.
– Не нужна мне твоя помощь. Иди.
Нельзя мне уходить, точно не сегодня. Потому напираю:
– Может, в коридоре ещё раз пропылесосить?
– Не надо. Иди отсюдова.
Её «отсюдова» срабатывает для меня как красная тряпка.
– Рошанский сказал помочь, значит, буду помогать.
Я с силой толкаю дверь и под обалдевший взгляд Нуркан вхожу в кабинет.
Комнату.
Спальню.
Или сейчас так модно – кровать в кабинете?
К слову, стола я здесь не наблюдаю. Как и шкафов.
Есть кровать. Диван у противоположной стены. Небольшая барная стойка в огнях и хрустале. Тёмные стены и расправленная кровать криком кричат по какому назначению используется эта комната.
Я замираю на пороге, открыв рот, и прихожу в себя только когда слышу за спиной:
– Иди, говорю. Не надо тебе тут.
Меня поражает, как Нуркан говорит это. Оборачиваюсь и вместо злобы в раскосых глазах вижу тревогу.
– Иди, Таня.
Почти по-матерински. Настоятельно и с нажимом. И без обычного раздражения.
Мне как-то сразу перестаёт хотеться что-либо выяснять. Будто увидела не гостиничный номер – это же он, так? – а пыточную. Желание сбежать так сильно пульсирует в ногах, что я начинаю на месте приплясывать.
– Иди, – повторяет бывшая Шанель, и я понимаю, что больше никогда её так не назову. Даже про себя.
